Читать онлайн «ПО СТРАНЕ ЛИТЕРАТУРИИ». Страница 20

Лишь в 1884 году появился новый перевод «Писем» в серии «Библиотека европейских писателей и мыслителей», издававшейся В. Чуйко. Письма здесь не нумированы, фамилия переводчика не указана, перевод очень плох. Упомянутое выше письмо XXV цензура не пропустила вовсе, а от письма XIX остались лишь первые три строчки и пять последних; все остальное заменено рядами многоточий.

В 1887 году прогрессивный издатель Л. Ф. Пантелеев привлек к переводу «Писем» В. М. Гаршина. На вопрос, не возьмется ли он за перевод, Гаршин ответил, что с удовольствием сделает это, «хотя он тогда совсем не нуждался в переводной работе»,— отмечает Пантелеев в своих «Воспоминаниях». Вскоре Гаршин сообщил издателю, что начал перевод, который «очень его увлекает».

Но он успел перевести лишь 11 писем: работа была прервана его болезнью и безвременной смертью.

В 1892 году «Персидские письма» все же вышли в издании Пантелеева, который привлек другого переводчика (фамилия не указана), без примечаний, хотя текст весьма в них нуждался. Перевод был далек от совершенства.

В том же году вышел еще один перевод, в издании журнала «Пантеон литературы», со вступительной статьей Л. Первова. Этот перевод также был анонимным, в некоторых местах он искажал смысл оригинала. Так, «petitesse» (мелочность) переведено «вежливость»; «homme a bonne fortune» (волокита) превратился в богача, московиты — в москвичек. В письме XXV фразе: «Религия здесь — не столько совокупность священных обрядов, сколько предмет для всеобщих споров» — придан противоположный смысл: «Религия не есть предмет для всеобщих споров».

Но главное, этот перевод сильно пострадал от цензуры и изобилует сокращениями. По характеру купюр легко проследить, что именно в книге Монтескье показалось царским цензорам предосудительным.

В первую очередь красный карандаш прошелся, конечно, по дерзким высказываниям против христианской религии, вложенным автором в уста Узбека. Так, в письме XXIV после слов «сего мага зовут папой» вычеркнуто уже приведенное нами место о святой троице и о причащении. В письме IX вычеркнута фраза: «Кто-то очень метко выразился, что если бы треугольники создали себе бога, то у него было бы три стороны». Письмо XIX, укороченное в издании Чуйко до восьми строк, здесь опущено целиком — как можно усомниться в таком свойстве бога, как всеведение, как можно противопоставлять волю людей его воле?

Не понравились цензору и рассуждения казуиста в письме VII: тут и фамильярное обращение с богом, и софистика, имеющая целью оправдать грехи... Поэтому после слов «чтобы хоть как-нибудь пробраться в рай» все остальное вычеркнуто. Убрано и замечание о вреде фанатизма из письма X.

Не счел цензор возможным пропустить в печать и некоторые высказывания о России и о Петре I (письмо I Узбеку из Москвы).

Но и там, где речь шла о Франции и Персии, об их внутренних делах, цензор, боясь, как бы описание порядков, свойственных абсолютизму персидскому и французскому, монарших капризов и придворных нравов не навело русских читателей на какие-нибудь параллели и нежелательные мысли, усердно вычеркивал (например, в письме XXXVII) места, где говорилось о незаслуженных наградах, раздаваемых Людовиком XIV по своей прихоти, о несправедливом затирании талантливых офицеров. Как тут было не вспомнить, что и в русской армии на высшие командные должности назначались бездарные и престарелые, но титулованные генералы, главным образом из немцев?

В переводе письма С VII мы не находим характерного места: «Всякий, кто при дворе, в Париже или в провинции наблюдает те или иные поступки министров, чиновников, прелатов, но не знает, какая женщина имеет влияние на каждого из них, подобен человеку, видящему машину в действии, но не имеющему понятия о том, какие пружины приводят ее в движение».

Смущали царских цензоров упоминания о бунтах и мятежах. В конце XXX письма вычеркнуто: «Вижу, что сознание безнаказанности приводит к росту беспорядков; что в сих государствах дело не ограничивается мелкими восстаниями, и вслед за ропотом сразу же вспыхивает мятеж».

Таким образом, в 1892 году эта книга показалась царским цензорам более крамольной, чем за сто лет до того, при Екатерине II...

В советское время «Персидские письма» были изданы у нас лишь в 1936 году, а затем в 1956 году. Это был заново отредактированный старый анонимный перевод, с восстановлением мест, пострадавших от цензуры. Книга вышла небольшим тиражом, давно сделалась библиографической редкостью. Жаль, что эта блестящая политическая сатира, одно из лучших произведений философского жанра, малознакома современным читателям.

