Читать онлайн «Инновационная сложность». Страница 66

Современная естественно-научная картина мира, в отличие от символического универсума высокой схоластики, не наделяет природные объекты сами по себе символическим смыслом. Природный мир «ничего не значит» для составляющих его атомов, молекул и элементарных частиц. Смысл привносит в природу научный н а бл ю дате л ь-тео рети к, «встраивая» ее в свои онтологические схемы и концептуальные каркасы. Осмысленность природы – это осмысленность научной картины мира, заданная онтологическим содержанием универсалий культуры.

Но при столь явном различии онтологии природы и онтологии социальности, современные философы познания и науки все настойчивее говорят об усилении интеграции естественных наук и наук об обществе и человеке. И основанием подобного утверждения является все более глубокое осознание принципиального сходства («методологического изоморфизма», по выражению М. А. Розова) методологии социальных и естественных наук. Так, в недавно вышедшей в свет юбилейной книге В. А. Лекторский утверждает, что «сегодня можно говорить о новом типе интеграции естественных наук и наук о человеке. Речь не идет о возникновении некой единой науки, о которой мечтали логические позитивисты…имеется в виду принципиальное единство исследовательских методов»[210]. Далее я постараюсь показать, что концепту сложности принадлежит важнейшая роль в теоретическом осознании процессов методологической конвергенции естественно-научного и социально-гуманитарного знания.

Начну с простого примера – анализа элементарной клеточки социальной реальности – социального действия. Социальные феноменологии показали, что темпоральная структура социального действия чрезвычайно сложна. Траекторию действия можно уподобить не прямой, ведущей от начала действия к спроектированному результату, а причудливому сцеплению петель обратной связи («акт прерывистого синтеза», по Э. Гуссерлю), в каждой из которых осуществляется корректировка последующего шага осуществления действия на основе достигнутых результатов предыдущего. При этом само осуществление действия как реализацию проекта во внутреннем времени (см. раздел 2), как показал еще А. Бергсон (а с ним солидаризировался и Э. Гуссерль), нельзя уподобить физическому перемещению в пространстве. Ибо если идущий, заблудившись, повернет обратно и заново пройдет тот или иной отрезок пути, то в физическом мире ничего не изменится, тогда как реализация проекта во внутреннем времени конституирует свою непрерывность, сбои в которой (в случае, если на каком-то этапе рефлексия предварительного результата требует корректировки траектории действия) означает повторное (рекурсивное) вхождение в поток сознания. Ибо непрерывность прежнего потока опыта утрачена, так что кажущееся «повторение» одного и того же в ином контексте опыта («новом окаймлении») рождает и новые смысловые связи («когерентности») во внутреннем времени, т. е. новое «событие». В автопоэтическом описании сложности это означает рекурсивное вхождение в систему (re-entry), продуцирующее новый смысл.

Более того, проект действия как антиципация будущего результата никогда не дает (и в принципе не может дать) точной картины проектируемой реальности. Во-первых, по причине невозможности предсказать заранее все пробы и ошибки, т. е. априори не эксплицируемые петли обратной связи, описанные выше. Самое существенное, однако, состоит в том, что проектирование основано на упомянутых ранее типологических конструктах, схватывающих лишь наиболее общие, часто повторяющиеся характеристики социальных действий, а не специфически-индивидуальные особенности каждого отдельного случая. Если число признаков типизированного конструкта ограничено, то реальное действие обладает бесчисленным, т. е. потенциально бесконечным набором эмерджентных характеристик, «не схваченных» в типизациях. Например, прием больным предписанного лекарства, испытанного на множестве других пациентов, не гарантирует (а делает лишь вероятным) облегчение его болезни, так как ни один из испытуемых не мог обладать точно таким же набором сопутствующих заболеваний, генетических предрасположенностей и возрастных изменений организма, как наш больной. И чем более сложно и пролонгировано социальное действие, в данном случае – лечение болезни, тем более сложна его траектория (отмена одних предписаний и назначение других на основе достигнутых предварительных результатов).

