Читать онлайн «Кино Италии. Неореализм». Страница 49

Я прекрасно знаю, что могут быть созданы замечательные произведения, которые не являются неореалистическими. Пример тому — фильмы Чарли Чаплина. Я прекрасно знаю, что есть на свете американцы, русские, французы и другие народы, которые создали шедевры, делающие честь всему человечеству. Нет-нет, они не напрасно расходовали пленку. И кто знает, сколько других мастерских произведений они еще дадут нам благодаря своей одаренности, используя актеров, павильонные съемки и романы. Но я считаю, что итальянские кинематографисты, после того как они в свое время смело закрыли двери перед действительностью, теперь, чтобы сохранить и углубить свою тематику и свой стиль, должны широко распахнуть их перед нею в том смысле, в каком мы говорили выше.

Перевод А. Богемской

Итальянское кино — это послевоенные годы!

Кое-кто говорит, выражая сомнения относительно будущего, которое ожидает итальянское неореалистическое кино, что, вероятно, его ждет эфемерная и короткая жизнь, ибо оно, как кажется, связано с ситуациями повседневной хроники. Да, именно хроника этого сурового, трудного и все же столь вдохновляющего и благотворного послевоенного периода в Италии: послевоенных лет шуша, бандитов, заблудшей молодежи, похитителей велосипедов; а помимо того — солдат, возвратившихся с фронта и из плена и отвергнутых несправедливым социальным строем, безработных тружеников и так далее. Хроника, которая подсказывает сюжеты, и персонажи, и не исследованную ранее, исполненную контрастов, бурную, «новую» среду, в которой бы развивались эти сюжеты и действовали персонажи. Другими словами: сделайте так, чтобы весь этот судорожный мир расслабился, вернувшись к «нормальной жизни», и прощайте реалистические устремления итальянского кино, говорят они.

Подобные заявления по меньшей мере неосмотрительны, даже если бы дело действительно обстояло так.

Однако прежде всего пусть будет всем ясно следующее: никто не смеет даже мечтать о том, чтобы преуменьшить тот вклад, стимул (мне хотелось бы сказать — удар шпор), которым эти исполненные страданий послевоенные годы послужили (и еще послужат) для фантазии кинематографистов. Совершенно понятно, что во времена фашизма было нелегко увидеть, осознать, вообразить подлинную жизнь подлинных людей (ибо тогда как раз хроника подвергалась цензуре, точно так же как подвергался подавлению дух). В то время старались сделать так, чтобы целые социальные классы жили в изоляции, словно за стеклянными стенами, и это вело к тому, что художники ничего не знали об их существовании, драмах, проблемах или же были вынуждены воссоздавать при помощи выдумки, собирая воедино наблюдения, так сказать, украденные у действительности, интуицию и даже надежды, гуманные и нравственные. Это давало результаты, носившие в некоторых отношениях характер мифологизации, как, например, в фильмах «Мальчик»1 или «Одержимость». Или же куда чаще дело кончалось тем, что занимались поисками призраков и пистолетных выстрелов* под пристойным прикрытием литературы, исследования нравов, высокого технического мастерства.

Поэтому хроника и послевоенные годы означают по крайней мере то, что они подтолкнули, чуть ли не заставили художника работать «d'apres nature»**. Тогда как прежде в зависимости от своего темперамента он учился у Пудовкина или у Любича2, в результате чего Италия и итальянцы в большинстве случаев выглядели живущими неизвестно где — ни на земле, ни на небе, ни на Сицилии, ни в Генуе.

И потом: что означают слова «послевоенные годы»? Только ли кровь, пайза, черную хронику? И вообще хронику?

Хроника или жизнь

Хроника, постараемся пояснить свою мысль, — это, очевидно, не только то, что французы называют «fait-divers»***, или, как говорим мы, «голый факт», «неприятное происшествие», а все то, что, скажем, само попадает в наше поле зрения, наблюдения, что происходит у нас на глазах, среди «обычных» людей, а не каких-то исключительных и «романтических» персонажей. И, как означает само слово, происходит в течение короткого, как вспышка молнии, времени, мимолетного мгновения. Значит, хроника — это все то, что случается с нами повседневно, причем столь быстро, завораживая и изумляя, что не дает возможности сразу прийти в себя и осознать, подчинить правилам гармонии и порядка. (Именно в этом смысле, как нам кажется, Росселлини больше, чем другим в италь-

* Имеются в виду фильмы «каллиграфистов». (Прим. перев., см. с. 7—8. )

** «С натуры» (франц. ).

*** «Разные факты» (франц. ).

янском кино, удалось исследовать и осмыслить «хронику»).

