Читать онлайн «Сборник эссе - австрийская экономическая теория и идеал свободы». Страница 52

Глава девять. Возрождение: О лорде Актоне (1834-1902)

Опубликовано как "The Actonian Revival", обзор работ Gertrude Himmelfarb, Lord Acton: A Study on Conscience and Politics (Chicago: University of Chicago Press, 1952), и G.E. Fasnacht, Acton's Political Philosophy: An Analysis (New York: Viking, 1953), в The Freeman, March 23, 1953, pp. 461--462. -- амер. изд.

------------------------------------------------------------------------------

Инстинктивно понимая источник силы своих противников, покойный профессор Гарольд Ласки однажды написал, что "примером непостижимой власти ... является воззрение, что де Токвиль и лорд Актон были основными либералами 19 века" [Harold J. Lasky, "Alexis de Tocqueville and Democracy", в F.J.C. Hearnshaw, ed., The Social and Political Ideas of Some Representative Thinkers of the Victorian Age (London: George C. Harap, 1933), p. 100; Гарольд Ласки (1893--1950), профессор политических наук в Лондонской школе экономической теории с 1920 по 1950 год, председатель лейбористской партии Британии -- амер. изд.]. Теперь все большее число людей признают, что это, по крайней мере отчасти, верно. Представленная в них традиция Вигов, британский элемент в той невообразимой смеси, которой являлся европейский либерализм, постепенно отделяется от элементов французской интеллектуалистской демократии, которая скрывала многие самые ценные ее черты. По мере того, как тоталитарные свойства этой французской традиции делаются все более отчетливо видимыми [см. важное исследование J.L. Talmon, The origins of Totalitarian Democracy (London: Secker and Warburg, 1952)], оказывается все более важным обнаружить источники великой традиции, которую держал в уме лорд Актон, когда он написал: "Лучшие черты Берка являют лучшие черты Англии". Похоже, что спустя 100 с лишним лет наконец признана фундаментальная истина, которую в своем эссе об "Anglican and Galican Liberty" так блистательно выразил великий американец Френсис Лайебер [Francis Lieber, Civil Liberty and Self-Government 1849, третье издание, ed. Theodore D. Woolsey (London: J.B. Lippincott, 1881), pp. 51--55 and 279--296 -- амер. ред.]. Лорд Актон приобрел такое значение сегодня как последний представитель традиции английских вигов и важнейшего из ее порождений -- американской революции. Он сам превосходно осознавал свою интеллектуальную родословную, и большая часть характернейших его высказываний легко возводится к источникам XVII и XVIII столетий (сравни, например, опасения Мильтона, что "длительное пребывание у власти может коррумпировать искреннейшего человека" [The Readie and Easie Way to Establish a Free Commonwealth 1660, в The Complete Prose Works of John Milton, ed. Harold Kollmeir (New Haven, Conn.: Yale University Press, 1980), vol. 7, p. 434, line 20 -- амер. изд.]). Хотя сам Актон так никогда и не удосужился систематически изложить свои взгляды, собрание его исторических эссе и лекций является, пожалуй, самой полной экспозицией этого истинного либерализма, который мне по прежнему представляется лучшей совокупностью ценностей, рожденных западной цивилизацией, и столь резко отличающихся от того радикализма, который привел к социализму. Европейский континент был бы избавлен от несчетных страданий, если бы возобладала эта традиция, а не интеллектуальная версия либерализма, которая своей яростью и религиозной нетерпимостью безнадежно разделила Европу на два лагеря. Широкое возрождение интереса к писаниям лорда Актона -- и де Токвилля -является долгожданным и обещающим знаком. В последние несколько лет помимо статей в научных журналах появились исследования епископа Матфея о молодости Актона, ценное эссе о нем профессора Герберта Баттерфилда и подготовленный мисс Химмельфарб сборник статей Актона, изданный в 1948 году под заглавием Свобода и власть [David Mathew, Acton, the Formative Years (London: Eyre & Spottiswoode, 1946); Herbert Butterfield, Lord Acton, Pamphlets of the English Historical Saaociation, no.69 (London: G. Philip,1948); Acton, Essays on Freedom and Power, selected and with introduction by Gertrude Himmelfarb (Boston: Beacon Press, 1948) -- амер. изд.]