Читать онлайн «Как Запад стал богатым (Экономическое преобразование индустриального мира)». Страница 41

Полная оценка исторических взаимосвязей между капитализмом и религией требует не только понимания диалектической природы связи между этими сферами, но и учета изменений в самой церкви. Р. Тоуни отмечает "поразительный" контраст между "железным коллективизмом" кальвинистской Женевы и "спокойным отталкиванием всех традиционных экономических ограничений в Англии после гражданской войны" -- и в этом наблюдении он не одинок. ["Дух капитализма стар как сама история и, вопреки некоторым утверждениям, не является порождением пуританизма. Но он нашел в ряде аспектов позднего пуритантства источник энергии, который тонизировал и укрепил этот уже достаточно сильный дух. На первый взгляд, невозможен контраст более разительный, чем контраст железного коллективизма, почти военной дисциплины, беспощадной и жестокой суровости, которые были установлены в Женеве Кальвином и воспроизведены, пусть и в более мягких формах, его учениками в других местах, и спокойного отклонения всех традиционных ограничений экономической деятельности, характерного для английской деловой жизни после гражданской войны. На деле повсюду наличествовали те же составляющие, но смешанные в разных пропорциях и имевшие в разное время разную температуру. Подобно чертам индивидуального характера, которые раскрываются с достижением зрелости, скрытые в пуританизме тенденции, позднее сделавшие его союзником любого движения против контроля экономической деятельности, осуществлявшегося во имя общественной нравственности или ради общественных интересов, не проявлялись до тех пор, пока не созрели политические и экономические условия для их роста. И когда такие условия возникли, трансформация произошла не только в Англии. Во всех странах одинаково -- в Голландии, в Америке, в Шотландии и в самой Женеве -социальная теория кальвинизма прошла через тот же процесс развития. Она началась как опора авторитарной регламентации. И она стала главным двигателем почти утилитарного индивидуализма. Если социальные реформаторы XVI века могли славить Кальвина за жесткость устанавливаемого им экономического режима, то в период реставрации в Англии их наследники либо порицали его как отца вседозволенности в экономической жизни, либо превозносили кальвинистские общины за дух предпринимательства и свободу от древних предрассудков в области экономической нравственности. Настолько мало знают те, кто берется направлять стрелы духа, где они запылают." (R. H. Tawney, Religion and the Rise of Capitalism, New York: Harcourt, Brace & Co., 1926, pp. 188--189). Бродель приписывает те же взгляды Зомбарту (см.: Wheels of Commerce, p. 568).]

О непоследовательности протестантизма свидетельствуют противоречия между двумя (среди многих других) течениями протестантской мысли, а также сочетание изменившегося морального восприятия и определенной интеллектуальной нечувствительности к смыслу перехода от интегрированного общества к плюралистическому. Протестантизм подчеркивал, что спасение зависит от личности. Усердный труд, вынуждаемый контролем общества, и щедрость благотворителя, за которым охотится сборщик налогов -- не продвигают ни на шаг к спасению души. В то же время протестантские проповедники и церкви считали своим долгом учить и служить образцом для своей паствы, всегда были готовы поговорить о заблуждениях прихожан и не слишком колебались, когда дело доходило до изгнания заблудших овец из общины. Между XVI и XIX веками средние классы усвоили ту точку зрения, что "традиционные ограничения экономической деятельности" есть насилие со стороны упадочной аристократии. При этом сохранялись обе вышеотмеченные идеи протестантизма, и пасторы не оставляли без внимания то, что считали излишествами деловых людей XIX века. Они сыграли существенную роль в принятии первого в Англии фабричного законодательства. Но впоследствии специализация деловой жизни зашла так далеко, что деловые люди стали не более чувствительны к моральным увещеваниям пасторов, чем люди науки, искусства, музыки или литературы. Тоуни мог бы столь же основательно (или неосновательно) противопоставить "железный коллективизм" пуританской Англии "спокойному отталкиванию всех традиционных ограничений" в литературном мире, которое было свойственно английской литературе "после гражданской войны" -- в период драматической реставрации.

Возникший в XVI веке протестантизм не предвидел экономического учения Адама Смита. Протестантизм вообще не являлся экономической доктриной. Но он наделил торговцев идеей личной моральной ответственности, не нуждавшейся в санкции церкви, а также нормами нравственности, в которых на первом плане были прилежание, бережливость, честность, выполнение обязательств -- качества очень важные для институтов капитализма. Поднимавшееся купечество и автономная система хозяйственной жизни (подобно любой другой большой и автономной социальной системе) нуждались в подходящих системах моральных и этических норм. В той мере, в какой протестантизм был в этом отношении адекватнее, чем католицизм, он способствовал росту капитализма.

