Читать онлайн «Навстречу ограниченному государству». Страница 12

Политический прорыв

Политический аспект посткоммунистического переходного периода имел собственную динамику – все началось с «политического прорыва», ставшего прологом короткого периода «чрезвычайной» политической ситуации, который, в свою очередь, сменился «нормальным» политическим процессом на основе многопартийности, а в некоторых странах (например, Узбекистане и Беларуси) – возвращением к диктатуре. Первый период характеризовался двумя особенностями переходного характера – «эйфорией освобождения» и особой ситуацией в политической сфере (политические силы, представлявшие старый режим, были все еще дискредитированы в глазах общественности, а бывшая антикоммунистическая оппозиция еще оставалась сплоченной). В результате в начале этого этапа политическая система и общество в целом проявляли большую готовность смириться с непростыми мерами в экономике (Balcerowicz 1995b).

В разных странах политический прорыв не совпадал по времени и глубине. Первые такие события (в Польше в первой половине 1989 года), в сочетании с резким ослаблением угрозы вмешательства со стороны СССР («фактором Горбачева»), способствовали прорыву в других странах Центральной и Восточной Европы – произошла своего рода «цепная реакция». Что же касается СССР, то решающим событием в этом смысле стал неудачный путч в августе 1991 года, спровоцировавший распад Советского Союза и начало политических и экономических преобразований в бывших советских республиках. Поскольку здесь этот процесс начался на два года позже, чем в Центральной и Восточной Европе, бывшие республики СССР могли воспользоваться опытом уже осуществлявшихся реформ переходного периода.

Кроме того, политический прорыв в посткоммунистических странах различался по глубине, а значит, и по психологическим последствиям. В этом смысле можно провести водораздел между Россией и другими бывшими республиками СССР с одной стороны (там национальное самосознание было наименее развито) и остальными посткоммунистическими государствами – с другой. Освобождение советских республик, которое произошло «извне», многие россияне, должно быть, восприняли как событие, негативное с точки зрения престижа и собственного восприятия истории. Для народов с наименее развитыми национальными устремлениями обретение независимости, по всей вероятности, значило куда меньше, чем для населения стран Центральной и Восточной Европы и Балтии.

Различия в глубине политического прорыва привели к тому, что длительность и интенсивность «чрезвычайного» периода, а также его политический климат в разных странах были тоже неодинаковы. Однако первый период после политического прорыва в каждой из этих стран имел некоторые общие характеристики, способствующие радикальным экономическим реформам. Таким образом, быстрый «запуск» этих реформ можно считать свидетельством правильного использования скудного «политического капитала», подаренного им историей, а задержку с ними – как признак того, что эти возможности были упущены. Однако лишь в некоторых странах «чрезвычайный» политический период стал моментом начала радикальных реформ: первопроходцем в этом отношении стала Польша. Судя по всему, такие реформы произошли только в тех государствах, где к власти пришли новые политические силы и к тому же экономические преобразования проводила команда реформаторов, имевшая явного лидера.

Однако за короткий «чрезвычайный» период довести до конца некоторые фундаментальные преобразования – приватизацию, создание зрелой финансовой системы, пенсионную реформу – было, конечно, невозможно. В результате даже те страны, которые воспользовались этим первым этапом, чтобы начать радикальные реформы, сталкиваются с проблемой их завершения на следующей стадии – в рамках «нормального» политического процесса. Тем не менее, вероятнее всего, решить эту проблему было бы еще труднее, если бы указанные реформы не были запущены в «чрезвычайный» период. Демократия в посткоммунистических странах наделила властью избирателей, а электорат в своих предпочтениях исходит не из преимуществ той или иной отдельной позиции (одного «товара»): он может выбирать лишь между «пакетами» позиций, составленных политическими партиями. Это обстоятельство, по всей вероятности, обернулось серьезными последствиями в отношении шансов радикальных экономических реформ и препятствий для их реализации. Поддержки подобных реформ можно добиться за счет их «привязки» к пользующейся популярностью в обществе позиции по другому вопросу (например, о вступлении в ЕС в противовес сохранению полной национальной независимости). Подобную ситуацию можно назвать позитивной привязкой. С другой стороны, негативного отношения к реформам также можно добиться за счет привязки к популярной позиции по другому вопросу (например, в российской политической жизни – к критике властей в связи с распадом империи). В этом случае можно говорить о «негативной привязке».

