Читать онлайн «Арабская литература». Страница 19

1. Ирак и Иран

Период этот открывает величайшая фигура в мусульманской религиозной мысли. Ал-Газали (1059–1111), сделав блестящую карьеру в Нишапуре и Багдаде, вне-{83}запно отказался от профессорского звания и на десять лет удалился из мира. Сам он писал, что его ум не устоял перед скептицизмом и он почувствовал, что необходимо восстановить утраченную веру. Его не удовлетворили схоластическая теология, философия и шиитские учения. В конце концов он обратился к суфизму, и тут свет озарил его. Вернувшись в родной город, он провел остаток дней со своими учениками, предаваясь познанию и созерцанию.

Его литературная деятельность началась еще в то время, когда он был профессором в Багдаде; он написал несколько трактатов в обычном богословском духе, в том числе одно полемическое сочинение против крайних шиитов и другое, под названием "Опровержение философов", где он выступает против абсолютного применения разума в богословии. Однако эпоху в исламе составил ряд сочинений, написанных им после его обращения к суфийским взглядам. Его целью было внедрить ведущие принципы суфийской жизни в ортодоксальную теологию, чтобы восстановить равновесие, утраченное чрезмерно схоластической аш'аритской школой, и заменить субъективным религиозным опытом "системы и классификации, слова и доводы относительно слов". В "Избавляющем от ошибок" (Мункиз) он поясняет при помощи собственного опыта основы своей веры, которая была подробно изложена в его главном труде Ихйа 'улум ад-дин ("Воскрешение религиозных наук"). Помимо этих образцовых произведений, он написал для всеобщего пользования несколько мелких благочестивых трактатов на арабском и персидском языках, причем некоторые из них по тону и содержанию поразительно сходны с евангелическими трактатами наших дней.

Ал-Газали был не столько оригинальным мыслителем, сколько человеком с яркой индивидуальностью. Его труд предназначался прежде всего для того, чтобы подкрепить ортодоксальную церковь моральной силой лучших элементов суфизма. Но при всем том он стоял намного выше своей эпохи и его выступление против этики схоластов оказалось слишком радикальным. Для последующих поколений он был лишь одним из многих богословов; Ихйа предали забвению, и только когда оно вновь было введено в обиход в конце восемнадцатого века, мусульманский мир начал осо-{84}знавать его значение. Длительное время ал-Газали привлекал к себе внимание европейских ученых, и, подобно своему великому противнику Ибн Рушду, он — одна из тех редких фигур, которым в Европе посвящена обширная литература.

Оценить революционный характер труда ал-Газали можно, сопоставив его с двумя знаменитыми богословами того времени. Аз-Замахшари из Хорезма (10751144) принадлежал к филологической школе богословия; немногие книги пользовались большей известностью в европейской арабистике, чем его учебник грамматики (ал-Муфассал) и собрание кратких назидательных изречений в изысканной рифмованной прозе, под названием "Золотые ожерелья". Наряду с ним Фахр ад-Дин ар-Рази (1149–1209) был философом, энциклопедистом и одним из величайших гуманистов своего времени. Говорят, что он первым ввел систематическое расположение материала в своих сочинениях, которые охватывали самые различные предметы от философии и богословия до талисманов и астрологии. Однако оба они прославились главным образом своими комментариями к Корану, составление которых, по-видимому, было в то время весьма распространенным занятием.

"Всякого рода эрудированные люди, — говорит ас-Суйути, — принимались составлять комментарии, но каждый ограничивался одной определенной наукой. Ты понимаешь, что глаза грамматика ничего не видят, кроме грамматических конструкций и способов словоупотребления; историк не интересуется ничем, кроме повествовательных разделов, которые он пережевывает в мельчайших деталях, и рассказов древних, все равно, правдивы они или нет; законовед тянет свое бесконечное рассуждение о праве и сворачивает со своего пути лишь для того, чтобы извлечь доказательства законоположений из стихов, которые не имеют к этому ни малейшего касательства; а представитель интеллектуальных наук, в особенности имам Фахр ад-Дин, уснащает свои сочинения высказываниями греческих и мусульманских философов, выводя одно положение из другого, пока читатель не останавливается в растерянности перед несоответствием между выводом и исходным стихом; а один ученый богослов сказал об этом: "Тут есть все, что угодно, кроме комментария"". {85}

Хотя аз-Замахшари придерживался му'тазилитской ереси, его комментарий под названием «Открывающий» приобрел такую известность, что спустя столетие он был выпущен с сокращением нежелательных мест ал-Байдави (ум. в 1286 г.) и в таком виде по сей день не утратил популярности.

