Читать онлайн «Предел Империй». Страница 5

Во-первых, Николай Сванидзе является историком лишь по образованию, а не по профессиональной практике, результатам и профессиональной ответственности. Отдавать ему в руки один из важнейших фронтов национальной «исторической политики» — признак такого же кабинетного повреждения, как отдавать бесланские души Грабовому, облик Москвы — Церетели, судьбу партии власти — лозунгам «грызть козлов».

Во-вторых, появление в президентской исторической комиссии по квоте «историков» такой сугубо телевизионно-развлекательной фигуры, как Сванидзе, по определению — не научной, а максимум популяризаторской и всегда — примитивной, неизбежно фальсифицирующей, — не единственная «подстава» для государства со стороны тех, кто формировал персональный состав этой комиссии. Другим скандальным по своей неадекватности государственным задачам борьбы с антигосударственными фальсификациями истории является включение в состав комиссии Александра Чубарьяна. Вполне себе номенклатурный историк и академический бюрократ, Чубарьян славен тем, что задолго до создания комиссии против фальсификаций своим именем ответственного редактора и бюрократа «освятил» признание институтом Российской академии наук «оккупации» Прибалтики СССР. Славен он и лицемерными призывами «оставить историю историкам» — лицемерными потому, что — в отличие от него самого, свободно отдающегося за казённый счёт компрадорским искушениям, — его соавторы, соиздатели и партнёры в Прибалтике официально носили и носят политический и государственный статус тех, чья задача — «научное» обеспечение требований от России политической и финансовой контрибуции за «советскую оккупацию». В таких условиях призыв «оставить историю историкам» Чубарьян должен был бы лично реализовывать в отказе от сделок с прибалтийскими государственными ревизионистами, а не во вступлении в российскую государственную комиссию по борьбе с его собственными фальсификациями.

В дни, когда европейский политический ревизионизм на всех уровнях стремился замолчать истинную роль западных демократий в «умиротворении агрессора» Гитлера, в заключении с ним «мюнхенского сговора» 1938 года, ставшего главным шагом на пути ко Второй мировой войне, Чубарьян — в полном согласии с фальсификаторами и врагами России и в противоречии с историческими фактами — многостранично доказывал, что отнюдь не «Мюнхенский сговор», а пакт Молотова — Риббентропа 1939 года стал главным шагом к войне, хотя и был заключён за неделю до её начала. Так что компрадорских любителей «чего изволите» в президентской комиссии больше, чем кажется на первый взгляд.

Теперь, год спустя после создания исторической комиссии, вполне логично звучит глубокомыслие Чубарьяна, что её задача — не борьба с фальсификациями, а издание сочинений. Будто мало таких сочинений лично и в союзе с фальсификаторами он издал, пройдя свой идейно беспринципный путь от советского коммунизма к «европейской демократии», от «европейской демократии» — к казённому патриотизму, от казённого патриотизма — к признанию «советской оккупации».

Итак, проектировщики президентской комиссии получили то, что спроектировали изначально. Значительные имиджевые издержки, позволившие пропаганде прибалтийских и прочих полицейских государств, известных своей крайней нетерпимостью к свободе исторического исследования, обвинить власти России в попытке диктовать науке бюрократические правила, на деле послужили только статусному укреплению тех, кто и в мыслях не имел ни интересов науки, ни политической ответственности.

Бюрократическая глупость породила политический скандал. Ответственных, как всегда, нет.

Власть бюрократии — в «высшем знании» правительственной информации, где в море служебных справок, данных и цифр она черпает свою интеллектуальную легитимность. Бюрократам хорошо известно, что корень их практической власти, дающей признаки класса, — не в происхождении, не в конкретном отношении к производству и распределению национального прибавочного продукта, не в персоналиях или «харизме». Их власть, их мифический класс — в вечной функции, главная цель которой — монополия на информацию, лежащую в основе общезначимых управленческих решений. Единственная самокритика, которой иногда подвержена эта монополия — личная ответственность, где совесть едва ли не подавляется политической коррупцией и страхом «самовластия, ограниченного удавкой».

Вне- и околобюрократические интеллектуалы не отделяют себя от такой монополии. Они лишь ревнуют бюрократию к ней, подвергая обоснованной и разрушительной критике недоступность этой монополии для их интеллектуальной эксплуатации. Глухоту, фрагментарность, кабинетную кастрированность, математический солипсизм, догматическую и лицемерную лояльность любому властному лозунгу. Недовольная такой властью бюрократии, власть интеллектуалов — в создании государственнокорпоративного спроса на дополнительную (или альтернативную) информацию, которой не могут дать документы «для служебного пользования» и «совершенно секретно». Их цель — монополия на альтернативное знание, прямое или косвенное влияние на власть.

Общество, ступень за ступенью вниз от буржуазного к стадному гламуру — чем массовей, телевизионней, бедней — тем жёстче требует справедливости. И в мифологическом своём сознании не заботится о подлинном знании того, чего стоит и на какой бюрократической монополии на перераспределение благ строится эта справедливость. И лишь требует от любого информационного потока бесконечного сериала про Ивана-царевича и узкого ряда непрерывно обновляющихся комиксов. Комиксов, в которых большинство действующих лиц — маски из светской хроники и Иваны-дураки, а общество — только зритель.

Оппозиционные интеллектуалы-вне-власти, в абсолютном своём большинстве выросшие в той же власти и её обслуге, а нынче — паразитически эксплуатирующие комиксы о справедливости и продающие их в компрадорских сделках, ещё ближе к телевизионной мифологии. Их цель — изменение властной повестки дня, а не ответственность за последствия. И главная их нужда — в монополии. Монополии не на знание (хотя бы даже бюрократическое или альтернативное), а на комикс, в котором Иван-дурак — само общество.

Салот Сар, камбоджийский коммунистический вождь, за три года власти физически уничтоживший 40 % собственного народа, вдохновлённый своей французской левацкой молодостью и лишь по возрасту опоздавший к французскому 1968 году, уже стоя во главе геноцидальной власти, принял имя «Пол Пот». В этом имени — криптоним французского politique potentielle. В этой формуле вся интеллигентская «политика» — произвол, беспредельная возможность для интеллектуала превратить всю сложность общества в «повестку дня власти». И изнасиловать его, как комикс.

Никто из таких бюрократов или интеллектуалов, сатрапов или революционеров, не ставит в центр своих воли, ожиданий, идей — бесконечное и только поэтому уже консервативное исследование собственного общества. Никто не ищет точного и обширного знания, которое каждый раз превращается в инфаркт — даже для самых передовых и благородных идей. Никто не ищет публичного знания об обществе, экзамен о котором некому принять, — и некому успешно преодолеть такой экзамен.

Этим вождям нужна не самокритичная публичность знания, а публичная власть от имени знания, в которой вся публичность — серия массовых комиксов, скрывающая подлинную politique potentielle.

Вся истинная «публичность» таких знаний и таких экзаменов — в массовых экспериментах над экономической и социально-политической плотью своего народа. И чем тотальней и идеологичней претензии бюрократических интеллектуалов, тем безответственней лоция, нарисованная ими для государства, тем глубже кризис. Чем радикальней их «монополия знаний», тем трагичней метастазы порождённых ими кризисов. Каждый раз — на пути к катастрофе.

В дни кризисов общество ищет простых решений. Среди этих простых решений — «интеллектуализация власти». В её ловушку, как мухи на свет, летят мириады публичных интеллектуалов, наивно полагая, что их опыта «публичной (телевизионной) экспертизы» будет достаточно для борьбы с гидрой бюрократической импотенции и дьяволом политической коррупции.

Апогея эта мечта, подобная генной инженерии, достигла в дни краха СССР и первых лет современной России. Тогда публика молилась на «экономистов», включая в их число экономических публицистов и просто писателей, за спиной у которых стояла лишь «политическая экономия социализма». Именно такие «экономисты» и были у политической и экономической власти. Предпосылкой, результатом и инструментом их власти была сначала советская, а затем демократическая «шоковая терапия», подобная военно-полевой хирургии.