Читать онлайн «Очерки по общему языкознанию». Страница 65

В рассмотрении вопроса о зависимости закономерных фонетических процессов от истории народа возможен и другой подход. Ф. Энгельс с полным основанием указы<287>вал: «Едва ли удастся кому-нибудь, не сделавшись смешным, объяснить экономически… происхождение верхненемецкого передвижения согласных…» [372] 129.

Но история общества состоит не только из экономических факторов, и поэтому, пожалуй, заслуживает внимания мнение Прокоша относительно причин передвижения германских согласных: «Вряд ли случайно, — пишет он, категорически отрицая в данном случае влияние субстрата, — такая большая и однородная группа фонетических изменений совпадает по времени с тем, что справедливо может быть названо самым значительным передвижением народов (Vцlkerwanderung)» [373] 130 и при этом обращает внимание на следующие обстоятельства. Передвижение согласных — это единый непрерывный процесс, развивавшийся ступенчатообразно (Прокош устанавливает девять ступеней). Длительность этого процесса приблизительно соответствовала длительности германского переселения племен, т. е. началась за несколько веков до нашей эры и закончилась около 500 г. нашей эры. Основные тенденции передвижения согласных зародились еще на территории родины германцев и затем осуществлялись как бы в причинной связи с переселением народов. Прокош суммирует: «Неоспоримы следующие хронологические факты: восточно-германский и северогерманский, прежде других ответвлений общегерманского переселившиеся на новую родину, пережили только 1–4 ступени передвижения согласных и лишь в небольшой степени 5 ступеней. Западногерманские диалекты, расположенные к северу от линии Бенрата (идущей от Аахена и Дюссельдорфа к Франкфурту-на-Одере), показывают более значительные изменения по пятой ступени. Верхненемецкий, особенно южнонемецкие диалекты, т. е. диалекты племен, переселившихся последними, завершают изменения пятой ступени и добавляют шестую и седьмую. Соответствие это слишком явное, чтобы быть случайным» [374] 131.

Приводимые факты, разумеется, требуют еще дальнейшей проверки и дополнительных исследований, но<288> вместе с тем они показывают возможные направления в исследовании вопроса о связи фонетических процессов с историей народа.

Само по себе рассмотрение вопроса о связи закономерностей развития языка и общества в плане отдельных сторон языка довольно искусственно ввиду системного характера языка. Оно оправдано, однако, тем, что разные стороны языка (лексика, грамматика, фонетика) обладают разной степенью «чувствительности» к фактам истории народа. Это обстоятельство находит свое выражение и в изменении в языковых процессах роли внешней и внутренней мотивированности, т. е. того механизма, посредством которого внешние причины действуют через внутренние. Вместе с тем не следует забывать того, что в фактах развития языка скрещивается действие разных по своей природе закономерностей, в результате взаимодействия которых в действительности и происходит в языке рождение нового явления.<289>

Чрезвычайно важный и сложный вопрос о взаимоотношении языка и мышления составляет одну из центральных проблем общего языкознания. Это не только глубокая теоретическая проблема, связанная с общими вопросами языкознания. Обладая методологической значимостью, она определяет направления лингвистического исследования и его методы. Тем самым она вторгается во многие конкретные языковедческие проблемы семасиологии, лексикологии, морфологии и синтаксиса.

Находясь на пересечении трех наук — лингвистики, философии и психологии, эта проблема должна решаться совместными усилиями этих наук, что фактически и имеет место. Однако в такого рода многоаспектных исследованиях наблюдаются известные недостатки. Как правило, исследование проводится все же преимущественно в каком-нибудь одном аспекте в зависимости от специальности исследователя. Это до известной степени неизбежно, так как трудно быть одинаково квалифицированным лингвистом, философом и психологом. Другой характерной чертой подобных исследований является то, что они осуществляются во многом умозрительным порядком и как своеобразная логическая задача, в которой выводы иногда предшествуют наблюдению над фактами. Между тем современная наука, в частности психология, накопила огромное количество экспериментальных материалов и фактов, не считаться с которыми в данном случае было бы неправильно. И, наконец, рассмотрение этой пробле<290>мы носит нередко весьма ограниченный, узкий характер. Хотя многосторонность ее совершенно очевидна и исследование фактически и проходит по разным направлениям, эти направления не смыкаются друг с другом, а существуют независимо друг от друга, составляя несколько автономных проблем.

