Читать онлайн «История британской социальной антропологии». Страница 31

На определенном этапе ход развития британской социальной антропологии пересекся с литературной деятельностью Эндрю Лэнга (1844–1912), который никогда формально не считался антропологом, но весьма своеобразно повлиял на судьбу идей ведущих представителей этой научной дисциплины. Лэнг, шотландец из г. Селкирк, питомец Университета Сент Эндрюс (1861–1864) и Баллиоль-колледжа Оксфорда (1864–1868), был филологом и литератором. Обладая ярким писательским талантом и незаурядной эрудицией почти во всех областях гуманитарного знания, он невероятно много написал в своей жизни, причем на очень разные темы – детские книги, критические разборы литературных и научных сочинений, эссе, биографии известных людей, сказки, стихи, фантастика, исторические исследования, пародии, история литературы, комментарии к трудам античных авторов и пр.

Каталог Британского музея содержит информацию о более чем 350 его сочинениях, не считая многочисленных обзоров и эссе, в изобилии помещаемых им практически во всех основных британских журналах его времени[388].

На каком-то отрезке своей жизни Лэнг решил всерьез заняться фольклористикой (романтический интерес к устному народному творчеству у него был с детства). В 70-х годах он сошелся с известными фольклористами Э. Клоддом, Э. С. Хартландом и Дж. Л. Гоммом, которые были увлечены идеями Тайлора, и они основали в 1878 г. Фольклорное общество. Надо сказать, что в британской фольклористике этого времени господствовали идеи М. Мюллера, в особенности его учение о мифе и ранних формах религии. Острое перо Лэнга, очевидно, не без стимулирования его новыми товарищами, обратилось против всеми признанного авторитета. Лэнг избрал объектом критики мюллеровские «Лекции о происхождении и развитии религии, иллюстрированные религиями Индии»[389]. В своей работе «Обычай и миф», изданной с авторским посвящением Тайлору, он отверг основной постулат Мюллера о том, что мифы – это чисто лингвистический феномен, следствие «болезни языка», который всегда имеет жесткую привязку к определенной культурно-языковой общности («расе»). Он выдвинул тезис, вытекающий из учения Тайлора, – «миф является болезнью мысли в большей степени, чем болезнью языка», это «продукт периода дикарской фантазии», он единообразно создается людьми в «единообразных ментальных условиях невежества, наивной пытливости и легковерного воображения»[390]. Он язвительно назвал мюллеровский филологический подход «школярским методом», основанным на сравнении «мифов только тех рас, которые говорят на языках одной лингвистической семьи», или тех, которые «в исторические времена имели действительно доказанные контакты друг с другом»[391], и призвал фольклористов принять не «школярский» филологический, а антропологический метод, ориентированный на разнообразный материал по всем народам планеты, который может привести к выявлению общих закономерностей мифотворчества.

Эти и иные постулаты эволюционистской антропологии Лэнг не без блеска изложил в книге «Миф, ритуал и религия»[392]. В этот период он провозгласил себя дарвинистом, близко сошелся с антропологами-эволюционистами и даже написал в соавторстве с Тайлором шутливую «Двойную балладу первобытного человека», подтрунивающую над теологическими версиями интерпретации «доистории», писал в критическом духе о возрождении суеверий вроде спиритизма в современном британском обществе[393].

И вдруг, в середине 90-х годов он резко переменил свое отношение к проблемам первобытной религии на противоположное. В книге «Кок Лейн и здравый смысл»[394], опубликованной 1894 г., Лэнг выступил в защиту парапсихологии (спиритизма, духовидения и пр.) и поставил под сомнение теорию анимизма Тайлора, противопоставив ей свою «духовную теорию религии», по которой на всех этапах своей истории религия представляет собой сочетание одних и тех же элементов, которые отнюдь не являются «простым набором естественных и неизбежных заблуждений», она вовсе не эволюционирует от примитивных представлений о душе к монотеизму. И вообще, утверждает он, материалистический подход к религии не выдерживает критики – теистические и анимистические воззрения вовсе не являются ложными[395].

Несколько позже Лэнг выступил с развернутым обоснованием тезиса о том, что и у наиболее отсталых племен существует вера в единого верховного бога[396]. Он привлекает новые этнографические материалы, в частности, свидетельства Кодрингтона о жителях Банксовых островов, у которых наряду с духами мертвых (tamate) существовали и представления о могущественных существах, никогда не бывших людьми; данные Хауитта о «верховном духе» (Daramulun) австралийского племени курнаи, который наказывает преступивших моральные законы, которые Лэнг отождествляет с Моисеевыми заповедями. Его вывод следующий: в истории религии существует не одна линия развития, а две, «одна из них вырастает из концепции неделимого существа, вечного, морального и созидательного, а другая – из понятия духа»[397]. Как бы в ответ на упреки в поддержке клерикальной теории регресса Лэнг прямо заявляет, что эта теория неопровержима[398]. С журналистской эпатажностью, адресованной антропологам-эволюционистам, он встал на позицию еще недавно раскритикованного им Мюллера, заявив, что все происходило в истории еврейской религии в точности так, как об этом пишет Библия[399].

