Читать онлайн «Инновационная сложность». Страница 25

Согласно Э. Тоффлеру, культура в своем развитии прошла две волны – с аграрным и соответственно индустриальным укладами. На рубеже II–III тысячелетий наступило время Третьей волны, информационного общества. Если Вторую волну создавали «мыслители-картезианцы», то Третью – «мыслители-системщики». «Демократы и республиканцы, тори и лейбористы, христианские демократы и голлисты, либералы и социалисты, коммунисты и консерваторы… партии Второй волны. Все они, – заявляет, и небезосновательно, Элвин Тоффлер, – обманывая ради власти… участвуют в сохранении умирающего индустриального порядка…. Самый важный момент политического развития нашего времени – это возникновение среди нас двух основных лагерей, один из которых предан цивилизации Второй волны, а другой – Третьей»[101].

Если даже бегло обозревать историю познания, как оно эволюционировало в течение последних двух тысячелетий, то и здесь обнаруживается некая фазовость, этапность. Границами фаз при этом служат «Органоны», задававшие всякий раз новые нормы познания в соответствии с изменением характера и содержания взаимодействия субъекта и объекта как членов, или сторон, центральной во всей философии бинарной оппозиции. Каждая волна вызывала к жизни также и определенный способ познания, и, если воспользоваться, может быть в несколько ином контексте, понятием, введенным Мишелем Фуко в философский оборот, и свою «эпистему, в которой познания, рассматриваемые вне всякого критерия их рациональной ценности или объективности их форм, утверждают свою позитивность»[102]. Эпистема у него выражает «основополагающие коды любой культуры, управляющие ее языком, ее схемами восприятия, ее обменами, ее формами выражения и воспроизведения, ее ценностями, иерархий ее практик»[103]. Словом, ею определяется вся творческая атмосфера эпохи – специфика субъект-объектного взаимодействия в познании, культуре и практике, вектор интересов, потребностей, ценностных ориентаций; тип социальных институтов; характер, содержание, образы, идеалы, устремленность и профилирование интеллектуальной деятельности в целом и в частностях; специфика производственных процессов и определяющие особенности экономики, ее фазовое состояние. Следуя этой трактовке эпистемы, рассмотрим соответствующие эволюционные эпохи – исторические фазы познания.

Здесь требуется некоторое пояснение сказанному. Достоянием истории стали три типа эпистем, если не принимать в расчет донаучный, синкретичный период, когда Парменид еще не развел в стороны мир истины и мир мнения, из которых лишь первый стал достоянием науки. А до того мировоззрение было погружено в мир мифа, героев, подвигов и укреплялось на позициях здравого смысла, порождая простым сращиванием крайностей кентавров, сирен, сатиров, ангелов, русалок и пр.

Полагая субъект-объектно е отношение центральным пунктом, или основным звеном в динамике культуры вообще и эпистемологии в частности, находим, что эпистема обретает статус семантического ядра в границах ее эволюционных фаз. Каковы же тут границы? Здесь вполне уместен прием, подобный тому, что использовал Георгий Гурджиев через образ кареты, лошади и возницы, изображая этот динамический процесс как единое трансформируемое во времени целое[104].

Первый в истории эпистемологии «Органон» Аристотеля, задав каноны логики, и тем самым вооружив ищущего истину субъекта средством познания, отделил эпоху преднауки от эпохи собственно науки и стал водоразделом между периодами господства первой и второй эпистем. Сделав научный подход основой познания мира, «Органон» Аристотеля дал правила работе ума. Законы логики, введенные им, утвердили эпистему умственнотворчества, умопостигаемости мира – исходя исключительно из возможностей «чистого разума». Логика им была создана, как бы под заказ, для Александра Македонского, как основа для укрепления иерархии, функциональности императива владык: «Разделяй и властвуй!». «Закон исключенного третьего», введенный в логику Аристотелем, дистанцировал его позицию от позиции Платона (в ней подразумевается, что противоположности сходятся в мере). И потому, коль различают «линию Демокрита» и «линию Платона», то уместно различать также «Линию Платона» (Тетризм) и «линию Аристотеля» (Бинаризм). Аристотель обнародовал эти разработки, чем навлек гнев своего ученика Александра, видевшего в них орудие только для себя самого – царя.

