Читать онлайн «Вся Одесса очень велика». Страница 76

Скитовцы неоднократно писали о своём объединении. Там, во втором номере журнала «Студенческие годы» за 1923 год опубликована статья Николая Болесциса «Скит поэтов»; статья уже Людвига Бема под таким же названием опубликована в журнале «Своими путями» в № 12–13 за 1926 год.

Алла Головина. Фото из книги «Скит. Прага 1922–1940», изд. Русский путь, М., 2006 г.

Произведения скитовцев очень быстро стали заметны. И конечно же стали подвергаться критике – причём критике со стороны маститых литераторов, а это кое-что да значило. Интересна, например, критика Иваном Алексеевичем Буниным опубликованной в журнале «Своими путями» подборки стихотворений поэтов русского зарубежья – парижан и пражан. Журнал этот издавался с ноября 1924 года Русским демократическим Студенческим союзом в Чехословакии, и в 1925 году редакция разослала крупным русским писателям-эмигрантам обращения с просьбой рассказать на страницах специального номера, посвященного русскому зарубежью, «о современной литературе и о себе». На призыв откликнулись М. А. Алданов, А. М. Ремизов, Ф. Степун, Марина Цветаева, Е. Н. Чириков и И. С. Шмелев. Иван Бунин, Зинаида Гиппиус и Дмитрий Мережковский ответили отказом – в связи с тем, что журнал печатается по новой орфографии. А в следующем, 1926-м году Бунин в одной из своих публицистических статей в газете «Возрождение» подвергает критическому разбору произведения целого ряда авторов, опубликованные в журнале. «Случайно просмотрел последний номер пражского журнала «Своими путями», – пишет он. – Плохие пути, горестный уровень! Правда, имена, за исключением Ремизова, все не громкие: Болесцис, Кротков, Рафальский, Спинадель, Туринцев, Гингер, Кнут, Луцкий, Терапиано, Газданов, Долинский, Еленев, Тидеман, Эфрон, и т. д. Правда, всё это люди, идущие путями «новой» русской культуры, – недаром употребляют они большевистскую орфографию. Но для кого же необязателен хотя бы минимум вкуса, здравого смысла, знания русского языка? Вот стихи Болесциса, которыми открывается номер:

Вот Рафальский:

Вот Туринцев:

Вот Давид Кнут, у которого некто Он, идущий «за пухлым ангелом неторопливо», обещает Ною награду —

А в конце статьи Бунин и вовсе называет пражских поэтов «комсомольцами» – видимо, за то, что пишут они уже по правилам новой орфографии и не чураются современной им советской литературы. Но для нас интерес представляет то, что критикуемые Иваном Алексеевичем Христина Кроткова, Сергей Рафальский, Александр Туринцев, Семён Долинский, Иван Тидеман, Раиса Спинадель и Николай Болесцис являлись участниками «Скита поэтов», а последние двое – ещё и одесситами; подробно о них мы расскажем позже. В ответ на эту критическую статью с критикой уже самого Бунина выступил Марк Львович Слоним. Они с Альфредом Людвиговичем Бемом регулярно выступали с критикой не только Бунина, но и всей французской эмигрантской школы.

Вадим Морковин. Фото из книги «Скит. Прага 1922–1940»., изд. Русский путь, М., 2006 г.

В русской эмигрантской литературе, как мы уже указывали, в первую очередь выделялись парижская и пражская школы. Помимо собственно литературы, именно Париж и Прага были столицами литературной критики. Имена Георгия Адамовича, Владислава Ходасевича, Альфреда Бема и Марка Слонима были на слуху у всей культурной публики; именно между ними и развернулась на долгие годы основная литературная полемика. В чём же была её суть?

Основным камнем преткновения стало различное отношение к основным течениям русской поэзии первой половины XX века и отношение к русскому литературному наследию. Началось всё в 1928 году, когда туда перебрался Марк Слоним, основав «Кочевье», а вокруг Ходасевича сформировался «Перекрёсток». Самой известной из тенденций в эмигрантской поэзии стала «Парижская нота», приверженцы которой ориентировались на литературные вкусы и требования Георгия Адамовича. Тогда в молодой парижской литературе и началась «борьба направлений».