Собственно проблема взаимоотношения языка и мышления (в советской научной литературе — проблема единства языка и мышления) обычно рассматривается только с точки зрения тех функций, которые язык выполняет в процессах мышления. Главным вопросом здесь является: возможно ли внеязыковое мышление, и если нет, то какую роль при этом играет язык. Но это только одна сторона проблемы, один ее аспект, одно направление ее исследования. Противоположное направление должно определить, какое влияние мышление и его категории могут оказывать на язык и его структуру. Сюда, следовательно, относятся такие более частные проблемы, как отношения понятия и лексического значения, логики и грамматики, суждения и предложения. В соответствии с установившейся традицией эти проблемы разносятся по отдельным лингвистическим дисциплинам и включаются в семасиологию, морфологию, синтаксис. Между тем это составные части одной общей проблемы взаимоотношения языка и мышления; если эти более частные проблемы находятся в определенной зависимости от методологического вопроса о роли языка в процессах мышления, то и конкретные исследования в области названных частных проблем, их истолкование не может быть безразличным для решения первого, методологического вопроса. Иными словами, данная общая проблема складывается из ряда частных, но конкретных, а не спекулятивных.

Совершенно очевидно, что в пределах одной небольшой главы нет никакой возможности рассмотреть проблему взаимоотношения языка и мышления во всей совокупности ее аспектов и частных задач. Такая попытка привела бы или к ее упрощению, а тем самым и неизбежному искажению, или же к догматически бездоказательному формулированию ряда положений, которые надо принимать на веру. В нижеследующем изложении будут затронуты только некоторые и, как кажется, наиболее актуальные аспекты данной общей проблемы.<291>

Первый общий вопрос, который необходимо разрешить, прежде чем перейти к рассмотрению отдельных аспектов широкой проблемы языка и мышления, заключается в выяснении характера взаимоотношений этих двух важнейших категорий. Нужно ясно представлять себе, что скрывается за теми общими формулами, с помощью которых определяется это взаимоотношение, так как недостаточная конкретизация таких формул может породить весьма существенные методологические недоразумения.

Один из авторов сборника «Мышление и язык» (В. 3. Панфилов) указывает на непоследовательность в трактовке вопроса о связи языка и мышления (а также и вопроса о формах мышления у глухонемых), которая допускалась в последнее время в советской лингвистической литературе [375] 1. Суть здесь заключается в следующем.

Восходящее к Марксу и Энгельсу положение о единстве языка и мышления является одним из самых существенных методологических принципов марксистского языкознания. Маркс называл язык «непосредственной действительностью мысли», «практическим, существующим и для других людей и лишь тем самым существующим и для меня самого действительным сознанием». В этих высказываниях и во всех других, где Маркс и Энгельс говорят о связи мышления с языком, всегда говорится о языке в целом, а не об отдельных его компонентах, способных вступать в связь с мышлeниeм и выполнять в его процессах определенную роль. Между тем возможна другая точка зрения (она была введена Сталиным в советское языкознание), которая как бы вносит уточнение в методологическое положение марксистского языкознания о связи мышления с языком. В соответствии с этой точкой зрения мышление всегда протекает на базе языковых терминов или («звуковых») слов и выражений. Если соотнести такую трактовку с вопросом о формах мышления у глухонемых, то это значит, что либо они не способны к мышлению (так как не способны опереться на «звуковые» слова и выражения), либо их мышление, опираясь на язык, использует какие-то иные его элементы или формы, благодаря чему мыш<292>ление глухонемых функционирует без опоры на «звуковые» слова и выражения.