Господство логических методов, подчеркнуто отчужденных от практики, от объектов реальности как таковых, было сопряжено с постепенным вырождением процесса познания в схоластику. Этому манифестировано положил конец Фрэнсис Бэкон, написавший «Новый Органон» и тем самым открывший простор новой, третьей эпистеме. Своим важнейшим тезисом «практика – критерий истины» он утвердил необходимость «субъект-объектного отношения», возвысил статус опытного знания во всем, где речь может идти о поиске истины, и тем самым как бы конституировал господство новой, третьей эпистемы. Оснащенный орудием (логикой) субъект возымел возможность добывать и обрабатывать факты как «пищу для ума». Утвердившая примат опытного знания новая эпистема стала господствовать и определять специфику материальных и духовных ценностей, выдвинув на первый план чувственное начало. Ей подчинилось все – от искусства и науки (гении Ренессанса) до религии (протестантизм). Логический аналитизм в поиске истины стал опираться на ее практическую верификацию, на эмпирию объекта. Возникли профильные науки, определившие спецификацию знаний. Субъект познания и объект познания были четко отграничены и дистанцированы.

Р. Декарт, в традициях аристотелевской науки подразумевая, что логика есть последовательность необходимостей, тезис-императив властителей «Разделяй и властвуй!» сделал ключом эпистемологии, придав ему несколько иную форму: «Раздробляй сложное целое на части и исследуй каждую порознь». Однако У. Шекспир в своей драме «Король Лир» бросил на сей счет едкую реплику: «Сведи к необходимостям всю жизнь, и человек сравняется с животным»[105]. Гегель же был еще более лапидарен: «Части лишь у трупа». На этом фоне в эпистемологии появились тупиковые пути: механицизм, интуитивизм, объективизм, позитивизм и др.

Знания росли экстенсивно, наука стала испытывать дефицит их свертки, обобщений, компактизации. На этом фоне П. Д. Успенский, ученик Георгия Гурджиева, и создал «Третий Органон» (1913), канонизировав путь для взаимопроникновения субъекта и объекта, прежние границы между которыми, как изжившие себя, им были сняты и таким образом утверждена свобода самоорганизации субъекта, вплоть до полной идентификации его с объектом. В целом тут можно узреть начало периода господства новой, четвертой эпистемы, когда субъект и объект, утратив разделяющие их границы, нередко отождествляемы. Тем самым получил серьезное эпистемологическое подкрепление метод включенного наблюдателя, не чуждый ни квантовой теории (в форме проблемы прибора), ни художественному творчеству. Здесь же следует отметить и бурный взлет психологических наук, конкретизирующих завещание Сократа «Человек, познай самого себя». Идеи П. Д. Успенского впоследствии поддержал и развил Мераб Мамардашвили.

Если кратко, то исторически процесс метаморфоз эпистемологического субъект-объектного отношения выглядит так: появляется «голодный субъет», оттачивающий орудия («Органон» Аристотеля); через более чем полторы тысячи лет появляется объект, который субъект разделывает своим орудием и утоляет голод («Новый Органон» Ф. Бэкона); объект признают многослойным, «вещью в себе», что требует тождества взаимодействующих сторон этой бинарной оппозиции, и граница между ними аннулируется. «Третий

Органон» П. Д. Успенского констатирует это: у отдыхающего, насытившегося субъекта появляются другие интересы и открываются новые горизонты постижения мира через развитие орудий синтеза, сжатия, стягивания сложного посредством простых средств. Эти фазы эволюции эпистемы долговременны, длятся веками и предопределяют специфику и характер сменяющихся времён, профили и ориентации культурного универсума.

Но что особенно важно – познание сделало существенные шаги в переходе от исследования объекта как системы к исследованию систем объектов и тем самым продвинулось в постижении сущности проблемы сложного как сложенного. Развитие теории вероятностей в качестве орудийного оснащения квантовой теории, возникновение статистической физики и теории под названием «статистика ансамблей» (Дж. В. Гиббс) – прямые тому свидетельства. Но сложное как многообразное и неопределенное, в частности, обусловившее необходимость введения в квантовой теории принципа дополнительности, не думало сдавать позиции. Появился такой феномен и стал достаточно массовым, как коллективный субъект познания – с одной стороны, и группа (коллектив) объектов-систем, требующая квалификации степени ее состоятельности в качестве над– или метасистемы – с другой. Кооперации, ансамбли, объединения субъединиц в одно целое, возникающие на самом различном эмпирически верифицируемом субстрате, привели к необходимости постигать онтологический факт-законы системогенеза как центрирование распределений. Здесь стали возникать и оформляться в своем эпистемологическом статусе трансдисциплинарные ветви знания, зиждущиеся на всеобщих принципах, которые, говоря словами Нобелевского лауреата Е.Вигнера, «питаются» объективными законами, как тереальными объективными явлениями.