Читать онлайн «Социальная философия». Страница 93

Возникают вопросы: На чем же держится прогностическая способность утопии? Каковы и в чем ее гносеологические возможности? В чем состоит отличие утопического проекта от социально-научного предвидения? Где грань между утопическим и научным подходами к социальной реальности? Для ответа на эти и многие другие вопросы обратимся к сущностному анализу утопии и утопического сознания.

В основе любой модификации утопического подхода к социальной действительности лежит определенный гносеологический «механизм», устойчивая совокупность приемов и методов мышления, в ходе развертывания и реализации которых вызревает (объективируется) конечный продукт утопического творчества – утопический роман, утопический философский трактат, законодательный проект и т. д. Раскрытие этих приемов и методов мышления позволяет установить, что утопическому сознанию изначально присуща устойчивая ориентация на умозрительное конструирование таких образов иного социального мира (инобытия), который был бы лишен органически присущих всякому реальному обществу внутренних противоре-чий и конфликтов, представлял бы статичную, как правило детализированную и однозначную, картину общественной жизни. Соответственно этому будут утопическими те идеалы, проекты общественной организации, в которых заложена идея однозначного (посредством устранения одной из сторон противоречия) социального инобытия, будь то положительного или отрицательного (антиутопия) характера. Именно установка на конструирование наряду с реальным обществом, строение которого не упорядочено, запутано, законы которого противоречивы и разнородны, а конфликты неразрешимы, воображаемого общества, в котором все должно быть упорядоченным, однородным и непротиворечивым, делает утопию утопией. В подтверждение сказанного достаточно сослаться на «Государство» Платона, оказавшего столь огромное влияние на последующую утопическую традицию.

Решающее значение в утопическом творчестве принадлежит вере в осуществимость идеального состояния, эмпирическую достижимость внутренне непротиворечивого общественного устройства. Сконструированный утопистом по законам воображения мир инобытия человека и всего человечества кажется ему настолько реальным и заслуживающим права называться обществом, что его искренне удивляет, почему другие этого не понимают и не спешат за ним последовать, а продолжают существовать в своем дисгармоничном и неустроенном мире, который нельзя даже назвать обществом. Утопист в данном случае основывается на догматическом моральном и идейном «абсолютизме», на убеждении, что он обладает единственной, высшей и окончательной истиной, имеющей абсолютную значимость для всех времен и народов. Из этого с необходимостью вытекает идея мессианского призвания: ведь если удалось, наконец, решить главный вопрос «Что есть истина», если ты обладаешь «абсолютом», то твой долг «спасти», «облагодетельствовать» человечество, обратить его в свою веру, даже если само оно этого не хочет. По представлению утописта, абсолютная истина, коль скоро она найдена и, безусловно, является выражением добра и справедливости, уже сама по себе, собственной силой способна покорить мир. Более того, утопист не допускает даже мысли, что у других тоже могут быть свои истины и абсолюты, обусловленные их «субъективным рассудком» (Ф. Энгельс). Все другие истины, с его точки зрения, ложны и нежизненны. Вот что гласит «Введение» к трактату великого утописта Ш. Фурье «Теория четырех движений и всеобщих судеб»: «Один лишь спор должен отныне занимать людей периода цивилизации: это спор с целью удостовериться, действительно ли я открыл теорию четырех движений, ибо в случае подтверждения следует бросить в огонь все политические, моральные и экономические теории и готовиться к самому изумительному, самому счастливому событию, какое может иметь место на этом земном шаре и на всех планетах – к внезапному переходу от социального хаоса к всемирной гармонии»[200].

