Читать онлайн «О мифологии и философии Библии». Страница 26

Глава 5

ИУДАИЗМ И ЭЛЛИНИЗМ

Энгельс назвал вопрос об отношении духа к природе основным вопросом всей философии. Вопреки церкви он принял острую форму: создан ли мир богом или существует вечно? И эта проблема, подчеркивал Энгельс, имеет свои корни «не в меньшей степени, чем всякая религия, в ограниченных и невежественных представлениях людей периода дикости» 1. Столкновение знания с слепой верой произошло уже в эпоху первобытно-общинного строя. С развитием производительных сил и возникновением классов борьба наивно-материалистических взглядов с религиозными воззрениями обострилась. Бессилие древних перед природой сплетается в классовом обществе со страхом и бессилием угнетенных перед сильными мира сего. Гнет и страх способствовали появлению иллюзорных представлений о мире. Но страх был не единственным социально-психологическим чувством древних людей. Люди не только боялись, но и дерзали: ходили на охоту, удили рыбу, вспахивали землю. В честь удачной охоты, богатого улова, обильно собранных плодов устраивались веселые празднества. Люди радовались и смеялись, выражая свое превосходство над стихийными силами природы. Потому одновременно с иллюзорными понятиями, обусловленными бессилием, складывались наивные, но реалистические воззрения на окружающий человека мир. Если страх создал богов, то смех породил вольномыслие.

С развитием общественных отношений возрастала потребность в приобретении знаний, утверждающих власть человека над природой. На основе социальной практики складывалась наука. Эмпирические знания стали главным источником свободомыслия и раннего материализма. Однако богословы замалчивали «вполне ясные признаки материалистического мышления, которое неизбежно возбуждалось процессами труда и всей суммой явлений социальной жизни древних людей» 2. Более того, теологи стали выдавать некоторые книги древнего происхождения, пронизанные идеей божественного промысла, за небесное откровение. К ним, в частности, они отнесли Библию. Так, древний памятник духовной культуры Древнего Востока стал играть реакционную роль. Иудейские и христианские теологи не перестают утверждать, будто каждое слово Библии полно тайн и божественного смысла. Ее нельзя, говорят они, исследовать, ее можно только благочестиво комментировать. Однако историческая наука доказала, что Библия является сборником различных по жанру произведений, сложившихся на протяжении многих веков и содержащих материал разных эпох древней истории. Внимательное знакомство с текстами Ветхого завета, данными археологии Древнего Востока и рукописями Мертвого моря дает основание заключить, что ряд элементов Ветхого завета ничего общего с иудаизмом не имеет, а некоторые его произведения носят явно нерелигиозный характер.

Особое место в Ветхом завете занимают произведения под названием Агиографы, или Писания. Многие из них, надо полагать, были созданы вольнодумными людьми, которые хорошо знали культуру своего народа и философию древних греков. Глубокие мыслители, они, хоть и не отрицали бога, все же подвергали рационалистической критике концепцию божественного промысла, потустороннего мира и небесного воздаяния. Мы имеем в виду авторов агиографических сочинений Притчей Соломоновых, Екклесиаста, Иова и др.

Типичным произведением библейского творчества, где слово о жизни недвусмысленно связано с реальностью без ссылок на вдохновение свыше, являются Притчи Соломоновы (Мишле Шломо).

Мишле (от еврейского «машал») означает басня. Действительно, в кн. Притчи собрано множество изречений аллегорического содержания. Составитель этих изречений — не пророк, а мыслитель, который откровенно защищает право разума на постижение внешних сил природы и главным образом внутреннего мира человека.

С изменившимися историческими условиями, особенно с завоеванием Палестины Александром Македонским и проникновением греческой культуры и образа жизни в Иудее среди палестинских пророков происходит резкая дифференциация. Выделяется одна группа, которую можно было бы условно обозначить как прорицателей, и вторая — мыслителей, мудрецов. Типичным представителем первой группы был пророк Даниил, второй — некоторые авторы Притчей Соломоновых.

Прорицатели в своих произведениях продолжали мифотворческую традицию пророков, которая сводилась к умению повествовать о современных им событиях так, как будто они только в будущем должны будут свершаться по воле Яхве. Прорицатели, вспоминая, например, прошлое, целиком отдавались будущему, «конечным дням». В своей необузданной фантазии они рисовали эсхатологические картины страшного суда и сурового избавления от греха и зла.

