Читать онлайн «История чтения». Страница 42

Как же каталогизировались эти библиотеки? Хранители первых христианских библиотек составляли списки книг, в который в первых строках были Библии, потом комментарии к ним, далее труды Отцов Церкви (Святой Августин первый среди них), философия, юриспруденция и грамматика. Иногда в конце перечислялись книги по медицине. Поскольку многие книги формально не имели заглавия, их обозначали первыми словами текста или давали описательное название. Иногда книги расставляли по алфавиту. Например, в X веке Великий визирь Персии Абдул Кассем Исмаил, будучи не в силах расстаться со своим собранием из 117 000 томов на время путешествия, распорядился нагрузить книги на караван верблюдов, обученных следовать в алфавитном порядке[427].

Возможно, самым ранним образцом предметного каталога в средневековой Европе является библиотека собора в Ле-Пюи XI века, но долгое время такой тип каталогизирования не являлся нормой. Во многих случаях книги разделяли по практическим соображениям. В Кентербери в начале XIII века книги в библиотеке архиепископа расставлялись в зависимости от того, какие факультеты в них чаще всего нуждались. В 1120 году Гуго Сен-Викторский предложил систему каталогизации, при которой каждой книге давалось краткое описание (нечто вроде современного резюме), после чего ее относили к одной из трех категорий, соответствующих разделению гуманитарных наук на теоретические, практические и механические.

В 1250 году Ришар де Фурниваль, чьи теории о чтении и памяти я уже описывал ранее, придумал систему каталогизации, в которой библиотека была уподоблена саду. Этот сад, где его «сограждане могли собираться и поглощать плоды познания», он поделил на три клумбы — соответственно философия, «доходные науки» и теология, причем каждая клумба состояла из нескольких меньших участков, или areolae, к каждому из которых прилагался список его содержимого, или tabula (как pinakoi Каллимаха)[428]. Клумба философии, к примеру, была поделена на три areolae:

«Доходные науки» на второй клумбе делились только на две areolae: медицина и юриспруденция. Третья клумба была выделена для теологии.

Внутри areolae каждой tabula было присвоено определенное число букв, равное числу входящих в нее книг, так что у каждой книги была своя буква, которую можно было поместить на обложке. Чтобы не запутаться в книгах, помеченных одинаковыми буквами, Фурниваль использовал буквы разного цвета и вида: например, одна книга из раздела грамматики была помечена заглавной розовой «А», а другая лиловой строчной «а».

Несмотря на то что библиотека Фурниваля была поделена на три «клумбы», tabulae назначались для подкатегорий не по степени важности, а просто в зависимости от того, сколько томов у него было по данной теме. Диалектике, к примеру, был отведен целый список, потому что в его библиотеке было более десятка книг, посвященных этому предмету; геометрия и арифметика, по каждой из которых у него было всего шесть книг, умещались в одном списке[429].

Сад Фурниваля, по крайней мере частично, был создан по принципам средневековой системы образования, в которую входило семь курсов: грамматика, риторика, логика, арифметика, геометрия, астрономия и музыка. Считалось, что такой набор предметов, разработанный в начале V века Марцианом Капеллой, воплощает в себе все грани человеческой мудрости[430].

Примерно за сто лет до того как Фурниваль предложил свою систему, другие любители книг, такие как отец церковного права Грациан и теолог Петр Ломбард, предлагали ввести новую классификацию человеческих знаний, базируясь на переоценке трудов Аристотеля, чья универсальная система иерархии всего сущего показалась им крайне привлекательной. Много лет их предложения не находили отклика. Но к середине XIII века огромное количество работ Аристотеля хлынуло в Европу (это были переводы на латынь с арабского, сделанные такими образованные люди, как Михаил Шотландец и Герман Немецкий), и ученым пришлось пересмотреть разделение, которое Фурниваль находил таким естественным. Начиная с 1251 года Парижский университет официально включил труды Аристотеля в учебный курс[431]. Как некогда это делали библиотекари Александрии, библиотекари Европы разыскивали Аристотеля. Они обнаружили, что его труды были тщательно отредактированы и прокомментированы мусульманскими учеными, такими как Аверроэс и Авиценна, его главные западный и восточный толкователи.

