Читать онлайн «Сочинения русского периода. Проза. Литературная критика. Том 3». Страница 103

В приказе синода от 17-го апреля 1721 года он упомянут в числе языческих обрядов: «будто бы вспоминают мерзких идолов, в них же был некий идол Купало, ему же на Велик день приносили жертву оным купаньем».

Обычай этот не принадлежит к числу приятных для тех, кто становится его жертвой. Облить стараются врасплох или еще лучше сонного. Древний, утерянный смысл его, по-видимому, как и всякого религиозного омовения, - очищение, очищающая жертва. Связь с Купалой ведет к тому же дохристианскому истоку - культу предков. Купальские игрища, продолжавшиеся весь огненный месяц «креса», связаны с периодом летнего солнцестояния, предваряющего сбор плодов земных. Если Лад покровитель цветения жизни, то Купало - плодородия. Второе его имя Ярило. Купальские дни - это и есть не что иное, как Ярилины игрища - языческие мистерии, изображавшие похороны и воскресение бога Ярилы.

Эти игрища богопламенного креса были всегда связаны с кострами, спускающимися по откосу огненными колесами, зажженными в виде факела ветвями, возжением в деревнях «живого» - от древесной искры - огня и т.д. Но чаще всего происходили они возле воды. Вода у древних славян имела значение мистическое. У воды умыкали невесту; в бане, где сочетаются огненная и водная стихии, совершались ночные навьи мистерии: по воде пускались и пускаются до сих пор венки с зажженными на них свечками. Вода не только средство священного омовения, она по самой своей природе священна. Особенно проточная вода. Это - путь в потусторонний мир, в царство предков. Теперь трудно судить, как сложилось воззрение славян на священную природу воды. Некоторые исследователи полагают, что это пережиток древнейшего обычая хоронить в лодке, пуская ее по течению реки в море. Обычай этот мог быть занесен варягами. Отсюда проточная вода - путь умерших в потустороннее, навье царство. Отсюда и древнее слово навь сближают с navis - корабль.

На юге России, по свидетельству историка Соловьева, на Пасху бросали в реку скорлупу от крашеных красных яиц как весть покойникам о наступающем у живых празднике Воскресенья.

Меч, 1937, № 17, 2 мая, стр. 12. Подп.: Л.Г. Эту заметку можно рассматривать как «комментарий» к рассказу «Зерно».

В апреле месяце в «Мече» была напечатана моя статья о Маяковском. Статья эта вызвала отклик в польской печати. Основываясь на моих словах, Вацлав Грубиньский написал в «Курьере Варшавском» статью «И да, и нет. По поводу поэзии в России»[470]. Так как польскому читателю могут показаться данные, приводимые сотрудником эмигрантской газеты о советской литературе, голословными, считаю своим долгом уточнить здесь главные положения своей статьи.

Все сведения о Маяковском были почерпнуты мною из советской печати: из статей в «Литературном Критике», появившихся в связи с годовщиной смерти поэта в 1935 г.; из чрезвычайно интересного для истории борьбы Маяковского с самим собою предисловия Н. Асеева к поэме «Про это» - в пятом томе полного собрания сочинений Маяковского изд. Госиздата (1934); из предисловия-биографии к однотомному собранию сочинений[471], книги, по поводу которой и была написана моя статья; и, наконец, источником служили мне сами произведения Маяковского.

Об отношении Ленина к Маяковскому пишет Асеев, основываясь на воспоминаниях Крупской[472]. Вот это место из предисовия Асеева (стр. 13): «...отношение Ленина к Маяковскому... очень изменилось после посещения Владимиром Ильичом общежития вхутемасовской молодежи, где он увидел, как молодежь эта, готовая отдать свою жизнь за революцию, находила выражение своим чувствам в стихах Маяковского. - “После этого, - свидетельствует Крупская, - Владимир Ильич подобрел к Маяковскому”. - Вот такое “подобрение” наблюдалось, конечно, неоднократно и в других случаях практики “лефовцев” (левый фронт искусства. - Л.Г.). Но гораздо сильнее были многократные свидетельства “позлобления” людей, для которых дело искусства было лишь отдыхом и успокоением после “скучного и тревожного” трудового дня».

Реплика Ленина об «удовольствии с точки зрения политической и административной» при чтении стихов Маяковского была произнесена 6-го марта 1922 года на заседании коммунистической фракции Всероссийского съезда металлистов. Вызвана эта всемилостивейшая похвала была сатирами Маяковского и, в частности, сатирою «Прозаседавшиеся». «Прозаседавшиеся» принадлежат к периоду расцвета свыше поощрявшейся «самокритики» и направлены против новых советских бюрократов.

