Читать онлайн «Отрекаясь от русского имени». Страница 34

Но надежда, как говорится, умирает последней: авось, и наступит тот долгожданный день, когда вся Малороссия поднимется в едином порыве всеобщего антирусского мятежа … Скорее всего, именно об этом мечтал старый и больной профессор, завершая свою последнюю историческую монографию. «Мазепа».

* * *

Характеризуя взгляды Костомарова, И.И. Ульянов полагал, что тот в качестве «украинца» проделал определенную эволюцию, избавившись от самостийнического радикализма, если и не полностью, то по крайней мере в некоторых основных пунктах. «Окончательно порвать с украинизмом, которому они посвятили всю жизнь, ни Кулиш, ни Костомаров не нашли в себе сил, но во всей их поздней деятельности чувствуется стремление исправить грехи молодости, направить поднятое ими движение в русло пристойности и благоразумия». «Вытаскивая из своего ученого мышления одну за другой занозы, вонзившиеся туда в молодости, Костомаров незаметно для себя ощипал все свое национально-украинское оперение. Оставшись украинцем до самой смерти, он тем не менее многое подверг очень строгой ревизии… Под старость он перестает приписывать малороссам несуществовавшую у них враждебность к единому российскому государству, перестает возбуждать и натравливать их на него. Политический национализм представляется ему отныне делом антинародным, разрушающим и коверкающим духовный облик народа» [114].

И.И. Ульянов, безусловно, ошибался.

Цитированная нами выше последняя костомаровская монография «Мазепа» (1882) убедительно доказывает: никаких положительных сдвигов во взглядах «украинца» Костомарова не произошло. И в конце жизни все его оценки и выводы вдохновлялись антирусским пафосом «мутного источника», идеологические принципы которого он последовательно внедрял под видом «чистой науки» в души и умы современников.

Не расстался он и со своим «национально-украинским оперением»: работа о Мазепе – кульминационный момент в обосновании им политической доктрины самостийничества, доказательства существования отдельного «украинского народа», не имеющего ничего общего с Русскими.

С этой точки зрения она – достойный венец академической деятельности Костомарова, который в качестве ученого все свои усилия сосредоточил на украинизации малороссийской истории и для достижения поставленной цели не брезговал любыми средствами, в том числе и самыми грязными.

Одним из главных приемов, используемых Костомаровым в этих целях, являлась умышленная терминологическая путаница, когда одни и те же явления одновременно описывались и как «русские», и как «украинские». Документально зафиксированная этническая принадлежность населения Малороссии к Русскому Народу историком открыто сомнению не подвергалась, но умышленно размывалась использованием в отношении его множества наименований. Так, уже на первых страницах книги о Малороссийкой войне (1648-1654), он предупреждает, что речь в ней пойдет о народе, называемом «малоруссами, украинцами, черкасами, хохлами, русинами и просто русскими» [115].

Профессор Костомаров, конечно, знал, что из приведенного им перечня наименований в качестве названия этноса право на существование имело лишь одно – «просто русские». Остальные никогда не имели этнического значения и давно вышли из употребления, это – или уничижительные клички, или временные прозвища, вызванные к жизни случайными, преходящими обстоятельствами, с исчезновением которых они также исчезали. Но самостийника Костомарова «просто русские» не устраивают, ему милее польский ярлык «украинцы» и он фанатично пристегивает его к Русскому населению Малороссии: «украинцы явились на место жительства»; «украинцы выезжали с пушками и ружьями»; Хмельницкий опасался, чтобы «все украинцы не перебрались на новоселье». Вторжение поляков в Малороссию (1652) и снова авторский голос, назойливо вдалбливающий: «украинцы узнают об истреблении соседнего местечка»; «украинцы … не могли спасти своих имуществ» [116]; «король … немало причинил зла украинцам»; «украинцы, сбитые с толку … сами не знали, чего им держаться»; их делят между собой москали и ляхи, «не спрашивая, желает или не желает того украинский народ: ему, этому народу, не только не дают повода лелеять мысль о державной самобытности своего отечества, но даже не позволяют считать себя отличным народом» [117].

Так от произведения к произведению автором планомерно сокращался Русский элемент, а украинский искусственно раздувался и в течение какого-нибудь полувека, от Богдана Хмельницкого до Петра I, население Малой России в костомаровских монографиях окончательно превратилось из Русских в «украинцев», а сама она – в «Украину».

