Читать онлайн «Цивилизация Этрусков». Страница 33

Иконография отлично иллюстрирует интерес этрусков к мореходству, поскольку изображения кораблей появляются в самых первых произведениях этрусского искусства: изображение корабля было отмечено на амфоре-импасто начала VII в. до н. э. из Цере. Не будем составлять полный список морских сюжетов, отметим лишь, что в ориентализирующую эпоху на пиксиде из слоновой кости из Пании (Клузий) изображено красивое торговое судно. Морское сражение было изображено греческим вазописцем Аристонотом на кратере из Цере чуть ранее середины VII в. до н. э., на другой стороне которого мы видим изображение Одиссея и его соратников, вырезающих глаз циклопа. В 1927 г. в Тарквиниях была открыта красивая погребальная фреска в гробнице Корабля (около 470 г. до н. э.), на которой изображено торговое судно, что, несомненно, указывает на род деятельности покойного, связанный с судоходством. Одна из самых известных подковообразных погребальных стел из Фельсины также подарила нам изображение судна. По форме оно напоминало транспортное или торговое, по надписи, которые мы нечасто встречаем на стелах, можно опознать обладателя гробницы — некоего Вела Каикна, фамилия которого по-латински звучала как Цецина. Представителя семейства Цецина были особенно известны в Вольтере, и некоторые из них сыграют значительную роль в римскую эпоху: в 69 г. до н. э. Цицерон произнес защитную речь в пользу одного из своих друзей, Авла Цецины, вероятно, происходившего из Волтерры. Нет никаких сомнений, что этот Вел Каикна был торговцем из Фельсины, который участвовал в начале VI в. до н. э. в интенсивном торговом обмене между Аттикой и долиной реки По. Об экспорте зерна в Афины свидетельствуют, кроме прочих, большие и великолепные аттические сосуды, которые транзитом проходили через Спину и красотой которых можно насладиться в музеях Ферраре и Болоньи.

Постоянное присутствие этрусков в Средиземном море и их морская сила в военном и торговом отношениях нисколько не способствовали их популярности в глазах греков. Морское могущество создало этрускам репутацию пиратов. Но эта репутация всего лишь выражала досаду эллинов: пиратом в их глазах был любой иноземный моряк, который добивался успеха в своих морских предприятиях. Чтобы избежать обвинения в пиратстве, надо было быть такими же грекофилами, как Цере: «Город Цере снискал у греков исключительную славу не только благодаря смелости, но также и справедливости, воздержания от пиратства, хотя он был необычайно могущественным» (Страбон, «География»), Как вообще греки могли выразить подобное обвинение в отношении города, который построил Сокровищницу в святилище в Дельфах? Греки, вероятно, познакомились с этрусскими пиратами очень рано, поскольку эти пираты уже в VIII в. до н. э. затрудняли им колонизацию в окрестностях Сицилии. Но не было ли уничтожение пиратов просто хорошим поводом для вторжения в воды, которые контролировали этруски? Именно борьбой с пиратами в V в. до н. э. Сиракузы хотели оправдать свои попытки прибрать к рукам рудники острова Эльба и Популонии. Одним из очагов этрусского пиратства, или точнее одной из зон столкновения между этрусками и греками, всегда был район Липарских островов и Мессинского пролива.

Очень показательной является легенда об этрусских пиратах, превратившихся в дельфинов: этот рассказ появляется уже в гомеровском гимне Дионису VII в. до н. э. Мы цитируем здесь латинскую версию, данную римским писателем Гигином (I в. до н. э. — I в. н. э.): «Поскольку тирренцы, которые впоследствии звались тосканцами, занимались пиратством, юный Дионис поднялся на их корабль и просил их доставить его на остров Наксос; они захватили его и возжелали продать в рабство, но лоцман Акойт помешал им. За это они ударили лоцмана. Когда Дионис увидел, что они не изменят своих намерений, он превратил весла в тирсы, паруса в ветви виноградной лозы, такелаж в плющ, затем внезапно появились львы и пантеры. Когда они увидели это, от страха они бросились в море; и в море происходили необыкновенные чудеса, так как каждый, кто бросился в воду, превращался в дельфина: именно поэтому дельфины стали зваться тирренцами и море — Тирренским. Их было двенадцать».

Многие исследователи видят в этом мифе отражение попытки этрусков монополизировать виноторговлю, поскольку захватить Диониса — это то же самое, что пытаться присвоить торговлю вином. Эта легенда о захватах бога вина и тосканских пиратах имела несомненный успех в греческой иконографии, и даже в этрусской, что удивительнее, учитывая роль в конечном счете не очень приятную, которая была приписана этрускам. Действительно, этот сюжет изображен на килике Эксекия 540–530 гг. до н. э., который найден в Вульчи. На также этрусской чернофигурной гидрии (Музей искусств г. Толидо в Огайо, США), точное происхождение которой не известно, изображено превращение тирренцев в дельфинов, причем у одного из дельфинов еще сохранена человеческая голова.