Биографию Ленина в виде чудовищной поэмы Маяковский изготовил к годовщине смерти отца большевизма. В поэме этой подробно изложена история социал-демократии и роль в ней Ленина. Поэма «Хорошо» служит как бы продолжением «Ленина» - в ней описывается большевицкая октябрьская революция. Эта рифмованная история, порою сбивающаяся на политический памфлет, занимает 6 тысяч с лишним строк. В последний год своей жизни Маяковский задумал третью подобную же поэму о пятилетке. Что это за поэзия, легко себе представить, зная, что в стихах Маяковский особое, «ударное» значение придавал рифме, строя ее на каламбурах. Изобретению таких рифм он посвящал буквально всё свое время. Он говорил, что нет такого слова, к которому он не нашел бы хорошей «боевой» рифмы. При такой работе история большевизма в стихах являет собою тяжелую, вымученную рубленую прозу. Между тем сам Маяковский в ранних своих стихах и - минутами, проблесками - в последнем своем периоде умел быть настоящим поэтом. Потому я и писал о жалости, которую испытываешь, перечитывая его произведения. Это история гибели большого таланта, отдавшего себя на служение политике.

Меч, 1937, № 18, 16 мая, стр.6.

В издании Русского Свободного Университета в Праге вышел новый труд А.Л. Бема, посвященный анализу творчества Достоевского. Как и предыдущие труды его о Достоевском, книга заслуживает исключительного внимания. На этот раз А.Л. Бем, применяя всё тот же метод формалистического анализа, вскрывает отразившееся на творчестве Достоевского влияние гётовского «Фауста». Влияние это можно проследить и в «Униженных и оскорбленных», и в «Преступлении и наказании», и в «Братьях Карамазовых», и в «Дневнике Писателя».

Но главное место в своем анализе А.Л. Бем отводит «Бесам», где нашла свое преломление судьба Гретхен и где воплотились образы Фауста и Мефистофеля - в «русском Фаусте» - Ставрогине и Петре Верховенском. На эту зависимость героев «Бесов» указал еще Вяч. Иванов в своей работе. Под его концепции А.Л. Бем подводит фактический фундамент, выискивая влияния гётовского «Фауста» в самом тексте романа. Находит он его и в отдельных эпизодах романа. Пожар Заречья и гибель капитана Лебядкина и его сестры А.Л. Бем сближает с историей гибели Филимона и Бавкиды, трагедию Гретхен с «законченным романом» Лизы Тушиной. Достоевский здесь не спорил с Гёте, зависимость его романов от великого творца «Фауста» есть «непосредственный художественный отклик».

В раскрытии истинного смысла этой зависимости А.Л. Бем видит главную задачу своего исследования.

«Без этого, - пишет он, заканчивая свою работу, - трудно понять не только идею, но и художественную структуру двух величайших роанов Достоевского - его “Бесов” и “Братьев Карамазовых”».

Меч, 1937, № 21, 6 июня, стр. 6. Подп.: Г.

Кажется, единственного из всех поэтов нашего зарубежья, Ант. Ладинского вдохновляет История. Книги его как бы сложились в раздумьи над историческими монографиями. В этом есть обещание крупных замыслов, возрождения монументального стиля, но... есть и опасность для поэта - впасть в стилизацию, в любование внешнею декоративностью исторических эпох. В произведениях Ладинского можно проследить эти оба уклона. Поэт стремится осмыслить судьбы России, невольно ища исторических аналогий, –

но склонность к декоративности владеет его музой, и он не может отказаться от соблазна прикрасить даже нашу трагическую и неприглядную современность –

В этом году Ладинский выпустил две книги: сборник стихов «Стихи о Европе» (1932-35) и исторический роман из римской жизни «Пятнадцатый легион». Книги неравноценные. Поскольку стихи о гибнущей прекрасной Европе кажутся значительными по своей пронзительной грусти, постольку исторический роман воспринимаешь больше как комментарий к Ладинскому-поэту. Немалый труд взял на себя автор «Пятнадцатого легиона». Книга написана прекрасным стилистом, внимательным исследователем эпохи. Трудно себе представить, что такая книга могла быть написана в условиях жизни молодого эмигрантского автора. На нее потрачено много времени и много сил. Но это не жизнь и не история. От книги остается тронутое грустью очарование; картины, быстро сменяющиеся в ней, напоминают сонное видение. Для ценителей стихов Ладинского роман этот дает многое в понимании его поэзии, избравшей своей путеводительницей Клио. Интересно будет для них найти в нем и такие описания, нашедшие уже свое воплощение в стихах Ладинского: