Читать онлайн «Ностальгия по истокам». Страница 35

В Англии после смерти Риверса диффузионизм под влиянием Г. Э. Смит и У. Д. Перри (G. Elliot Smith, W. J. Perry) принимает форму пан-египтологии. В своей книге «Children of the Sun» («Дети солнца», 1925), Перри следующим образом объясняет ход всемирной Истории: в Океании, в Индонезии, в Индии и Северной Америке самой древней формой социальной организации была дуалистическая организация, исключая, правда, племен, оставшихся на первоначальной стадии развития, занимавшихся собирательством и охотой и объединившихся в родовые группы. Это бинарное разделение племени сопровождалось целым рядом специфических культурных элементов, самыми значительными из них были следующие: система тотемических кланов, техника ирригации, мегалиты, предметы из полированного камня и т. д. По мнению Смита и Перри эти культурные элементы имели египетское происхождение. Начиная с эпохи Пятой династии египтяне не раз предпринимали длительные путешествия в поисках золота, жемчуга, меди, благовоний и т. д. На своем пути эти «дети солнца» везде внедряли свой стиль цивилизации — ирригационные системы, мегалиты и т. д. — а также присущие им формы социальной организации. В целом, согласно пан-египтологии, единообразие архаического мира, характеризующегося использованием меди, собирательством и охотой, свидетельствовало о бедности развития, если не о творческом бессилии примитивных сообществ. С другой стороны, квазиединообразие традиционных обществ с их дуалистской структурой выдавало их зависимость, прямую или опосредованную, от египетской цивилизации. Другими словами, свидетельствовало все о той же бедности развития и творческом бессилии человеческой расы. Было бы поучительно проанализировать доводы этой удивительной и мимолетной волны пан-египтологии диффузионистской школы. В исследованиях Г. Е. Смита и У. Д. Перри «историзация» примитивных культур достигла своего апогея. Весь архаический мир во всем его многообразии от Океании до Северной Америки, по их мнению, был лишен историчности, специфичной для каждого сообщества, везде развертывалась одна и та же история, как результат творчества одной и той же человеческой группы — «Детей Солнца» или их представителей, имитаторов или эпигонов. Эта история, совершенно единообразная во всех концах земного шара, имела своим центром и единственным источником Египет V-й династии. И основным доказательством этого единообразия с точки зрения Перри должно было служить наличие почти во всем мире дуалистской организации, предполагающей антагонистическое, бинарное разделение общества.

В третьем десятилетии XX века как правило считалось, что дуалистические структуры общества и Космоса с входящими сюда космологиями, мифологиями и ритуалами имеет или социальное происхождение (Дюркгейм и его школа) или историческое происхождение, то есть, во втором случае есть результат объединения двух этнических групп: небольшого числа цивилизованных победителей и массы коренных жителей, пребывающих на примитивной стадии развития (Перри и пан-египтологи). Последователи второго течения не всегда впадали в крайности пан-египтологической школы, но встречаясь с какой-либо формой «дуализма», они склонны были его объяснять «исторически», как следствие конфронтации двух различных народов, возникшей после их смешения. Так например, Андре Пиганьоль (Andre Piganiol. Essai sur les origines de Rome, 1916) объяснял происхождение римского народа объединением латинян, то есть индоевропейцев и сабинян, бывших, по его мнению, средиземноморским народом. «Если говорить о религии, то для индо-европейцев были характерны погребения после кремации, для сабинян — различные другие формы захоронения. (…) Индоевропейцы ввели в Италии алтарь с зажженным огнем, культ огня, солнца, птицы, для них было характерно отвращение к человеческим жертвам. Сабиняне в качестве алтаря использовали камень, который они натирали кровью, они поклонялись луне и змее и проносили человеческие жертвы»6. Начиная с 1944 года Жорж Дюмезиль прилагал все силы, чтобы опровергнуть это построение.7 Мы теперь знаем, что дуализм форм погребения — кремации и захоронения — не отражает дуализма народа. Обычно эти две формы сосуществуют.8 Что же касается войны между Ромулом и римлянами, с одной стороны, и Титу сом и его богатыми сабинянами, с другой стороны, то Дюмезиль доказал, что она явилась частью индоевропейской мифологии. Он провел параллели между ней и другой мифологической войной между двумя божественными кланами скандинавской традиции — Асса-ми и Ванами. Как и в случае римлян и сабинян она не завершилась решающей битвой. Устав от чреды сменяющих друг друга полу-побед то одной, то другой стороны, Ассы и Ваны заключили мир. Славные представители Ванов — боги Нйодр и Фрейр и богиня Фрейя были приняты в сообщество Ассов, куда они принесли богатство и плодородие, божествами которых они являлись. Конфликта между Асса-ми и Ванами никогда больше не возникало. Напомним, что эта мифологическая война скандинавского эпоса была «исто-ризирована» многими учеными: они объясняли длительную борьбу между двумя божественными кланами мифологизированным воспоминанием о войне между двумя этническими группами или популяциями, которые в конце концов слились в одни народ подобно римлянам и сабинянам. Ограничимся этими примерами, достаточно четко характеризующими следующий факт: ученые искали конкретный источник дуализма, полярности или антагонизма либо в социальной организации, либо в историческом событии. Однако недавно была сделана попытка преодолеть эти две точки зрения, которые можно было бы назвать социологической и историцистской. Приведем один пример. Структурализм, например, интерпретировал различные типы оппозиции как выражение последовательной и прекрасно структурированной системы, хотя и функционирующей на уровне бессознательного. В лице Трубецкого фонология предприняла изучение бессознательной структуры языка. Клод Леви Штросс, со своей стороны, применил лингвистическую модель к анализу семьи, исходя из принципа, что родственные отношения это коммуникационная система сравнимая с языком. Пары оппозиций (отец — сын, муж — жена и т. д.) составляют систему, хотя эта система может быть понята лишь в перспективе синхронии. Когда Леви-Штросс будет анализировать мифы, он воспользуется той же лингвистической канвой. По словам выдающегося антрополога «задачей мифа является представить логическую модель для разрешения противоречия». Или иначе: «Мифологическое мышление осуществляет осознание определенных оппозиций и стремится к их все возрастающему примирению».9