Следует упомянуть и другое вероятное следствие реформации. Утверждали, что сокращение расходов на церковь, подобно сокращению военных расходов, благоприятно для промышленного роста. Церковные расходы в Англии сократились после обращения Генриха VIII в протестантизм, и то же было в других протестантских странах. С этим связано и то, что в католических странах значительная часть земли принадлежала церковным организациям, а потому была исключена из обычного торгового оборота. С переходом к протестантизму и изъятием этих земель они стали доступны для коммерческой эксплуатации. Джон У. Нэф следующим образом описывает это: Разрыв Генриха VIII с Римом (вскоре после изъятия собственности монастырей и других религиозных конгрегаций) и вызванное этим сокращение численности и богатства священнослужителей создали к началу елизаветинской эпохи, то есть задолго до обострения конституционной борьбы, благоприятные условия для промышленного роста. После конфискаций 1536 и 1539 годов доля национального дохода, расходуемого на церковные нужды, была в Англии гораздо меньше, чем в предыдущие восемь веков. Ничего подобного не было в странах, оставшихся католическими. Во Франции церковь сохраняла всю свою собственность и число церковников не уменьшилось. В Испании и испанских Нидерландах совокупное число монахов, монахинь и священников выросло.

Частичная конфискация церковной собственности в Англии (и в других протестантских странах, в особенности в Швеции, Дании, Шотландии и Голландии) облегчила частным предпринимателям доступ к земле и минеральным ресурсам. [Nef, War and Human Progress, pp. 15--16]

Воздействие реформации на долгосрочное перераспределение богатств между церковью и классом капиталистов не ограничилось конфискацией церковной собственности: кальвинистская доктрина о предопределении и святости труда предполагала, что капиталисты могут сохранять собственность для своей семьи вместо того, чтобы дарить или завещать ее церкви.

Меркантилизм

Мы переходим к важнейшему институциональному изобретению, которое смягчило переход от феодализма к капитализму и проложило путь современному капитализму. Речь идет о союзе между правительствами и коммерсантами. Совокупность соответствующих политических решений и стратегий известна как политика меркантилизма. [Более подробный обзор меркантилизма см. в следующих работах: Eli F. Heckscher, Mercantilism, 2 vols., 2d rev. ed., (London: George Alien & Unwin, 1955); Charles H. Wilson, "Trade, Society and the Staple", в The Cambridge Economic History of Europe, E. E. Rich and C. H. Wilson, eds., vol. 4, The Economy of Expanding Europe in the Sixteenth and Seventeenth Centuries, chap. 8.] Исторически меркантилизм был важен для развития и поощрения торговли в условиях, когда еще были сильны традиции и институты феодализма.

В период укрепления монархий правительства являлись в первую очередь центрами военного могущества, а основной экономической предпосылкой существования этих центров военной мощи было золото на покупку оружия (часто за рубежом) и на содержание войск. Испания получала золото из Нового Света. В других странах внутренние источники золота принадлежали подданным, но раз изъятые и потраченные, они иссякали. Меркантилистское решение заключалось в том, что нужно продавать за границу больше, чем закупать там, а разницу получать золотом. Допустимым считался импорт сырья для производства экспортных товаров и получения прибыли, хотя меркантилисты в целом относились к импорту без восторга. И лучше всего, если можно было получать сырье из колоний, не платя иностранцам в золоте.

Для получения наибольшего дохода от экспорта меркантилистская теория рекомендовала использовать монополии, так чтобы не возникали ситуации, когда, например, французские торговцы конкурируют друг с другом и в итоге сбивают цены на французские продукты на иноземных рынках: Равным образом монополизация импорта предотвращает опасность того, что конкуренция между импортерами вздует цены на иноземные товары. Предоставление такого рода монополий превращало монархов и их влиятельнейших придворных в союзников торговцев. Благодаря этому носители политической власти получали личную долю в прибыли торговых и производящих предприятий. Теоретически все это звучит ужасно и на практике выливалось в коррупцию, но распространенность и сила политики меркантилизма оказались достаточными, чтобы вызвать упадок итальянских и ганзейских городов, которые утратили принадлежавшие им с XII века господствующие позиции в торговле.