Непредсказуемость результатов социального действия еще более усилится, если принять во внимание, что любое относительно сложное действие имеет, как минимум, ближайшие и отдаленные последствия, зачастую не только не совпадающие друг с другом, но подчас и прямо противоположные. Прибегая к ранее использованному примеру, заметим, что прием пациентом болеутоляющего лекарства, очевидно, способен принести ему облегчение, и, следовательно, дает позитивный результат. Но если учесть, что это действие заглушило симптоматику надвигающейся грозной болезни и тем самым не позволило ее вовремя диагностировать, то в долгосрочной перспективе последствия того же действия – приема болеутоляющего средства – придется признать негативными.

Следует также иметь в виду, что социальное действие осуществляется не в коммуникативном вакууме-оно вплетается в контекст других социальных действий, различным образом взаимодействуя с ними (взаимопомощь, конкуренция, насильственное сопротивление и т. п.), а у действующего нет контроля над всеми возможными эмерджентными факторами, неизбежно возникающими по ходу практического воплощения проекта. Социальные феноменологии добавляют к этому и неизбежную эволюцию смысловых характеристик социального действия по мере седиментации новых субъективных значений в процессе обретения опыта осуществления действия. Описанные выше сложностью характеристики социального действия с неизбежностью приводят к выводу о том, что его результат принципиально не предсказуем в точности. Степень точности предсказания ограничена набором элементов, типизированных в конструктах, используемых в социальном проектировании. Невозможность точного предсказания результатов социального действия феноменологически означает, что ему присущ открытый горизонт значений[211]. Подобная констатация не позволяет редуцировать сложность смысловой структуры социального действия к его проекту как идеальной репетиции действия

Предпринятое выше детальное описание социальных обстоятельств, обусловливающих невозможность точного предсказания результатов социального действия, и, следовательно, невозможность редуцировать сложность его смысловой структуры к проекту, имеет целью продемонстрировать тот факт, что уровень сложности социальных процессов «задан» не только выбором языков их описания, но и тонкостью методологического аппарата их анализа. Именно это мы наблюдаем и в изучении физических процессов, описываемых с помощью аппарата синергетики. В самом деле, в сложно организованных саморазвивающихся системах природы в точке бифуркации точное предсказание невозможно. Ибо точка бифуркации – это точка «ветвления» альтернатив. И в ней выбор пути-аттрактора последующего развития может быть задан незначительными, а подчас и случайными воздействиями. Так что, равно как и в описанном выше случае с социальными действиями, задачей изучения сложных систем оказывается не однозначное предсказание – идеал классической науки, а описание возможных сценариев, путей-аттракторов устойчивого развития. Именно в этом сегодня и состоит главная тенденция методологической конвергенции естественных и социальных наук. Подчеркну, что эта тенденция может быть выявлена лишь в рамках (пост)неклассической рациональности, отказавшейся отчестолюбивых претензий классической науки на все более точное предсказание.

Рискну высказать и более смелое предположение. Хотя формирование неклассической и постнеклассической рациональности связывают с достижениями естественных наук, и, прежде всего физики (первой теорией неклассического типа принято считать электродинамику Максвелла), отдельные идеи неклассической рациональности в социально-гуманитарном познании сформировались ранее аналогичных в естественных науках. Так, еще неокантианец Г. Риккерт, изучая способы формирования научных понятий в «науках о культуре», сформулировал в свое время не оцененную по достоинству идею того, что приложение различных методов к одному и тому же объекту конституирует его в предметы различных наук. Действительность, рассмотренная с позиций обобщающего («номотетического») метода, становится предметом «наук о природе», полагал он, тогда как приложение индивидуализирующего («идиографического») метода превращает ее в предмет «наук о культуре»[212]. Различие между науками о природе и о культуре, по Г. Риккерту, основано не столько на «материальном», сколько на «формальном» принципе. И если нас интересует историческое событие в его уникальности и неповторимости, мы прибегаем к использованию идиографического метода, и тем самым делаем его предметом истории. Если же нас интересуют типичные черты, например, английского фабричного рабочего середины XIX в., то мы должны прибегнуть к использованию обобщающего («номотетического») метода, логически не отличимого от естественно-научного, полагает Г. Риккерт. Отмеченная Г. Риккертом методологическая относительность к средствам и операциям деятельности ныне составляет краеугольный камень неклассической рациональности.