В результате таких устремлений утопист попадает в плен им же самим изобретенной искусственной универсальной схемы, демонстрируя при этом наряду с иллюзорностью своих установок завидную духовную силу, нравственный ригоризм и мощный заряд эмоциональной энергии. Перестраивая мир в своем представлении и придавая своим взглядам (системе) значимость глобальных, надысторических и незыблемых «законов», утопист тем самым поступает вопреки логике социально-научного мышления, в известной мере даже воспроизводит религиозно-догматический подход к действительности, хотя и в неадекватной для него форме. Настаивая на мнимости и недолговечности окружающего и на подлинности идеального, акцентируя внимание на первичности воображаемой картины социального мира, он впадает в ту идеалистическую ошибку, которая, так или иначе, свойственна всем утопистам. Утопия, что особенно важно подчеркнуть, представляет собой вполне определенный замысел, специфическое устремление мысли и воли. В ней содержится некая скрытая до поры до времени дремлющая сила, доминирующая идея-желание, имеющая тенденцию воплощения в реальность, перехода из области воображения в область социальной практики. И эта идея-желание, или умонастроение, не является чем-либо, как может показаться на первый взгляд, совершенно неоформленным, хаотичным и аморфным. В своей действительности утопия выступает как модель усовершенствования общества на основе устойчивых организационных принципов, посредством идеально отлаженного организованного механизма. Так, Ж. Эллюль подчеркивает, что утопия ни в коем случае не должна рассматриваться как выражение свободной импровизации, непредсказуемости и нерегламентированности человеческих судеб: «Она, напротив, является псевдоматематической, логически жесткой конструкцией совершенного общественного устройства, подчиненного абсолютному и вездесущему планированию». И действительно, какого бы исторического периода утопические тексты и произведения – XVIII, XIX или XX в. – ни рассматривать, при всех различиях они имеют общую черту: во всех этих утопиях так или иначе заложено стремление подчинить органическое, спонтанно-естественное развитие истории искусственно-рациональному плану, проекту, изменить человека и общество методами волевого усилия.

Таким образом, утопическое сознание не ставит своей целью и задачей адекватное познание социальных явлений и процессов: оно ориентировано скорее на мысленное построение иного мира (инобытия), на конструирование идеальной (фантастической) реальности, выдвижение таких образов и идеалов, которые в зависимости от конкретной социальной ситуации и расстановки общественно-политических сил или воодушевляют людей и расковывают их активность, или, наоборот, уводят человека в призрачный мир, т. е. выступают как попытка снять реальные противоречия, восполнить в иллюзии существующую и не могущую быть еще реально устраненной неустроенность действительного мира. Именно в этом, на наш взгляд, скрытый мотив и тайна утопического творчества вообще. Вместе с тем это означает, что утопия не может выдвинуть достоверно обоснованный прогноз (однозначность, бесконфликтность и непротиворечивость общественной жизни не реализуема ни при каких условиях). Опираясь в основном на воображение, а не на научные и теоретические методы познания действительности, она, в сущности, пытается подчинить будущее сегодняшним нуждам, взглядам и оценкам, придать характер реальности иллюзорным надеждам и ожиданиям. Поэтому она не в состоянии выступить в качестве собственно теоретической концепции общества, способной дать реальное представление о том, каким будет общество будущего. Из этого, разумеется, не следует, что утопия лишена познавательной, в частности прогностической, способности или предрешает вопрос об историческом значении утопии, неизбежность и прогрессивность многих форм которой бесспорны. Важно подчеркнуть, что утопия и наука по-разному относятся к восприятию и пониманию социальной реальности и что в утопии имеет место только теоретико-познавательный элемент, но он является второстепенным, сопутствующим.

Познакомимся с главным методом утопических конструкций – методом абсолютизации, который является выражением самых глубинных механизмов утопического творчества, проявлением его сущности. Конструируя иной мир, утопист заимствует материал из наличной социальной действительности. Но сам подход к социальной действительности у него весьма специфичен. Он вырывает из диалектически взаимосвязанного социального целого те или иные стороны, элементы и наделяет их либо абсолютно негативным, либо абсолютно позитивным смыслом, лишая их тем самым того реального значения, которое они приобрели в ходе своего исторического развития. В результате реальный мир оказывается раздробленным, разорванным на отдельные фрагменты и части, естественная причинно-следственная и функциональная связь между которыми нарушается и деформируется. Правда, только начальная стадия работы утопической мысли является разрушительной. За ней, как правило, следует созидательная, конструктивная стадия, когда утопист стремится проделать обратную работу – воссоздать посредством вытеснения из своего поля зрения негативных элементов и сторон действительности, а также иллюзорной абсолютизации позитивных, оказавшихся в фокусе его внимания, воображаемую целостность, идеальный мир, который в своем логическом завершении во всем должен быть противоположением существующему. Утописты, как правило, выбирали в качестве символов своих картин нового мира противоположные стороны отрицаемой ими современней действительности: гармонию вместо дисгармонии; согласованность и упорядоченность вместо разобщенности и хаоса; равенство вместо социальных привилегий; законность вместо злоупотреблений властью; счастье вместо обездоленности и т. д. Естественно, возникшая таким образом модель нового мира вряд ли может в своем целостном выражении быть верным отражением социальной действительности к тенденции ее развития. Она скорее подобна кривому зеркалу, в котором в перевернутом искаженном виде отражается реальность.