Читать онлайн «Легитимация власти, узурпаторство и самозванство в государствах Евразии. Тюрко-монгольский мир XIII – начала ХХ в.». Страница 56

§ 3. Отказ от иностранной поддержки в пользу национального фактора

Как мы убедились, претенденты на престол нередко опирались не на один фактор легитимации, а сразу на несколько, чтобы укрепить свое положение в глазах подданных. Однако в некоторых случаях, напротив, происходил отказ от одного из факторов в пользу другого, представлявшегося такому претенденту более перспективным.

Амурсана и Ченгунджаб: от коллаборационизма к национально-освободительной борьбе. В середине XVIII в. в Западной Монголии вспыхнули два крупных восстания против маньчжурского господства. Их предводителями стали ойратский нойон Амурсана и монгольский князь-Чингисид Ченгунджаб. Помимо того что они во время восстания поддерживали контакты между собой и координировали свои действия против китайских войск, их объединяло также то, что к власти они пришли при помощи маньчжуров, против которых затем и обратили оружие.

Амурсана, как мы помним, был внуком джунгарского хана Галдан-Цэрена по женской линии, сыном его дочери. Будучи представителем рода хойт, он не мог претендовать на престол, поэтому предпочел поддержать своего родича Даваци – потомка боковой линии джунгарского правящего рода Чорос, который в обмен на помощь в занятии трона обещал ему особое положение в ханстве. Однако по какой-то причине новый хан не выполнил своего обещания, в результате между ним и Амурсаной возникли трения, вскоре вылившиеся в вооруженный конфликт; Амурсана потерпел поражение и был вынужден бежать в Китай.

Он явился к императорскому двору, где обвинил Даваци в измене и замыслах против сюзерена и заявил о готовности признавать цинский сюзеренитет, если ему будет оказана помощь в занятии джунгарского трона [Кузнецов, 1980, с. 29 и след.; Newby, 1998, р. 280]. Двухсоттысячная китайская армия, передовой отряд которой возглавил сам Амурсана, вторглась на территорию Джунгарии. Попытки Даваци начать переговоры с китайцами не имели успеха, вскоре он был разгромлен и взят в плен. Амурсана надеялся, что теперь он получит право занять трон, однако китайские власти решили иначе. Единое джунгарское государство было разделено на четыре удела: в соответствии с прежним делением «четырех ойратов» были выделены княжества-хошуна Дэрбэт, Хошоут, Чорос и Хойт, и Амурсана стал всего лишь правителем последнего из них – хошунным нойоном хойтов, к тому же формально являясь помощником маньчжурского наместника в Илийском округе [Горохова, 1980, с. 104–105; Златкин, 1964, с. 288–292].

Таким образом, Амурсана не добился того, на что рассчитывал, опираясь на поддержку маньчжуров. Его претензии на трон Джунгарского ханства, в принципе, были спорны в силу его происхождения. Теперь же его легитимность оказалась еще более подорванной в глазах местного населения из-за сотрудничества с китайцами, с господством которых ойраты не были намерены мириться. В этих условиях Амурсана принял решение, которое превратило его (по крайней мере в монгольской историографической традиции) из «пособника иноземных угнетателей» в «национального героя»: он призвал население Джунгарии восстать против маньчжуров и возглавил это восстание. Впрочем, исследователи не идеализируют этого деятеля и вполне однозначно заявляют, что на восстание его подвигли отнюдь не бедствия ойратского народа и желание видеть его независимым, а исключительно собственные амбиции: причиной выступления Амурсаны против маньчжуров стало их нежелание признать его ханом Джунгарии [Златкин, 1964, с. 293–294] (ср.: [Баабар, 2010, с. 100]).

Сходным образом действовал и монгольский князь Ченгунджаб, потомок Чингис-хана, который в течение долгих лет служил в монгольских войсках империи Цин, сделал неплохую военную карьеру, участвуя, в том числе, и в подавлении антицинских восстаний в Урянхайском крае и Восточном Туркестане, получил в маньчжурской иерархии титул Шадар-вана. Поводом для его выступления послужила казнь в Пекине в 1755 г. нескольких его родичей-Чингисидов, в частности чин-вана Ринчен-Доржи, брата Богдо-гэгэна II (обвиненного в том, что он позволил бежать Амурсане, арестованному по обвинению в заговоре против маньчжуров). Узнав о его гибели, Ченгунджаб заявил, что оставляет службу маньчжурам, и призвал своих подданных к восстанию против них [Моисеев, 1983, с. 79–80; Чимитдоржиев, 2002, с. 64; Kaplonski, 1993, р. 238].