В области филологии и в собственно художественной литературе этого периода всех затмевает имя ал-Харири из Басры (1054–1122). Он получил обычное филологическое образование во все еще знаменитой школе родного города и стал мелким государственным служащим, а получив небольшое наследство, смог отдаться филологическим занятиям. Подобно многим людям своего сословия со времени Бади' аз-Замана, он легко овладел искусством садж'а, но, по-видимому, не писал ничего, достойного внимания, пока не прославился внезапно, опубликовав Макамат. Он откровенно подражал Бади' аз-Заману, заимствуя не только литературную форму, но даже mise en scene ** и образы рассказчиков: Абу Зайд из Саруджа у ал-Харири изображен точно таким же остроумным бродягой, как и Абу-л-Фатх из Александрии у ал-Хамадани. Об обстоятельствах, побудивших его сочинить свои Макамат, сам он рассказывает следующее:

______________

** Мизансцена, фон, на котором развертывается действие.

"Абу Зайд из Саруджа был назойливый старый нищий, остроумный и красноречивый, который прибыл к нам в Басру и в один прекрасный день поднялся в мечети Бану Харам (квартал, в котором жил ал-Харири.- X. Г.), приветствовал людей и стал просить у них милостыню. Там присутствовали некоторые правители, мечеть была переполнена знатными людьми, и они были очарованы его красноречием, изяществом и прекрасным слогом его речи. Он рассказал о пленении его дочери греками, точно как я рассказал об этом в макаме, названной «Харамская». В тот же вечер у меня собралось общество из достойнейших людей Басры, и я им рассказал о том, что видел и слышал от этого нищего, и об изящном стиле и остроумных намеках, которые он употребил для достижения своей цели. Затем присутствующие по очереди рассказали, как каждый из них тоже видел этого самого нищего в своей мечети при {86} ситуации, аналогичной той, которую наблюдал я, и слушал, как он произносил речь на другие темы и даже лучшую, чем услышанная мной, так как он обычно появлялся в каждой мечети, переменив свою одежду и внешний вид, и демонстрировал свою искусность в разнообразных ухищрениях. Все подивились тому, какие он предпринимал усилия ради достижения своей цели и как изобретательно и ловко изменял он свой внешний вид. Тогда я написал "Харамскую макаму" и затем построил на ней остальные макамы" ***.

______________

*** Из Иршад Йакута. Относительно истории сочинения остальных макам, об унижении ал-Харири и его конечном торжестве читатель может узнать из введения, предпосланного Томасом Ченери к его комментированному переводу первых двадцати шести макам (всего их пятьдесят) — труду, который принадлежит к числу первоклассных европейских переводов с арабского.

С самого начала Макамат ал-Харири считались несравненными. "Если бы он заявил, что они — чудо, — говорит один биограф, — то никто бы не стал опровергать это". Их ценят главным образом за литературные и языковые достоинства, но бесконечные ссылки на все отрасли знания и все стороны жизни сделали их памятником эрудиции. Однако они заняли особое место не только благодаря совершенству формы, языковому мастерству, бесконечным tours de force **** и нарочито хитроумным неясностям. У ал-Харири было много последователей, чьи лингвистические познания, — хотя, быть может, несколько меньшие, чем у него, — не уберегли их произведения от забвения. Но ал-Харири никогда не забывал, что макамы прежде всего должны быть веселыми и занимательными, и остроумие описаний и диалогов на каждой странице оттеняется изяществом и очарованием стихов, перемежающих серьезные рассуждения.

______________

**** Ухищрениям.

"Более семи столетий, — пишет Ченери, — его произведение почиталось наряду с Кораном как величайший памятник арабского языка. Современники и потомки соперничали в его восхвалении. Его Макамат комментировались с беспредельной ученостью и усердием и в Андалусии, и на берегах Аму-Дарьи. Оценить его изумительное красноречие, измерить глубину его познаний, понять его разнообразные и многочисленные намеки — всегда было высшей целью образованного человека не{87} только среди народов, говорящих по-арабски, но и везде, где арабский язык научно изучался".