Читать онлайн «Великий Хау Бен (Исторические корни башкордско-английского языка и мифологии)». Страница 19

В башкордском языке местоименный аффикс любого глагола указывает на неотчуждаемость действия от человека и говорит об неотъемлемости и органической взаимосвязанности причины и следствия. Если мы примем во внимание тот факт, что в древности человек не мыслил себя вне своего рода, и его субъективное ``я'' было полностью подчинено коллективному ``мы'', то становится вполне понятным, почему притяжательное местоимение ``мое'' в русском языке совпадает с местоимением ``мы''.

Интересно, что и во французском языке слово улица Rue совпадает с башкордским словом ырыу - - ``род'', поскольку в древности люди (бургунды [б~ор~з~ен]) селились всегда со своим родом и на одном месте. Это же явление мы наблюдаем в чеченском и кордском языках, где вар - место, занимаемое одним родом на кочевке (у кордов) и ``род - племя'' на чеченском языке, а также тейп - ``род'' на чеченском и [т~ейфэ] - ``род'' на кордском языках. От этих слов по всей видимости и происходит английское tape. Соответствие притяжательного местоимения первого лица ``мой'' с множественным числом первого же лица ``мы'' есть не случайное явление, а историческая закономерность и заключается в отождествлении человеческого индивидуума со своей общинно-родовой формацией, вследствие чего человек не ограничивал свое ``я'' пределами своего физического тела. Одним словом, налицо отождествление своего физического ``я'' - ``мой'' с социальным ``мы'' - ``наш'' бытием. А в более древние времена человеческой истории мышление человека отождествляло не только органическое с социальным, но и социальное с биологическим, о чем свидетельствуют данные современных меланезийских языков.

Отождествление мышлением человека социального с биологическим, а последнее с неорганическим бытием, и есть основа любой мифологии, и поняв это, мы знаем где, как, и почему древние люди верили в демонов, способных вселяться в людей, почему река представлялась змеем, поедавшим (затопление, наводнение) людей, почему лебеди превращаются в девушек и т.д. В современном башкордском языке реликтом подобного мышления являются омонимы. В кавказских языках - чеченском, абхазском и некоторых других, субъект не отличается от действия, вследствие чего в этих языках существует специальный эргативный падеж. Дело в том, что мифологическое мышление не допускало возвышения человеческого ``я'' над окружающей его дикой природой, а прямо наоборот, человек чувствовал себя беспомощным, подчиненным, подвластным природным стихиям, которые к тому же мыслились живыми богами. И воевать с этими богами человеку в эпоху мезолита не представлялось возможным, а в эпоху всего палеолита подобная мысль даже не могла придти ему в голову. По этой причине боги различались на добрых и злых (Урал -[Шуль~гэн]), а их прародителем считалось некое безликое и бесформенное Первоначало, безразличное и к богам и к жизни людей. Поскольку мифология формировала мышление древнего человека, его язык и речь, через которые, главным образом, мышление себя реализует, то в эпоху господства мифологии анимизма не могло быть различия между именем и глаголом; в эту эпоху все предметы вместе и каждый в отдельности являлись и именем существительным и глаголом одновременно. Например, в башкордском языке баш - ``голова'' и ``начало'' одновременно; haya - ``небо'', с которого капает дождь и ``доить корову'' одновременно; бот - ``ноги''; [б~от] - ``заканчивать что-либо''; ялан - ``степь'' и ``голый человек'' и т.д., и т.п.