В целом, по мнению структуралистов, полярности, пары противоположностей, оппозиции, антагонизм — не социального происхождения и тем более не могут быть объяснены историческими событиями. Они становятся выражением в высшей степени связной системы, питающей и придающей форму бессознательной активности разума. Короче, речь идет о структуре жизни, и Леви-Штрос считает, что эта структура идентична структуре материи. Другими словами, не возникает нарушения связи между двумя полярностями и оппозициями, взятыми, с одной стороны, на уровнях материи, жизни, глубинной психики, языка или социальной организации — а также с другой стороны, религиозного и мифологического творчества. Социологизм и историцизм вытесняются материалистическим редукционизмом, гораздо более амбициозным, чем классический и позитивистский материализм. Наш путь — путь историков религий — совсем иной. Пытаясь постичь функцию полярности в мышлении и религиозной жизни архаических и традиционных обществ, мы должны подойти к фактам как толкователи текстов, а не как демистификаторы. Эти факты — мифы или теологические построения, системы разделенной организации или ритуалы, используемые двумя антагонистическими группами, божественные полярности или религиозный дуализм и т. д. — эти факты, каждый согласно своему способу бытия — свидетельство творчества человеческого духа. Мы не вправе относиться к ним иначе, чем относимся, например, к греческой поэзии или какой-либо из великих религий. Мы не вправе сводить их к чему-то иному, чем то, чем они являются: духовными творениями. Для нас важно постичь глубинное значение этого творчества. С этой целью мы хотим привести ряд документов и фактов, принадлежащих к различным культурам. Их выбор был определен желанием проиллюстрировать удивительное многообразие разрешений «всегда вновь возрождающейся» загадки полярности и разрыва, антагонизма и чередования, дуализма и единства противоположностей.10

Напомним с самого начала, что сам религиозный опыт предполагает разделение мира на сакральное и мирское. Структура этого разделения слишком сложна, чтобы мы могли здесь ее проанализировать. Впрочем, эта проблема не касается непосредственно нашей темы. Уточним, что речь не идет об изначальном дуализме, мирское трансформировалось в сакральное в процессе диалектического развития иерофании. С другой стороны, многочисленные процессы дексакрализации вновь превращали сакральное в мирское. Но мы находим показательную оппозицию мирское-священное среди бесконечного перечня форм бинарного антагонизма наряду, например, с оппозициями мужское-женское, небо-земля и т. д. Всмотревшись в эти оппозиции более пристально, мы вынуждены сделать вывод, что, когда антагонизм полов начал находить свое выражение в религиозном контексте, речь пошла не столько об оппозиции сакральное-мирское, сколько об антагонизме двух типов сакральности — сакральности, предназначенной для мужчин, с одной стороны, и присущей женщинам, с другой стороны. Так инициация подростка в Австралии, как и в других странах, имела целью отделить его от мира матери и женщин, ввести в сакральный мир, тайна которого ревниво оберегалась мужчинами. И, однако, повсюду в Австралии у женщины были свои тайные церемонии, считающиеся столь могущественными, что ни одни мужчина не мог безнаказанно подглядывать за их проведением11. Более того: согласно некоторым мифическим традициям культурные объекты, хранившиеся в тайне и сегодня доступные лишь мужчинам, первоначально принадлежали женщинам, что предполагает не только религиозный антагонизм полов, но и признание первоначального превосходства женской сакральности.12