Вряд ли есть на свете книга, более известная и популярная, чем «Робинзон Крузо» Даниеля Дефо. Мы привыкли называть ее так, хотя при первом издании, в 1719 году, она имела гораздо более пространное название: «Жизнь и удивительные приключения Робинзона Крузо, моряка из Иорка, который прожил двадцать восемь лет в полном одиночестве на необитаемом острове у берегов Америки, близ устья реки Оруноко, куда он был выкинут кораблекрушением, во время коего весь экипаж корабля, кроме него, погиб. С изложением его неожиданного освобождения пиратами. Написано им самим».

По существу, это была литературная мистификация: имя Дефо не упоминалось, рассказ велся от лица самого Робинзона, который выдавался за действительно существовавшее лицо. Однако в основе лежали действительные факты, описанные за несколько лет до того капитаном Роджерсом, который на необитаемом острове архипелага Хуан-Фернандес подобрал моряка Александра Селькирка, проведшего там свыше четырех лет.

Вслед за Роджерсом о Селькирке рассказали в печати капитан Кук и очеркист Ричард Стиль. Дефо заменил фамилию Селькирка фамилией своего школьного товарища Тимоти Крузо, выдал книгу за рукопись Робинзона и вложил в нее больше вымысла, чем правды. Четыре года одиночества Селькирка превратились в 28 лет, место действия перенесено из Тихого океана в Атлантический; с дикарями-каннибалами Селькирк не встречался, слугою Пятницей не обзаводился, пиратами освобожден не был и умер, не дожив до 45 лет, между тем как Дефо наградил Робинзона долголетием и вдобавок отправил его путешествовать по Сибири.

Книга Дефо читалась нарасхват людьми всех возрастов и сословий. Первый том был раскуплен мгновенно и за четыре года переиздавался четыре раза. Причиной успеха было, разумеется, мастерское изображение победы одиночки в труднейшем единоборстве с природой; но не следует забывать и о том, что эта книга была своего рода энциклопедией социально-экономических и моральных идей эпохи буржуазного Просвещения.

Очень скоро «Робинзона» перевели чуть не на все языки мира, в литературу вошел термин «робинзонада».

Так стали называть всякое описание приключений на необитаемой земле.

Немало переделок «Робинзона» вышло на его родном английском языке. Приспособляя книгу для читателей-католиков, героя заставили переменить вероисповедание (у Дефо Робинзон — ревностный протестант). Много раз переделывали книгу для детей, а для малограмотных появился «Робинзон Крузо», написанный в основном односложными словами.

Подражаний книге Дефо не счесть: они издавались чуть не в каждой стране. У героя появилось множество двойников: он носил различные имена, бывал и датчанином, и голландцем, и греком, и евреем, и ирландцем, и шотландцем (не говоря уже о Робинзонах — французах и немцах). Менялась и его профессия: был Робинзон-книгопродавец, Робинзон-врач, были даже девица Робинзон и Робинзон-невидимка...

Все эти подражания можно разделить на две группы: одни делали упор на приключения героя, другие ставили воспитательную цель и развивали тему опрощения на лоне природы. Именно за это восхвалил «Робинзона» Жан-Жак Руссо, сделавший его настольной книгой Эмиля в одноименном романе.

Вскоре после выхода книги Дефо его соотечественник Э. Дортингтон описал приключения другого моряка, якобы также выкинутого при кораблекрушении на необитаемый остров, где он провел ни больше ни меньше пятьдесят лет. Место дикаря Пятницы занимает здесь прирученная обезьяна Маримонда. Книга эта называлась: «Одинокий англичанин, или Чудесные приключения Филиппа Кварля». Но мистика, пронизывавшая ее, резко отличается от реализма Дефо.

Есть робинзонады-утопии, авторы которых ставили своей задачей показать иной социальный строй, предвидимый ими в будущем. Такова «История галлигенов» (1765) Тифеня Делароша, герой которой попадает на остров, населенный потомками француза, потерпевшего здесь когда-то кораблекрушение, и двух его детей; живут здесь в условиях эгалитарного (уравнительного) коммунизма, по заветам, которые впоследствии развил Бабеф.

Таков же шеститомный роман Гравеля «Неизвестный остров, или Записки шевалье де Гастина» (1783).

Здесь на очередной необитаемый клочок земли герой попадает с девушкой, плывшей на том же корабле. Она родила ему целую кучу детей, что дало автору возможность изобразить развитие идеальной цивилизации, не испытавшей вредных воздействий извне — тема, которая весьма занимала писателей тех времен.