Читать онлайн «Стерегущий». Страница 11

В эту минуту к столу с альбомами подошла Писаревская.

— Степан Осипович, — сказала она. — Я случайно приобрела в Севастополе картину моего брата Руфима. Мы с мужем решили, что владеть ею достойны только вы. Мы оставили картину в прихожей, чтобы она сразу не запотела в комнатах.

Гостей между тем прибывало все больше и больше.

Бондаренко сам провожал всех до кабинета, где шумели оживленные голоса, прислушивался, как они затихали, пока гости здоровались друг с другом, потом, втянув голову в плечи, степенно возвращался в прихожую.

— А что у тебя, Сергей Петрович, в Севастополе делается? — спросил черноморского флагмана Макаров.

— Земля у нас горит под ногами, — раздраженно ответил Писаревский. — И не только в Севастополе, а на всем Черноморском побережье. Во всех портах то вспыхивают, то потухают забастовки, словно ими кто-то дирижирует… Летом командующий флотом передал мне телеграммы от двух градоначальников — одесского и николаевского: выручайте, мол! Все забастовало, все стоит. На улицах и площадях демонстрации. Правительственные учреждения, банки, почту и телеграф охраняем войсками, настроение которых загадочно. Шлите миноносцы с надежными командами. Полицейских сил недостаточно… «Можете чем помочь?» — спрашивает командующий флотом. Отвечаю: «Ровным счетом ничем». — «Но почему?» Отвечаю: «Готов хоть сейчас делать, что прикажут: стрелять, сечь, вешать. Но один в поле не воин. Матросы за мной не пойдут. Теперь, — говорю, — моряки стали другого сорта, под линьки не положишь — зарежут. Со времени этой злосчастной всеобщей стачки матросня смотрит на офицеров зверем. Офицеры на кораблях спят в каютах не раздеваясь, с револьверами в карманах». Э, да что! — махнул рукой Писаревский, — говорить не хочется!

Макаров слушал контр-адмирала не перебивая.

Лицо его было задумчиво; серьезною строгою мыслью светились глаза.

— Барометр идет на бурю, — наконец произнес он. — Что ж, так оно и должно быть.

— Будет буря, говоришь ты? — Писаревский подергал себя за серьгу. — Что ж, померяемся с ней.

— Ах, Сергей, Сергей! — мягко заговорил Макаров. — Буря буре рознь. Помнишь, как мы делали анализы морской воды? Сейчас мне кажется, что как в капле морской воды отражается состав моря, так в каждой частице нашей флотской работы, во всех наших лучших помыслах и желаниях должна отражаться в какой-то мере наша общность с народом, от корней которого мы растем.

Под щелканье кастаньет, которыми орудовал толстячок, похожий на ежа, под звуки окарин[7] Вадима и его друзей, величественно важный Бондаренко внес картину и выжидательно поглядел на адмирала: куда поставить? Макаров показал на диван. К картине подошла Писаревская, носовым платком вытерла проступившие на холсте капли воды, а затем приблизились одновременно Макаров и Верещагин.

На них глядело большое полотно: прибрежный уголок моря, кусочек песчаного берега со вбитыми рогульками для просушки рыбачьих сетей, на пригорке белая хатка с плетнем, на котором сохли опрокинутые вверх дном кувшины. Верещагин по-профессиональному сложил руку трубочкой, чтобы удобнее было просматривать краски.

— Правдиво и поэтично, — сказал он. — Взгляните, какая на этом холсте игра воды, какие тона воздуха! Как передана прозрачность легкой волны у самого берега, как через нее просвечивают разноцветные камешки, играя переливами радостных красок. Такие полотна создаются с огромными затратами труда, таланта и лирической фантазии.

— Да, марина[8] чудесная, подарок царский. Спасибо! — поклонился Макаров.

— Руфим почти не рисовал людей, все природу и море, — тихо промолвила Писаревская, польщенная похвалами.

— Людей, мать-адмиральша, знать надо, а мы, в сущности, знакомы с ними самую малость, — вмешался в разговор ее муж, дергая свою серьгу. — Я, например, почти тридцать пять лет прожил с матросами бок о бок, а так и не знаю, кто они. В моем сознании они все сливаются в безликую массу.

В одном я, безусловно, уверен: рано или поздно, на учении или параде, вышагнет из строя вот такой серый, безликий и либо пырнет меня штыком, либо разрядит в лицо винтовку.

Капитолина Николаевна пригласила гостей к обеду. Как всегда, когда адмирал обедал дома, в меню преобладали блюда исконной русской кухни. За столом там и тут возникали разговоры, временами становившиеся общими.

После обильного обеда кофе, ликеры и сигары для мужчин были принесены в кабинет Степана Осиповича; кофе, ликеры и конфеты для дам поданы в большой зал. Там же решили потанцевать и зажечь елку.

Щеголеватый адъютант адмирала Семенов, поглаживая холеные усы, маленькими глотками пил кофе с ликером, внимательно слушая камер-юнкера Голубова. Камер-юнкеру было лет двадцать пять, он имел красивые карие глаза, округленный, убегающий назад лоб, нос, который принято называть римским, губы немного толстые, но хорошо очерченные.

Голубов тесно соприкасался с Особым комитетом по делам Дальнего Востока. В отведенной ему небольшой комнатке здания Министерства иностранных дел у Конюшенного моста стояло несколько несгораемых шкафов, где он хранил документы и дела Особого комитета, а также пишущая машинка «Ундервуд», на которой он собственноручно переписывал нужные копии.

С семьей Макаровых камер-юнкер был знаком года два. Аля Макарова ему нравилась. Девочка переставала быть ребенком, становилась на его глазах взрослой девушкой, почти невестой. Голубов стал ухаживать за ней и не скрывал своих намерений войти в адмиральскую семью зятем.

В кабинет, заполненный клубами сигарного дыма, из зала доносились оживленные голоса, смех, женские восклицания.

За столиком, у спиртового кофейника, сидели Галевич, Писаревский и Верещагин. Ближе к окну стояли с сигарами молодые офицеры.

Макаров подошел в ту самую минуту, когда Голубов рассказывал о новой афере Безобразова, создававшего в Манчжурии, при поддержке князя Эспера, Ухтомского и других влиятельных лиц, общество разработки каменноугольных копей.

Адмирал нервно зашагал по кабинету, затем налил себе чашечку кофе и залпом выпил одну за другой две рюмки ликера. Прихлебывая кофе, он продолжал слушать Голубова, говорившего сейчас, что лесную концессию в Корее на реке Ялу, принадлежащую владивостокскому купцу, решено превратить в анонимное акционерное общество с допущением акций общества на петербургскую и московскую фондовые биржи. Вопрос в принципе решен бесповоротно, но при распределении акций между учредителями вышла заминка, не устраненная до сих пор. Соискателями «контрольного пакета», то есть пятидесяти одного процента акций, дающих право решать все дела общества тем, в руках кого находится пресловутый «контрольный пакет», выступили известный французский банкир Госкье и порт-артурский коммерсант Гинзбург, монопольно поставляющий сейчас уголь Тихоокеанскому флоту. В особом совещании были высказаны мнения, что если «контрольный пакет» попадет в руки таких неустойчивых держателей, заинтересованных главным образом в своих барышах, то не исключена возможность продажи ими своих акций даже японскому правительству, особенно в момент биржевого ажиотажа, когда цена акций возрастет в несколько раз против номинальной.