Читать онлайн «Газета День Литературы # 87 (2004 11)». Страница 12

Когда эти королевства стали колониальными империями, о распространении прав человека на население завоеванных территорий еще по меньшей мере два века лапоть не звенел (равенства колонизаторов с колонизованными они не выдерживают). А как только зазвенел — колониальным империям настал конец. Он, возможно, не зазвенел бы и вообще, если бы не влияние СССР — но об этом под конец, в качестве послеобеденного кофе с ликером. А так, поначалу и надолго, индусы, арабы, аннамиты, зулусы всевозможные считались недочеловеками в самом прямом смысле этого порожденного двадцатым веком слова.

В цивилизационных империях дело обстоит иначе. Равенство наций и религий там существует с самого начала, и хранителем этого равенства опять-таки с самого начала является государство, то самое, которое в королевствах истребляло и изгоняло иноверцев и инокровцев; но зато, скажем, со свободой слова неизбежна определенная напряженка, потому что, например, иные религии действительно нельзя хулить, последствия могут быть адские, и, например, авторитет государства действительно нельзя сколько-нибудь серьезно ронять, ибо от него целиком зависит поддержание мира и взаимообогащающего взаимодействия между чрезвычайно разными краями и людьми.

У всех свои плюсы и свои минусы. Свои преимущества и свои проблемы. Лимузин создан для одних дорог и одних пассажиров, внедорожник — для других. Скальпелем пестуют мягкие ткани, бормашиной улучшают зубы. Кто скажет, что из этих инструментов лучше? Смотря для чего.

Примеры подобных объективно обусловленных различий можно множить и множить, но я тут не монографию пишу, а всего лишь, так сказать, эссе. Предлагаю читателю, воспользовавшись намеченной методикой, поразмыслить дальше самому. Очень интересно, например, то, что современные европейские королевства, сами того пока не понимая, благодаря постоянному притоку иммигрантов из иных цивилизационных регионов, главным образом — с арабского Востока, мало-помалу становятся цивилизационными империями. Их положение, безусловно, облегчается тем, что у эмигрантов нет и не может появиться исторически принадлежащих им территорий, на которые они могли бы предъявлять законные права — но тем не менее проблемы возникают, и методиками, родившимися в королевствах и предназначенными исключительно для королевств, они не решаются. Королевства знают два способа регулировки: либо объявление всех по-настоящему ИНЫХ говорящими инструментами, лишенными бессмертной души, людьми второго сорта, негражданами и так далее, либо тотальное предоставление полноправных свобод с тем, чтобы свободные индивидуумы, объединяясь в те или иные вольные группировки, на основе достижения баланса сил между ними сами отрегулировали бы взаимодействие друг с другом. Вырождение первой методики под воздействием новых вызовов привело к всплеску националистических и зачастую откровенно фашистских настроений по всей Европе; вырождение второй — к тому, что Европа стала едва ли не основной "крышей" и вербовочным пунктом всевозможных братьев-мусульман, "Исламских джихадов" и так далее.

Резкое усиление роли государства и, в первую очередь, его спецслужб в США и в Европе есть инстинктивная, и даже несколько лихорадочная, истерическая реакция на их ползучее, незаметное превращение в цивилизационные империи. Королевства предъявляют исконным цивилизационным империям (России, Китаю и пр.) претензии по поводу нарушения прав человека, навязывая порожденные ими, королевствами, методики внутренней регуляции именно тогда, когда эти самые методики перестают срабатывать и подвергаются корректировке даже у них самих.

Они, конечно, твердят, что у них всё равно свободы, а те или иные их временные ограничения — это вынужденная мера. Но одинаковые исторические ситуации и всегда порождают одинаковые ответные меры, в том нет открытия. А покупаться на присказку, согласно которой тому, кто хорош, можно поступать сколь угодно плохо, потому что он все равно хороший, а вот тому, кто плох, надо поступать исключительно хорошо, чтобы иметь право вообще хоть как-то поступать, могут только дурачки.