Вероятно, ни один реалистический фильм никогда не мог бы родиться в полном отрыве от хроники; это относится ко всем оттенкам реализма — от «патетического» реализма Чаплина до «жесткого» реализма Штрогейма3, от поэтического (и «популистского») реализма французов до социалистического реализма советских фильмов. Мы сказали — в отрыве от хроники, то есть в конечном счете — от жизни; от скромной повседневной жизни бедняков и от тех сюрпризов, что жизнь безжалостно-неистощимой «фантазией» преподносит тому, кто имеет глаза, чтобы видеть, уши, чтобы слышать, и ум, чтобы осознавать. В самом деле, в жизни есть все, только в произвольной, хаотичной, беспорядочной, непосредственной форме. Дело в том, чтобы уметь выбрать или, другими словами, подчинить определенному стилю. («Искусство — это отобранная истина», — говорил старик де Виньи. )

Нет сомнения, что кино — вид искусства, преимущественно обращенный к чувствам. Оно рассчитывает прежде всего на непосредственное аудиовизуальное восприятие, стремясь претворить его в эмоции и использовать для развития сюжета. Кино может только выиграть от проницательного, тщательного наблюдения за фактами «хроники», за окружающей действительностью. Нет сомнения, что великие пейзажи кино — и подлинные и построенные в павильонах, — прежде чем быть «воссозданными», были «увидены», были подсказаны повседневными и прочными связями с жизнью: как горькая и нищенская Америка, придуманная Чаплином, так и настоящий Рим и настоящий Берлин Росселлини, как «искусственная» Вена Штрогейма, так и подлинный клочок земли, политый потом рабов, в «Аллилуйе!» и так далее. Только по старым, знакомым местам, по будням повседневности, по серым и по радостным, ясным и пасмурным дням, составляющим жизнь человека, пробежал новый ветер — ветер поэзии.

Обращение к хронике, следовательно, несет с собой непосредственное погружение в жизнь и правду жизни. В кино же, совершенно очевидно, более чем в каком-нибудь другом виде искусства часто достаточно одного этого погружения, чтобы достичь подлинной поэзии или же хотя бы обрести поэтическое вдохновение. Поэтому не следует — да для этого и нет никаких оснований — затушевывать тот факт, что хроника в известной мере лежит в основе нынешнего «народного» возрождения европейского кино. В самом деле, ведь народная жизнь проходит на улице; жизненная энергия, исходящая от народа, условия его существования, его протест, его эпос — все это рождается и проявляется на улицах и площадях. Они являются естественной средой хроники.

Хроника, поскольку она и есть жизнь, жизнь в ее, так сказать, первоначальном состоянии, в условиях нынешнего кризиса искусства явилась словно бы плодородной почвой, той твердой землей, на которой набрал дыхание и от которой мог оттолкнуться новый Антей — кино. Особенно наше, итальянское.

В таком случае разве возможно, что подобный порыв мог выдохнуться и угаснуть? Нам это кажется сомнительным.

Две причины для надежд

Каковы они? Первая — то, что итальянское кино народное; вторая — то, что оно национальное. Это не просто два прилагательных, а, как говорил Грамши почти тридцать лет назад, два элемента, необходимых для того, чтобы считать жизнеспособной, насущной и конструктивной культуру, искусство той или иной страны. Исследовать этот вопрос нам кажется отнюдь не бесполезным; с одной стороны, в связи с теми полемическими сомнениями, о которых мы упоминали выше, а с другой — в связи с теми попытками теоретически «систематизировать» итальянский неореализм, которые предпринимаются многими кинокритиками (и цель нашей статьи — внести свой, хотя бы скромный и фрагментарный вклад в эти попытки).

Послевоенные годы и хроника (или, если хотите, хроника послевоенных лет) помогли итальянскому кино выбрать свой путь. В том смысле, что, выдвигая темы, которые в прошлом невозможно было себе даже представить, они заставили художников исследовать жизнь людей, областей, селений, плохо известных географии, неверно описанных историей, в самых общих чертах знакомых или вовсе незнакомых гуманистической культуре; в то же время они часто делали это неосознанно, плывя по под хватившему их бурному течению, в котором слились воедино движения, силы и исследования, создающие современную Италию (и продолжающие вековые традиции, опыт славных, но — увы! — разрозненных усилий, героических поражений, пестрого духовного наследия гуманистической, либеральной, антиклерикальной мысли — можно было бы сказать, от Данте до Гобетти4, если бы мы хотели делать предварительные обобщения). Благодаря всему этому итальянское кино приобрело «также» элемент национального.