Аристотель пришел к арабам благодаря сну. Однажды ночью в начале X века калифу аль-Маммуну, сыну полулегендарного Гаруна аль-Рашида, приснился разговор. Собеседником калифа был бледный голубоглазый человек с широким лбом и нахмуренными бровями, сидевший на троне. Этим человеком (калиф узнал его с той уверенностью, которая дается нам только во сне) был Аристотель, и тайные слова, сказанные между ними, побудили калифа приказать ученым Багдадской академии начиная с этой самой ночи направить все свои усилия на перевод греческого философа[432].

Но не только в Багдаде собирали сочинения Аристотеля и других греческих классиков. В Каире в библиотеке Фатимидов до суннитских чисток 1175 года находилось более 1,1 миллиона томов, относившихся к этому разряду[433]. (Крестоносцы с некоторым преувеличением, вызванным, очевидно, потрясением и завистью, сообщали, что неверные хранили у себя более трех миллионов книг.) Построенная по образцу Александрийской библиотеки, библиотека Фатимидов также состояла из мусея, архива и лаборатории. Христианские ученые специально приезжали на юг, чтобы воспользоваться ее бесценными ресурсами. В исламской Испании тоже было множество прекрасных библиотек; в одной Андалузии их было больше семидесяти, и в одной из них библиотеке халифата Кордовы — в годы правления аль-Хакама (961–976) хранилось около 400 000 томов[434].

Роджер Бэкон, писавший в начале XIII века, критиковал новые системы каталогизации, основанные на переводах с арабского, поскольку, по его мнению, тексты Аристотеля при переводе на арабский подверглись сильному влиянию исламской культуры. Бэкон, ученый-экспериментатор, изучавший в Париже математику, алхимию и астрономию, был первым европейцем, подробно описавшим процесс изготовления пороха (который все равно не использовался в военных целях до следующего века) и предположившим, что когда-нибудь благодаря солнечной энергии появятся корабли без гребцов, экипажи без лошадей и машины, способные летать. Он обвинял таких ученых, как Альберт Великий и святой Фома Аквинский, в том, что они притворяются, будто читали Аристотеля, хотя ничего не смыслят в греческом, и, признавая, что от арабских комментаторов можно «кое-чему» научиться (в частности, он восхищался Авиценной и, как мы уже знаем, усердно изучал труды аль-Хайтама), все же полагал, что необходимо читать оригинальный текст, чтобы составить собственное мнение о нем.

Во времена Бэкона семь гуманитарных наук аллегорически находились под защитой Девы Марии, как изображено на тимпане над западным порталом Шартрского собора. Чтобы достичь этого теологического превращения, истинный ученый, согласно Бэкону, должен досконально изучить естественные науки и языки; для этого необходимо было знать математику и грамматику. В системе каталогизации знаний, предложенной Бэконом (которую он собирался изложить в огромном, энциклопедическом и так и не завершенном «Opus principale»), познание природы было подкатегорией познания Бога. Движимый этим убеждением, Бэкон много лет боролся за введение естественных наук в программу университетов, но в 1268 году смерть папы Климента IV, который симпатизировал его идеям, положила конец этому плану. Всю оставшуюся жизнь Бэкон оставался непопулярным среди своих товарищей- интеллектуалов; некоторые из его научных теорий вошли в Парижское осуждение 1277 года, и до 1292-го он находился в тюрьме. Считается, что он умер вскоре после освобождения, так и не узнав, что будущие историки назовут его Doctor Mirabilis Чудесный Доктор, для которого у каждой книги есть свое место, являющееся в то же время ее определением, и каждый аспект человеческих знаний принадлежит к научной категории, точно описывающей его.

Категории, которые приносит чтению читатель, и категории, в которых существует само чтения, — научные, общественные и политические категории, на которые разделены книги в библиотеках, — постоянно изменяют друг друга, причем, как кажется, более или менее случайным образом. Каждая библиотека, по сути, является библиотекой предпочтений, и каждая отдельная категория имеет множество исключений. После того как в 1773 году была прекращена деятельность ордена иезуитов, книги, собранные в здании ордена в Брюсселе, были переданы в Бельгийскую Королевскую библиотеку, но в ней для книг не оказалось места. Поэтому книги перевезли в пустующую иезуитскую церковь. Но в церкви было полно мышей, и библиотекари стали искать способ защитить книги. Секретарю Бельгийского литературного общества было поручено отобрать самые ценные книги и разместить их на полках в центре нефа, а все остальные попросту сложили на полу. Решили, что мыши будут обгрызать те книги, которые лежат с краю, а остальные, таким образом, уцелеют[435].