Мудрецы же стояли на почве реального. Конечно, и они в массе своей были религиозными людьми, но вместе с тем они не отвергали светскую духовную культуру. Прорицатели призывали к бегству от жизни; мудрецы говорили, что нужно внедриться в жизнь, познавать и любить ее. Прорицатели вдохновлялись мифами; мудрецы руководствовались наблюдениями, результатами долголетнего труда и мысли. Прорицатели и мудрецы оказались двумя враждующими группировками. Прорицатель был проповедником божеского образа жизни, мудрец — человеческого.

Различие этих двух групп нашло отражение в Библии. На смену пророческой литературы пришли апокалипсы, фантастические откровения и предвидения — творения авторов, условно названных нами прорицателями.

Но не только апокалипсы и мифотворчество о боге Яхве вытеснили литературу книжников и пророков, ей же были противопоставлены философские и поэтические сочинения: Екклесиаст, Песнь песней, Притчи Соломоновы, Иов и др.

Анализ этих произведений начнем с Притчей Соломоновых, которые отличаются реалистической простотой, лаконизмом формы и выразительностью. В известной мере они стали образцом библейской литературы, созданной мыслителями Иудеи, которые жили и творили в эпоху эллинизма.

В Притчах Соломоновых отсутствует единый сюжет. Общность притч выражена в идейной их близости. Но идейная общность материала не означает, что он принадлежит одному поэту или мыслителю.

Обратимся к компонентам книги. Она открывается словами: «Притчи Соломона, сына Давидова, царя Израильского» (I, 1). В соответствии с приведенным заявлением богословы утверждают, будто Притчи сложились в X в. до н. э. Но 915 стихов Притчей, объединенных в 31 главу, явно позаимствованы из разных литературных и фольклорных источников. Возможно, что составителю Притчей принадлежат только вводные строки, в которых он откровенно выразил цель своего труда: «Чтобы познать мудрость и наставление, понять изречения разума, усвоить правила благоразумия, правосудия, суда и правоты; простым дать смышленость, юноше — знание и рассудительность» (I, 2–4).

Определив задачу «изречений разума», составитель приводит безымянные наставления в девяти главах (I, 7 — IX) в форме обращения к сыну. В них выражен призыв к познанию жизни, основанной на принципах разума. Затем излагаются афоризмы (X, 1 — XXII, 16), озаглавленные Притчи Соломона. Библейские критики Эвальд (1803–1875) и Кейль (1807–1888) верно отметили, что и эти главы не могут считаться произведением одного лица, так как многие из них различаются по своей семантике и поэтике.

После Притчей Соломона составитель поместил Слова мудрых (XXII, 17 — XXIV, 34), призывающие молодых людей обратить сердце свое к знанию и постижению истины (XXII, 21). После Слов мудрых приведены сентенции мужей Езекии (XXV, 1 — XXIX, 27), т. е. людей, живших в VIII в. до н. э., приблизительно на 250 лет позже царя Соломона. Кроме того, в состав Притчей включены еще два раздела: изречения некоего Агура (XXX, 1–33) и вымышленного царя Лемулла (XXXI, 1–9). Завершается книга акростихом еврейского алфавита (XXXI, 10–31), воспевающим добродетельную жену.

Итак, сама структура этого произведения показывает, что компендиум древнеиудейских изречений под названием Притчи Соломоновы создавался не одним лицом, а разными мыслителями и поэтами на протяжении многих веков: с XI–X вв. до н. э. по IV–III вв. до н. э.

Библиоведы полагают, что Притчи были объединены в один сборник в III–II вв. до н. э. Составитель его был вдохновлен афористичностью и глубиной древних сентенций. «Слушайте, дети, наставление отца, и внимайте, чтобы научиться разуму» (IV, 1). Он неоднократно приводит дерзновенные слова о том, что главное — это мудрость: «…приобретай мудрость, и всем именем твоим приобретай разум, высоко цени ее, и она возвысит тебя» (IV, 7–8).

Мудрость «дороже драгоценных камней» и «ничто из желаемого» не сравнится с нею. И хотя в некоторых афоризмах назойливо повторяется проповедь, будто «начало мудрости — страх господень» (I, 7), все же откровенные дифирамбы могуществу человеческого познания недвусмысленно говорят о том, что содержание Притч вышло за рамки чисто религиозной концепции мира и человека. Не случайно талмудисты не хотели включить книгу Притчи Соломоновы в ветхозаветный канон. Защитники иудаизма не могли считать священным писанием поучения, придающие огромное значение напряженной работе философской мысли и содержащие идеи о ценности познания мира.