Адамовича с Ходасевичем сближали «неоклассические» тенденции и неприятие авангарда. Однако, с точки зрения Адамовича, Ходасевич зашёл слишком далеко в своём консерватизме; он утверждал, что современная поэзия не может ограничиваться только «пушкинскими горизонтами». Ходасевич главной задачей эмиграции считал сохранение русского языка и литературы и призывал учиться у классиков. Адамович же призывал говорить пусть негромким, но своим голосом, вкладывая в поэзию свою личную позицию и считая подражание даже лучшим образцам бессмысленным.

В 1931-м к этой дискуссии присоединился Альфред Людвигович Бем – он «схлестнулся» с поэтическим мэтром русского эмигрантского Парижа Георгием Адамовичем. В своих критических заметках, публиковавшихся с 1931 года и до начала Второй мировой войны в газетах «Руль» (Берлин), «Молва» и «Меч» (Варшава) под общей рубрикой «Письма о литературе», чуть ли не основное внимание Бем уделял явной или скрытой полемике с Адамовичем и настроениями «парижской ноты». Первый, авангардный период русской эмигрантской поэзии, который он называл «героическим», он явно предпочитал второму, «парижскому», который считал «упадочным» и тупиковым. И ему было что противопоставить парижской «ноте».

Если в Париже преобладали традиции Санкт-Петербурга с его классицизмом и акмеизмом и полностью отторгались все последующие течения русской литературы – и, разумеется, вся советская литература, то пражане тяготели к поэзии московской – Цветаевой, Пастернаку, Есенину. Отличие литературной ориентации «Скита» от литературных традиций эмигрантского Парижа Альфред Людвигович Бем сформулировал в своей статье о творчестве Эмилии Чегринцевой: «Если Париж продолжал линию, оборванную революцией, непосредственно примыкая к школе символистов, почти не отразив в себе русского футуризма и его своеобразного преломления в поэзии Б. Пастернака и М. Цветаевой, то Прага прошла и через имажинизм, смягченный лирическим упором С. Есенина, и через В. Маяковского, и через Б. Пастернака. Это не подражание, а естественный путь развития русской поэзии. Думается, именно здесь лежит одно из основных различий между «пражской» и «парижской» школами».

«Уже с самого начала наметился один уклон, – он остался характерен для «Скита» и по сей день, – напряжённый интерес к современной русской литературе – к поэзии особенно», – писал в 1928 году С. В. Постников. И продолжал: «Были поэтические уклоны, их можно даже наметить. Одна часть (главным образом с присоединением к «Скиту» двух варшавян из «Таверны поэтов») тянула к акмеизму, другая – пражане – явно влеклась к футуристам типа Маяковского. Посредником между теми и другими был Сергей Есенин. Любопытно, символизм никого не влёк к себе, даже к Блоку чувствовался холодок. Когда в «Скит» случайно забредали новые поэты, не прошедшие вовсе школы современной поэзии, они очень быстро отходили. Просто не находили общего языка».

Альфред Людвигович Бем с супругой. 1930-е гг. Фото из архива внучки А. Л. Бема – доктора медицины Л. Доскочиловой

15 января 1935 года Бем прочел в «Ските» свою статью «О двух направлениях в современной поэзии». Существование двух направлений – «парижского» и «пражского» – он считал непреложным фактом. Соглашался с этим и Георгий Адамович. Он писал шутливо в 1935 году в парижской газете «Последние новости»: «У нас тут (то есть в Париже) – все больше звёзды, покойники да ангелы. Там – аэропланы. Парижане – пессимисты и меланхолики, пражане – оптимисты и здоровяки».

«Пражская» школа гораздо доброжелательнее относилась не только к новаторским течениям в русской литературе, но и к советским авторам; но «дневниковая» парижская поэзия не могла не оказывать влияния на поэтов «Скита». Противопоставление парижской «ноте» стало очевидным. Даже Ирина Бем подчёркивала направление «Скита» как противопоставление «предельной простоте» парижской школы.

В полемике с Адамовичем Альфред Людвигович Бем периодически заключал временные союзы и с Ходасевичем, и со Слонимом. Но временный союз Бема с Ходасевичем определялся скорее наличием общего оппонента, нежели наличием единства взглядов. Ходасевич не мог принять увлечения пражан Пастернаком, которого он ценил весьма невысоко, а футуристов вообще не переносил и считал их влияние пагубным. Взгляды Бема были гораздо ближе Марку Слониму, который всячески приветствовал новаторство в литературе и называл парижскую «ноту» «франко-петербургской меланхолией».