Различие между именем существительным и глаголом в языке древнего человека в полном ``грамматическом'' смысле этого слова, по всей видимости, началось в эпоху неолитической революции (9000 тыс. до н.э. по 6000 тыс. до н.э.). Иными словами, переход от охотничье-собирательского способа ведения хозяйства к земледелию и скотоводству поставил труд каждого отдельно взятого индивидуума в зависимость не столько от сил природы, от которых он, конечно, по -прежнему зависел, но и в зависимость от ума и смекалки самого человека. С течением времени человек стал творцом необходимых для жизни предметов, и, следовательно, их имен, то есть новых слов, а значит, лексика любого языка начала расширятся по объему. Старая ``грамматика'', основанная на мифологическом мышлении, в котором главным действующим и исполняющим лицом были боги, перестала соответствовать реалиям нового времени, где главным стала деятельность человека, зависящая от него самого. Постепенно мышление человека открыло и осознало различие между причиной и следствием, что не замедлило найти свое выражение в языке, в котором глагол в предложении стал подчиняться имени .существительному; иными словами, действия человека стали пониматься зависящими от воли человека, а не от желания того или иного божества. В каждом отдельном случае подчинение глагола существительному происходило, по видимому, одним путем - усилением роли местоимения, так как возросла роль человеческого труда, его деятельности, его личных способностей. Однако в некоторых языках, например, в чеченском и абхазском, до наших дней сохранилась некая ``пассивность глаголов, некая их ``предопределенность действия'' изначала. Например, в чеченском языке нет активных глаголов, а есть глаголы средние, которые для выражения того или иного действия приобретают форму страдательного залога, который, в свою очередь, и есть единственно возможный способ передачи действия в этих языках. Например, чеченец говорит ``мною любим'', ``я любим'', ``он любим'', но никак не ``я люблю'', ``он любит'', поскольку последняя форма глагола не возможна в нахских языках. Можно было бы сказать, что эргативный тип предложения в нахско-абхазо-адыгейских языках не имеет прямого отношения к номинативному типу предложения в башкордском и английском языках. Это мнение глубоко ошибочно хотя бы только потому, что чеченское местоимение вай - ``мы'' сохранилось и в английском, где we ``мы''. Абхазо-абазинское местоимение II лица уара - ``ты'', сокращенная форма уа, идентична английскому местоимению you - ``ты'' и you are - ``ты есть''. В чеченском языке активным падежом местоимения 1-го лица со является форма Ас, например: ас byutyiy - `` я иду''. Но мы хорошо знаем, что местоимение Аз, является показателем 1-го лица при непереходных глаголах в функции субъекта действия и в кордском языке, который вышел из более древнего башкордского языка. В кордском языке местоимение Аз заменяет в вышеуказанных случаях местоимение мин - ``я''. Кордское местоимение 1-го лица единственного числа Аз - ``я'' вышло из башкордского местоимения 1-го лица множественного числа [Бе~з] - ``мы'', которое исторически первично, так как в эпоху общинно-родовой формации индивидуум не знает субъективного Я. И только с распадом родовой общины из местоимения мы рождается местоимение Я в его полной субъективной форме.

И если в башкордском и в английском языках, изначально родственных между собой по древней лексике и по фонетике, влияние чеченского языка, в частности, как бы незначительно, то положение меняется при сравнении лексического материала чеченского языка с языком кордов, давно признанным индоевропейским.

В настоящее время в языкознании укрепилось мнение об эргативном типе языка, как особой исторической ступени в развитии человеческого языка и мышления. Так, например, Л.А.Пирейко констатирует, что ``в эргативной конструкции современных индоиранских языков мы имеем такое соотношение морфологических форм и синтаксических конструкций, которое характерно для типично эргативных языков'' (см. Г.А.Климов ``Очерк общей теории эргативности'', стр.32).

В свою очередь языковед С.Д.Кацнельсон выявил пережитки эргативного строя на материалах исторически засвидетельствованных германских языков (см. Г.А.Климов, указ. соч., стр. 33). Изучение проблемы эргативного типа предложения в древности представляет для башкордских языковедов первоочередную задачу на будущее, поскольку в кордском языке, от которого и происходит современный язык башкордов Урала, в двух его диалектах - авромани и курманджи, наличие эргативности зафиксировано лингвистами давно. Но, что интересно, в ``... Эргативная конструкция в курманджи не использует такие морфологические элементы, которые были бы специфичны только для эргативной конструкции, т.е. нет специального эргативного падежа, специальных глагольных форм и пр. Специфичным в эргативной конструкции является именно синтаксическое употребление морфологических форм, очень часто инверсионное по отношению к их синтаксическому использованию в номинативной конструкции'' (см. Л.А.Пирейко. К вопросу об эргативной конструкции в иранских языках - ЭКПЯРТ, с. 137). Как видим, в кордском языке, происходящем из одного с башкордским языком корня, эргативый тип предложения сохранился и смешался с номинативным типом языка, возникшем на следующем этапе исторического развития человеческого мышления и речи.

В связи с тем, что в современном кордском языке наблюдается совмещение синтаксических конструкций предложения, характерных для языков номинативного строя с одной стороны и употребление старых морфологических форм, свойственных для языков эргативного типа, какими в древности являлись шумерский, эламский, хурритский, то особое место занимает проблема изучения синтаксиса в башкордском языке. Самым авторитетным ученым - языковедом по вопросу синтаксиса башкордского языка является академик Гали Галиевич Саитбатталов, чьи научные работы и публикации по этой теме стали классикой в башкордском языкознании.