. Было объявлено издание полного собрания сочинений Актона [Но до сих пор не опубликовано. Может быть использовано издание J. Rufus Fears, ed., Selected Writings of Lord Acton, op. cit. -- амер. изд.], и одновременно с двумя рецензируемыми книгами появилось долгожданное издание его Эссе о церкви и государстве, подготовленное м-ром Дугласом Вудрафом [Douglas Woodruff, ed., Essays on Church and State (London: Hollis & Carter, 1952) -- амер. изд.]. Тем не менее две рецензируемых книги -- мисс Химмелфарб Lord Acton: A Study on Conscience and Politics, и Д.Е. Фаснахта Acton's Political Philosophy: An Analysis -- являются первыми образцами удовлетворительного изложения его идей в целом. Более того, они не конкурируют между собой, а дополняют друг друга. Мисс Химмельфарб подготовила очень толковый обзор эволюции идей лорда Актона, а м-р Фаснахт предпринял систематический, тему за темой, обзор этих идей. Оба автора основательно поработали над хранящимся в библиотеке Кембриджского университета собранием рукописей Актона и благодаря этому бросили новый свет на многие идеи Актона, которые получили лишь афористическое выражение в отдельных публикациях. Хотя я и сам долгое время был последователем и поклонником Актона, я должен с признательностью отметить, что только благодаря сочувственному описанию м-с Химмельфарб процесса медленного роста и постепенного изменения его взглядов я смог разрешить многие внешние противоречия в его высказываниях. Кроме того, на основании имеющихся документов она реконструирует наиболее критические эпизоды жизни Актона, его реакцию на провозглашение Советом Ватикана в 1870 году принципа непогрешимости папы, о которой до сих пор не было известно из-за сокрытия соответствующих писем этого периода [см. Lord Acton on Papal Power, составитель H.A. MacDougal (London: Sheed & Ward, 1973) -- амер. изд.]. Нет сомнения, что эта книга представляет собой наилучшее вводное чтение для изучающих идеи Актона, даже несмотря на то, что автор, по-видимому, несколько преувеличивает степень отхода Актона от характерной для Вигов позиции раннего Берка; может быть, именно поэтому ее привел в недоумение тот факт, что Актон, который всецело и постоянно одобрял американскую революцию, был весьма критичен к французской. Подготовленный вводной книгой м-с Химмельфарб, читатель с пользой для себя обратится к не столь легкой для чтения, но не менее тщательно и научно составленной книге м-ра Фаснахта, посвященной зрелому периоду мышления Актона. Здесь он встретит прямое, зачастую даже собственными словами Актона, изложение его мыслей. Хотя м-р Фаснахт хорошо представляет себе динамику развития идей Актона, он взялся продемонстрировать, что они представляют собой внутренне согласованную систему, и для этого он приводит максимальное количество материалов, так что появляется возможность устранить провалы, возникающие из-за фрагментарности высказываний самого Актона. Результатом стал восхитительный источник для исследования. Сюда вошли многие записи из сотен библиографических ящиков, в которых Актон накапливал материалы для своей "Истории свободы", "величайшей из ненаписанных книг". Здесь опубликованы материалы не только для множества докторских диссертаций, но и для нескольких хороших книг, которые, я надеюсь, будут со временем написаны. Вдумчивый читатель найдет здесь много возможностей поупражнять собственную проницательность на труднейших проблемах политической философии.

Глава десять. Существует ли германская нация?