Возможности для создания подобных позитивных и негативных привязок в разных посткоммунистических государствах варьировались, и эти различия, судя по всему, связаны с глубиной радикальных реформ. Более «радикально-реформаторские» страны добивались лучшего соотношения между этими привязками, чем менее радикальные. Так, в странах Центральной и Восточной Европы и Балтии перспектива вступления в ЕС сыграла роль важной движущей силы в поддержку реформ. Кроме того, избиратели в этих странах, особенно в прибалтийских государствах, которых отличает высокий уровень национального самосознания, могли поддержать программы радикальных экономических реформ, предложенные силами, выступавшими за независимость, потому что они доверяли этим силам и считали подобные преобразования необходимыми для укрепления экономики, а значит, и вновь обретенного суверенитета своих стран.

В странах, где проводились менее радикальные реформы, создать такие позитивные привязки не удалось. Перспектива вступления в ЕС была для них исключена, а национальное самосознание в этих странах было в среднем ниже, чем в обществах, проводивших радикальные реформы (достаточно сравнить Прибалтику и Беларусь). Россия в этом отношении представляет собой особый случай. Здесь, в отличие от бывших стран-сателлитов, распад СССР, как уже упоминалось, породил не столько эйфорию, связанную с обретением независимости, сколько разочарование, дезориентацию и недовольство. В результате у оппонентов радикальных экономических реформ – коммунистов – появилась возможность использовать эти негативные ощущения.

Роль реформаторов Однако одними ситуационными факторами – разными стартовыми условиями и сочетанием позитивных и негативных привязок – не объяснить различия в масштабе рыночных реформ, а значит, и в экономических показателях. Каждый, кто знаком с историей посткоммунистических реформ, не мог не заметить, что важную роль в ней играли компетентные и решительные реформаторы в составе правительства, наличие или отсутствие которых в руководстве страны является, несомненно, случайным фактором. Однако роль личности в истории не следует недооценивать. Благоприятные шансы для радикальных реформ, обусловленные ситуационными факторами, могли быть упущены, если бы таких людей не было, а сопротивление реформам – следствие неблагоприятных ситуационных факторов – можно, по крайней мере частично, преодолеть, если подобные реформаторы оказываются у власти. Примером первого варианта, на мой взгляд, может служить начальный этап преобразований в Венгрии, а второго – радикальные реформы в Киргизии, которые выделил в качестве приоритетной стратегической задачи президент-реформатор Акаев.

Либерализация и СМИ

Политическая либерализация позволяет СМИ обрести независимость. В коммунистические времена подконтрольная пресса не могла регулярно освещать и критиковать реалии тогдашнего строя. Находясь под политическим контролем, она занималась «лакировкой действительности». Обретя свободу, СМИ, напротив, сосредоточили внимание на негативных аспектах новой посткоммунистической реальности, поскольку плохие новости обычно вызывают больше интереса у аудитории, чем хорошие. Таким образом, освещая события в поскоммунистический период, они «сгущали краски». Подобный переход от лакировки действительности к сгущению красок, который в основном представлял собой естественный побочный результат политической либерализации и принципов функционирования свободных СМИ, не мог не оказать существенного воздействия на политические взгляды и предпочтения избирателей. Он должен был омрачить их представления о новой формирующейся реальности в сравнении с коммунистическим прошлым. Одним из источников негативного отношения к посткоммунистической действительности стали унаследованные от прежнего режима статистические методы, неспособные отразить новые явления в экономике, преуменьшавшие последствия реформ и преувеличивавшие их цену [25] . В результате изменение режима деятельности СМИ – важный и позитивный элемент посткоммунистических преобразований – парадоксальным образом усиливало ностальгию по прежним временам и укрепляло политические позиции антиреформаторских и неокоммунистических сил (зачастую эти силы во многом совпадали).