Конечно, понуждаемый необходимостью имитировать «научность» и «объективность», Костомаров должен был изредка цитировать документы, а в них черным по белому писалось, что жители Малороссии – Русские, а не какие-то там польские «украинцы», Он и цитировал, но каждую цитату густо обставлял самостийнической терминологией, призванной, вопреки очевидности, убедить читателя; что речь идет все же не о Русском, а «украинском» народе. Выходило, как в кривом зеркале: в документах – Русские, в авторском тексте – «украинцы».

Чтобы как-то сгладить это бьющее в глаза противоречие, Костомаров непосредственное цитирование источников зачастую подменял их пересказом и тут уже без всякого стеснения выбрасывал столь ненавистные ему понятия «русский», «российский» применительно к Малороссии.

То же и с терминами «украинский», «Украина». В документах той эпохи они, действительно, встречаются, но в строго топографическом значении, в качестве четко очерченной польским правительством административной территории Киевского, Брацлавского, Подольского воеводств, пограничной со Степью, оттого и «укра́ина» (т.е. окраина). Населяют ее отнюдь не «украинцы», а поляки и Русские, поэтому, например, гетман Брюховецкий в своем универсале (1664) и писал, что движется на правую сторону Днепра с целью «освободить русский народ в Украине от ярма иноверных ляхов».

Костомаров, конечно, знал, что термины «украинский», «Украина» обозначают лишь приграничную территорию, а не национальность проживающего на ней населения, и, тем не менее, придавал им этнический характер, сознательно совершая фальсификацию, которой и обосновывал лживую доктрину существования отдельного «украинского народа».

Этой же цели служит в «Мазепе» изображение Малороссии не как части России, страны, ведущей войну со Швецией, а некоей отдельной этно-территориальной единицы, лишь волею случая превратившейся в театр боевых действий двух посторонних государств. В развернувшейся схватке «Москвы»(?!) и Швеции «малороссияне» – лишь сторонние наблюдатели, безвольный объект манипуляции противников: «И та и другая сторона хотели оправдать себя перед этим народом и взвалить вины на противную сторону». Русским удалось это лучше, они сильнее «сумели подействовать на дух народа, особенно уверивши народ, что в делах, найденных у Мазепы … оказался договор бывшего гетмана со Станиславом, по которому гетман отдавал Украину Польше».

Впрочем, не малое время чаша весов (авторскими усилиями) колебалась и далеко не сразу «малороссияне» приняли сторону «Москвы», Оттого и был уверен Карл XII, что «со вступлением своего войска в Украину увидит на своей стороне весь украинский народ».

Нет, Костомаров вовсе не собирался избавляться от духовного плена «Истории Русов». Напротив, всю свою академическую деятельность он посвятил подведению «научной базы» под ее лживые, фантастические россказни, ибо центральный пункт костомаровского мировосприятия абсолютно тот же, что и у анонимного автора «катехизиса самостийничества» – яркая, непримиримая ненависть к России, Русскому Народу и всему, что выражает его духовную суть и историческое призвание. Именно эта ненависть преображает в его творениях имя Русского Народа в оскорбительную и презрительную кличку – «москали». Благодаря ей исчезает и название страны: на месте РОССИИ является «Московщина», «Москва», хотя ни разу Польша не названа «Варшавой», Швеция – «Стокгольмом», Франция – «Парижем». Разницу между названием страны и ее столицы знает даже школьник, уж тем более сознавал ее профессор истории, но применительно к России с бредовой навязчивостью оперировал одним-единственным словом – «Москва». Это она «Москва … произвела в Украине смуту» и несчастным гетманам пришлось «вывертываться между Москвою, Польшей и Крымом», совершая бесчисленные измены и клятвопреступления. Недовольство подданством «Москве» ни днем, ни ночью не покидает костомаровских «малороссиян», ведь «Москва на них налагает новые подати», «Москва хочет мириться с Польшею» [118] и т.д. и т.д. Одним словом, «Москва» – символ злого рока, преследующего «малороссиян» с момента их явления в мир Божий, источник всех бед и несчастий и оттого – объект не утихающей, вековечной ненависти, страха и отвращения …