Трудно как-то определенно объяснить столь резкую переориентацию Лэнга. На этот счет и при его жизни и много позже высказывались разные суждения. Дж. Стокинг, в частности, полагает, что возможной причиной такой инверсии стал духовный кризис Лэнга, вызванный смертью родных и друзей юности, а также общая атмосфера разочарования британских интеллектуалов в позитивистских и материалистических доктринах, резкий всплеск мистицизма и интереса к паранормальным состояниям сознания. Известно, что Лэнг всегда интересовался психологией, в 90-х годах стал увлекаться исследованиями паранормального и стал одним из основателей в 1882 г. Общества психологических исследований, в котором как раз и производились такие исследования[400].

Такое объяснение кажется приемлемым, ибо примеры подобного рода в истории британской антропологии более поздних времен были. Такое произошло с Эванс-Причардом, который первую половину своей научной карьеры стоял на позициях агностицизма, а в 40-х годах совершил обряд обращения в католицизм и после этого существенно изменил свой подход к изучению религий африканцев, а его друг Джек Дриберг вообще принял ислам и преподавал его основы в Оксфорде[401].

Все, как говорится, может быть. Но в данном случае представляются весьма существенными особенности характера Лэнга и его основная (журналистская) профессия. Известно, что он был весьма ироничным и не всегда объективным критиком, склонным к парадоксальным суждениям и любителем эпатировать публику разрушением установившихся вкусов и авторитетов. Так, в своих литературно-критических эссе он не оставил ни одного знаменитого писателя без того, чтобы не высмеять или не принизить, что произошло с Ф. М. Достоевским, Т. Харди, Дж. Конрадом, Л. Н. Толстым, Э. Золя и др. Исключение он сделал для своих близких друзей – Р. Л. Стивенсона и Г. Р. Хаггарда[402]. Нет ничего удивительного, что такая судьба постигла и Макса Мюллера, и других ученых.

Приверженность Лэнга к эволюционной антропологии – это лишь один из многочисленных эпизодов его бурной журналист ской и писательской жизни, который, как и все прочие, сменился другими увлечениями. Лэнг не был укоренен в антропологическую традицию, он был «литературным аристократом», случайно заглянувшим «на огонек» в антропологический цех, где в своем журналистском стиле нашел материал, вызывающий интерес у интеллектуального читателя (это – его аудитория), и придал этому материалу скандальный оттенок, вначале раскритиковав Мюллера, а затем с таким же остроумием – Тайлора, Фрэзера и др. Это, так сказать, чисто профессиональная особенность поведения.

Но не это для нас важно. Важно то, с какой легкостью он все это проделал. Сначала очень ярко и убедительно (более убедительно, чем это сделал Тайлор) представил эволюционистскую концепцию развития религии, обосновав ее фактическими данными, а затем так же ярко и убедительно развернул концепцию прямо ей противоположную, обосновав ее из того же банка фактических данных. Это говорит о многом – о писательском даре, об остром уме, о пародийном таланте (Лэнг был мастером литературной пародии). Но также говорит и о том, что сложившаяся антропологическая парадигма была настолько незрелой, что легко позволяла это сделать. Между общетеоретическими установками эволюционистской антропологии и объектом ее изучения – первобытным обществом – существовал изрядный зазор, если не вакуум. Эти две реальности жили отдельно друг от друга, связь между ними была односторонней – теоретики брали из жизни «дикарей» то, что им подходило, так как эта жизнь была разбита на дискретные кусочки в ее описаниях случайными людьми. Это давало широкий простор произвольной умозрительности. Попросту говоря, антропология, претендующая на статус индуктивной и экспериментальной науки, этому статусу не вполне (или вообще не) соответствовала. Эмпирические основания науки требовали к себе иного отношения. Это осознавали антропологи-эволюционисты и предпринимали шаги в направлении совершенствования полевых исследований, но это были лишь первые шаги на пути, все трудности которого еще только предстояло осознать. Причем, осознание это не могло прийти в кабинете, требовались практические действия в этом направлении, в ходе которых только и могли быть выработаны принципы нового вида познавательной деятельности.