Рецензия на книгу Edmond Vermeil, Germany's Three Reichs (London: A. Dakers, 1944), опубликована в Time amd Tide, March 24, 1945, pp. 249--250. Хайек отмечает, что "при цитировании я везде опускал курсив, изобилие которого является единственным серьезным недостатком этой во всех остальных отношениях замечательной работы". -- амер. изд. ------------------------------------------------------------------------------

Обычному человеку очень трудно поверить, что все, что он слышал о немцах, может быть правдой, и это почти невозможно для тех, кто непосредственно знаком с определенными сторонами жизни Германии. Тем, кто имеет достоверное представление о преступлениях, совершенных десятками тысяч немцев во время Второй мировой войны, трудно поверить, что в этом не проявилась общая природа немецкого народа, и они нередко пытаются забыть все иное, что они знают о Германии. С другой стороны, те, кто когда-либо близко соприкасался с лучшими свойствами немецкой жизни, вопреки всей очевидности пытаются уверить себя, что все, что мы слышим сейчас, есть плод жуткого преувеличения и деяния очень немногих. Все попытки опустить какие-либо факты ради стройности понимания пагубны для понимания проблемы Германии. Любое истинное изображение этого народа должно начинаться с осознания того, что оно включает и крайние противоположности. Громадным достоинством нового обзора немецкой истории, предпринятого профессором Вермейлем, является отсутствие искажений, создаваемых стремлением к фальшивой последовательности. Его книга, представляющая собой последний и наиболее зрелый плод великой сорбонской школы германистики, замечательна во многих отношениях. Она замечательна своим духом, всеобъемлюща по своему интересу, в ней проявлена почти невероятная осведомленность о мельчайших событиях немецкой истории и литературы, и она изумительна способностью проявлять симпатию к довольно-таки странным явлениям. В очень сжатом виде здесь рассмотрен огромный материал, а изобилие кратких напоминаний о мало известных фигурах и событиях есть высокий вклад в образование французского читателя, для которого книга и была написана. Такого рода путеводитель по лесной чаще, который то и дело останавливает нас, чтобы при быстром передвижении мы все-таки могли заметить характерные детали, не может быть легким чтением. Возникающая картина напоминает порой части сложной мозаики, слишком большой, чтобы всю ее можно было охватить взглядом. При всех видимых недостатках, это, может быть, самое подлинное изображение того, что, возможно, не является подлинной целостностью. О чисто исторической части книги нечего сказать за исключением того, что здесь есть все основные ингредиенты современной Германии: от "великолепного, но короткого расцвета городов" в XIV и XV веках до принудительного развития хозяйства при Бисмарке, который на место не существовавшей буржуазии поставил класс nouveaux riches, "отчаянно пытавшихся обрести отсутствовавшие традиции"; интеллектуальное развитие от великой эпохи Лейбница и Баха, или Гете и Бетховена до поздних работ Ницше и Х.С. Чемберлена [Houston Stewart Chamberlain (1855--1297), автор Die Grundlagen des neunzehnten Jahrhunderts (Munich: F. Bruckmann, 1899), переведено на английский как Foundations of the Nineteenth Century (London and New York: John Lane, 1910) -- амер. изд.]; и религиозное развитие от лютеранства до религиозного безразличия, так что объектом обманутого и разочарованного религиозного инстинкта стали "наука, искусство, литература или, наконец, народ, понятый как имперская общность". Даже в тех случаях, когда высказывания ставят в тупик, как, например, замечание о послушном большинстве, на которое Бисмарк рассчитывал, но которого он никогда не имел, или о Гитлере, как о "человеке компромисса, который в этом отношении, быть может, явился преемником Бисмарка", -- по некотором размышлении они оказываются одновременно и верными и поучительными. История Германии, однако, представляет собой только рамку, которая нужна профессору Вермейлю для достижения его главной цели -- "объяснить принципиальную агрессивность" третьего Рейха. Он не облегчает свою задачу, и он определенно не слеп к возвышенным и привлекательным чертам истории Германии. Он даже подчеркивает, что "всегда существовала, и за фасадом гитлеровской империи продолжает существовать гуманистическая Германия", и что "большинство немцев ненавидят превозносимую меньшинством войну, хотя и принимают ее и участвуют в ней". Но все это есть лишь часть аргумента, объясняющего, почему "немцы в качестве организованной нации делаются невыносимыми". Некоторые отвергнут книгу как раз из-за той строгой справедливости, с которой профессор Вермейль признает и даже подчеркивает все хорошие качества немцев. Но для меня подлинная картина того, как смесь с таким изобилием хороших элементов произвела нацистский ужас, является и более поучительной и более страшной, чем если бы все было нарисовано только черной краской. Заключительная часть книги, под названием "Психологический очерк и будущие перспективы", с описанием характерных различий между германскими племенами и весьма глубоким сравнением Германии и России, представляет собой маленький шедевр, который следовало бы прочесть даже тем, кому не хватит времени на всю книгу. Но самые глубокие размышления появляются в тексте по мере постепенного продвижения к выводам. Одним из самых плодотворных является короткое рассуждение, в котором профессор Вермейль ставит на место обычного для немцев противопоставления между "цивилизацией" и "культурой" истинную оппозицию цивилизации и политики. Мне бы хотелось процитировать множество других, столь же кратких и значительных высказываний, но придется ограничиться лишь одним. Мне кажется, что я верно толкую профессора Вермейля, когда выделяю в качестве главного вывода книги то довольно рано появляющееся заключение, что "Германия никогда не могла быть, не была, а в силу обстоятельств заведомо никогда не будет подлинно национальным государством". Может быть мне лучше проиллюстрировать значение этого вывода указанием на факт, пониманием которым я косвенно обязан профессору Вермейлю, сделавшему для меня наконец ясным то, что я прежде лишь смутно сознавал. Речь идет о фундаментальном различии между национальными чувствами немцев и большинства других народов, по крайней мере, всех более старых народов. Если англичанин, француз или американец по какой либо причине захочет быть в большей степени англичанином, французом или американцем, он посмотрит на близких и постарается быть похожим на них. С немцем все иначе: он строит теорию того, чем должен быть немец, а затем пытается подняться (или опуститься) до своего идеала -сколь бы этот идеал ни был отличен от близких ему людей. Это звучит абсурдно, но вопрос ведь стоит так: а что еще он может сделать? Все было бы просто, если бы он попытался быть баварцем, швабом или пруссаком. Но что представляют или представляли собой характерные черты, общие для большинства немцев? Бесспорно, за последние 70 лет многие качества, которые принято было считать специально прусскими, стали довольно распространенными по всей Германии. Но это не сделало их популярными или желательными даже в Германии, и если они и распространились, то только лишь в силу отчаянного стремления к выработке общего национального характера, которое привело даже тех немцев, которые не принимали ничего в программе Гитлера, к признанию, что есть "кое-что хорошее" в нацистском движении. Именно это отсутствие общих свойств объясняет, почему почти нельзя найти такой добродетели, которую какой-нибудь немец не объявил бы чертой национального характера, и едва ли есть такой грех, который бы они не посчитали своим собственным, если только от этого у них появляется что-то общее. Это страстное стремление стать народом представляется единственной общей чертой современных немцев. Ужасно думать, что, может быть, действительно Гитлер впервые в истории создал единый немецкий народ. Но не следует опасаться, что этого результата уже не изменить, и что восторг перед новым объединителем будет вечной опасностью. Конечно, новый длительный раскол Германии почти наверное поведет к новой вспышке страсти к объединению. Но ведь возможны и лучшие методы предотвращения того, чтобы объединенная Германия не стала вновь невыносимой. Если любое центральное правительство, которое будет в Германии после поражения, на долгое время останется под контролем союзников, и развитие глубокой автономии ее земель сделается для них единственным путем к независимости, и если для этих земель перспектива принятия в западную семью народов будет зависеть от успехов в создании устойчивых представительских институтов, тогда вполне реальна надежда, что без каких-либо формальных запретов на воссоединение они в конце концов удовлетворятся слабыми федеральными узами. Но это будет в конце концов зависеть от схемы организации, которую предложит Западная Европа, то есть от того, в какой степени европейцы сумеют за это время привести в порядок свой общий дом.