Крайне интересно для нас еще и то, что все без исключения бывшие республики бывшего Союза благодаря нескольким предшествовавшим векам общероссийского перемешивания оказались сколками, клонами империи: большой, рассохшейся, как пустая бочка, из-за собственной духовной опустелости, но окончательно лопнувшей — благодаря их стараниям. Даже, скажем, на территории крохотной Эстонии очутились в одном флаконе православная и католическая цивилизации (ровно так же, как, например, на территории столь же крохотного Израиля варятся в одном котле иудаизм, ислам и, в качестве вкусовой добавки, христианство). Будущее новых независимых республик впрямую зависит от того, по королевскому или по имперскому пути они пойдут.

В свете этого становится понятной неизбывная трагедия российской, затем советской и затем снова российской либерально-демократической интеллигентской оппозиции. По личным своим качествам, как правило, оппозиционеры были людьми вполне честными, умными, порядочными и мыслящими — во всяком случае, поначалу; а кому повезло не ввязаться в реальную политику, так и до конца дней своих. Но даже самый умный человек мыслит на основе определенных, усвоенных едва ли не в младенчестве аксиом; и через фильтр этих же аксиом он пропускает поступающую к нему извне информацию. Постепенно закручивается водоворот: всякая информация просеивается, чтобы все более подтверждать и оттачивать воззрения, а воззрения, в свою очередь, все уже затягивают горловину, сквозь которую информация просеивается. Будучи (зачастую наследственно) образованы чисто по-европейски, они впитали европейскую культуру (в ее, к тому же, мифологизированном, идеализированном виде, ибо с ее реальными проявлениями они сталкивались куда реже, чем с книжными) как единственно адекватную, единственно естественную и надлежащую. Европейская культура именно этот свой статус давным-давно и подразумевает, а все, что от нее отличается, полагает в лучшем случае не более чем отсталостью; ту же аксиому вполне по-европейски исповедовал и марксизм, так сказать, ленинизм (а теперь вот и Кондолиза Райс недавно договорилась до того, что все системы ценностей, отличные от американской, являются преступными; не просто априорно неправильными даже, а преступными, читай — законно наказуемыми). Так что наши западники (коммунисты, хоть и со своей спецификой — в их числе) совершенно неизбежно оказывались нечувствительным образом убеждены, что империю можно отменить и превратить в королевство просто росчерком пера (ну, и парой-другой то ли чисток и голодоморов, то ли приватизации и дефолтов; недаром большевики и западники столь схожи в своем беспощадном отношении к стране и населяющим ее людям). Ищущий альтернативного идеала западнический взгляд застал Европу уже тогда, когда в ее королевствах смогли развиться демократические свободы. Априори считая различные цивилизации лишь разными ступенями одной и той же, общей и единой для всего человечества лестницы в будущее, они принципиально не могли понять, что состояние, сгенерировавшее европейскую демократию, смогло возникнуть лишь после того, как люди, населяющие королевства, предшествовавшими веками кровопролития, депортаций и идеологического давления оказались приведены к качественной одинаковости (при сохранении, разумеется, количественных различий — таких, как возраст, статус, имущественное положение и пр.). Поэтому все системы, все механизмы и все законы империи, направленные на то, чтобы скомпенсировать и сбалансировать качественную, то есть ценностную, мотивационную неодинаковость, казались им всего лишь недоразумением либо архаикой, а чаще всего — тиранством, бессмысленным угнетением. Но всякая попытка ввести в империи свободу от этакого тиранства подразумевала воцарение качественной одинаковости — и оборачивалась взрывом и распадом, потому что становиться одинаковыми никто не хотел и не мог.

Много интересного и весьма существенного можно увидеть, ежели посмотреть на мир с коротенько охарактеризованной здесь точки зрения.

А теперь, для полного удовольствия — обещанный кофе с ликером.

Великие колониальные империи восемнадцатого-девятнадцатого веков могли возникнуть только в условиях качественного, по меньшей мере на одну технологическую эпоху, превосходства оружия колонизаторов над оружием колонизируемых. Завоевывать огромные куски мира, чтобы владеть их ресурсами вместо того, чтобы торговать с ними более или менее на равных, выгодно лишь тогда, когда это можно делать чрезвычайно малой кровью и при чрезвычайно малых затратах. И удерживать завоеванные куски в границах империй можно было только при этом же условии.