В источниках нет сведений, позволяющих считать, что Ченгунджаб, подобно Амурсане, претендовал на титул хана. Однако не следует забывать, что он являлся потомком хотогойтских Алтан-ханов – некогда правителей автономного удела в Западной Монголии, фактически равных по статусу аймачным ханам Халхи (Тушету-хану, Дзасагту-хану и проч.). Несмотря на то что уже в конце XVII в. с самостоятельностью этого удела было покончено и он стал частью аймака Дзасагту-хана, его правители продолжали обладать автономным статусом. Поэтому можно предполагать, что он намеревался создать независимое монгольское владение в Западной Монголии и Саяно-Алтае (см.: [Kaplonski, 1993, р. 246–247]).[154]

Таким образом, оба предводителя восстания 1755–1757 гг., добившись определенного статуса при помощи маньчжуров, решили отказаться от их поддержки, понимая, что опора на национальный фактор позволит им занять более высокое положение. Однако ими не было принято во внимание, что Монголия к этому времени была уже давно разобщена, и объединяющий ее фактор было найти достаточно затруднительно. По своему происхождению ни Ченгунджаб, ни тем более Амурсана, не являлись более законными претендентами на трон, чем другие халхасские или джунгарские правители, поэтому претензии вождей восставших на верховную власть восстановили против них других монгольских князей, с готовностью принявших участие в подавлении восстаний как в Джунгарии, так и на Алтае. Не мог сплотить население Монголии также и религиозный фактор, как это было, например, в Восточном Туркестане: маньчжуры оказывали всемерное покровительство буддизму, что привлекло на их сторону многочисленное и влиятельное монгольское ламство.[155]

Более того, действуя против восставших, маньчжурские власти не менее эффективно, чем сами Амурсана и Ченгунджаб, старались использовать национальный фактор: они обвинили вождей восставших в том, что своими действиями они причиняют вред самим монголам, разоряют их имущество, заставляют покидать свои кочевья, разрушают почтовую и пограничную инфрастуктуры и вообще организуют всяческие беспорядки [Моисеев, 1983, с. 81–82; Чимитдоржиев, 2002, с. 67]. Наибольшее правдоподобие подобным обвинениям в адрес вождей восстания придавал тот факт, что Амурсана, стремясь увеличить число своих сторонников, не ограничился только монгольскими областями, а попытался привлечь на свою сторону также казахов и население Кашгарии, о чем императорский двор не преминул проинформировать монгольских князей [Международные отношения, 1989б, с. 22–23]. В результате Амурсана и Ченгунджаб, пытавшиеся представить себя в глазах своих реальных и потенциальных сторонников защитниками интересов монголов в борьбе против иноземного господства, оказались обвинены в измене не только против законного сюзерена, но и против собственного народа. Именно монгольские князья оказались ударной силой в борьбе против Амурсаны и Ченгунджаба и разгромили их [Моисеев, 1983, с. 82–83]. Ченгунджаб в самом начале 1757 г. был пленен и доставлен в Пекин, где подвергся мучительной казни, а Амурсана в том же 1757 г. понес окончательное поражение и был вынужден бежать в Россию, в Тобольск, где вскоре скончался от оспы. Таким образом, опора на национальный фактор в данном случае оказалась не слишком эффективной, поскольку, во-первых, население Монголии было уже давно разобщено, во-вторых, маньчжурские власти сумели с большей эффективностью представить себя защитниками интересов монголов.

От кокандского подданства к созданию нового государства: Якуб-бек и Йеттишар. Более удачно сумел использовать отказ от иностранной поддержки в пользу защиты национальных интересов другой претендент на власть – Якуб-бек, правитель Кашгарии, уже неоднократно упоминавшийся выше.

Когда кокандские власти в 1864 г. отправили в Кашгарию в качестве верховного правителя своего ставленника Бузрук-хана-тура, вместе с ним был отправлен и Якуб-бек, которого Алимкул, фактический правитель Коканда, предназначал в фактические правители при марионеточном белогорском ходже [Бейсмебиев, 2009, с. 286]. В самом деле этот государственный деятель представлялся им очень подходящим для такой роли: начав службу махрабом (ханским гвардейцем), он проявил себя храбрым воином и неплохим военачальником, в частности, в битве с русскими при Ак-Мечети в 1852 г., а к 1862 г. дослужился до должности хакима Ходжента [Ресалэ, 1940, с. 129–130; Boulger, 1880, р. 79–83] (см. также: [Бейсмебиев, 2009, с. 270; Kim, 200 4, р. 73–83]; ср.: [Веселовский, 1899, с. 88]). Впрочем, кокандский хан Султан-Сайид без особых сожалений отправил его в Кашгарию: поскольку Якуб-бек считался сторонником и ставленником одного из его предшественников, монарх не пожелал держать могущественного сановника в ханстве [Бейсембиев, 2009, с. 286; Веселовский, 1899, с. 97–98].[156]