Добавим, наконец, последний штрих к картине пиратства. Среди изобретений, которые приписывали этрускам античные авторы, фигурирует в частности изобретение якоря и медного тарана для кораблей.

Однако при анализе местоположения городов додекаполиса можно усомниться в тесных связях этрусков с морем. Кроме Популонии ни один крупный город не был основан непосредственно у моря, ни один не был портом. Но этот факт не должен нас удивлять: традиция расположения торговых городов чуть дальше от моря хорошо известна в Античности. Море — это не только торговая выгода, но и опасность. Очень часто одной из главных причин отдаленного от моря расположения городов была боязнь пиратских набегов. Пиратство свирепствовало в Средиземноморье на протяжении веков, и оно переживалось как настоящая трагедия многими народами вплоть до нового времени. Помимо прагматических причин существовали и морально-этические: порт всегда воспринимался как рискованное место столкновения разных культур, традиций и образов жизни, что создавало опасность для традиционных ценностей торгового города. Достаточно вспомнить о репутации, которую еще в наши дни имеют некоторые крупные порты Средиземноморья.

По всем этим причинам города часто располагались у побережья моря, но на некоторой дистанции от него, у реки, которая позволяет одновременно легко получить выход к морю и доставлять продукцию из внутренней территории страны для пропитания жителей, так же как и возможные экспортные товары. Такое положение на Тибре занимает и Рим. Большие прибрежные города этрусков также соблюдали это правило. Тарквинии (у реки Марта, осуществляющей сток вод озера Больсена), Вульчи (у реки Фьора) и Цере были поставлены в нескольких километрах от моря (в среднем — около 10 км), и, например, из Тарквиний и Цере, которые находились на высоких плато, свободно было видно Тирренское море. Мы приводили уже одно исключение, которым является Популония. Ее часто считают колонией жителей Корсики или Вольтерры. Однако для расположения Популонии на берегу моря имелось особенное основание: город находился напротив острова Эльба и должен был принимать железную руду, которая не могла быть переработана на Эльбе, несомненно, из-за нехватки дров, необходимых в большом количестве для металлургических процессов. Этруски должны были отправлять руду на континент, но здесь не могло быть и речи о преодолении дополнительных километров по суше: если морская перевозка тяжеловесных грузов, какими являются руды или, например, строительные материалы, не рождала слишком много проблем, но перевозка по земле на телегах — это совсем другое дело.

Положение больших этрусских метрополий предполагало наличие специальных портов, которые хорошо известны рядом с Вольтеррой, Вульчи, Тарквиниями и Цере. Некоторые города располагали даже несколькими портами: Цере их имела целых три — Пуник (Санта Маринелла), Пирги (Санта Севера) и Алсий (Ладисполи). К таким отдельным портам археологи часто применяют греческое слово эмпорий. Именно это слово встречается в названии города Ампурия, основанном как колония фокейского населения Марселя. Особенного внимания заслуживают порт Грависка, принадлежавший Тарквиниям, и порт Пирги, принадлежавший Цере.

В Грависка (Порто Клементино) была открыта целая серия греческих надписей на вазах, подносимых в качестве даров Гере и Афродите. Одной из самых сенсационных находок является, без сомнения, один из каменных якорей, хранящийся ныне в музее Тарквиний, на котором содержится греческая надпись, датируемая 500-ми гг. до н. э.: «Я к Аполлону Эгинскому. Это Сострат, который посвящает себя ему». Сострат нам хорошо известен: Геродот описывает его как одного из самых богатых купцов своего времени, активно действовавшего в иберийском Тартессе за Геркулесовыми столбами. Сострат появлялся также и на другом конце Средиземного моря, в другом эмпории — Навкратисе в дельте Нила. По надписям из Грависка удалось установить, что селившиеся здесь греческие матросы и торговцы очень редко допускались в сами Тарквинии. Этот греческий контингент, который частично состоял из граждан Эгины, охраняли свои собственные божества, вероятно, принятые этрусками без враждебности. Это во многом способствовало эллинизации этрусского пантеона. Присутствие в Грависка граждан Эгины, близкого к Афинам большого острова, доказано открытием этрусской надписи в самой Эгине. Можно предположить, что между жителями Эгины и Тарквиний существовали двусторонние торговые связи, и именно здесь «гостевые таблички», эти древние паспорта, должны были найти свое применение! В Грависка также существовало святилище (примерно с 400 г. до н. э.), в котором найдены дары, посвященные Уни и Туран, то есть подлинно этрусским богиням, соответствующим Гере и Афродите.