Читать онлайн «История религий. Том 1». Страница 104

При всем этом инквизиция вновь развернула свою работу. В 1826 г. был заживо сожжен в Валенсии по приговору инквизиции некий учитель Кайетано Риполь. Вина его заключалась в том, что он признал суть религии в утверждении: «Не делай другому того, чего не желаешь, чтобы сделали тебе» 13. После восстановления инквизиции было привлечено к ее суду по обвинению в ереси только в 1815 г. 737 человек и. Призывы папы Пия VII к милосердию были, разумеется, лицемерием.

Все же в итоге инквизиция должна была прекратить свое существование. В 1835 г. пал ее последний оплот в Испании: королевским приказом она была ликвидирована. В общецерковном масштабе лишь в 1859 г. буллой Пия IX было упразднено инквизиционное судилище, но некоторые его элементы продолжали существовать еще долго. Главным из них было присвоенное церковью право запрещения неугодных ей книг и других печатных изданий. Еще целое столетие продолжал выходить Индекс запрещенных книг. В Каноническом кодексе католической церкви, утвержденном папой Бенедиктом XV в 1917 г. и действующем до настоящего времени, содержится канон 1384 г., который гласит: «Церковь имеет право требовать от верующих, чтобы они не публиковали книг без ее предварительной цензуры, и запрещать, если на то имеются достаточные основания, любые книги любого автора» 15. Предать этого «любого автора» или даже его книги публичному сожжению церковь уже не может, и она ставит себе достижимую цель — осуждение и запрещение.

Использование этих испытанных средств не решает, однако, тех трудностей, которые стоят перед церковью в обстановке, когда буквально каждый день и час успехи естествознания и научно-технической революции демонстрируют полный крах религиозной картины мира и соответственно вероучения, проповедуемого церковью. В течение XX в. католическая церковь делает судорожные усилия к тому, чтобы удержать свои позиции в данном отношении, она идет на уступки с чрезвычайной неохотой и после многократных попыток удержать старые позиции.

Программным документом католической церкви в вопросе об отношении к науке явилась изданная папой Пием XII в 1950 г. энциклика «Humani generis» 16 («Род человеческий»). Виднейшее место в содержании энциклики занимает вопрос о происхождении человека и об отношении церкви в связи с этим вопросом к теории эволюции, но значение этого документа не замыкается рамками данного вопроса; по существу речь идет здесь об отношении между наукой в целом и религией (собственно католицизмом). Папа признает право науки заниматься своим делом, но тут же ставит это право в зависимость от того, согласны ли ученые в каждом отдельном случае подчиниться окончательному решению церкви по рассматриваемому вопросу. Он милостиво разрешает деятелям науки вести дискуссии, но лишь в пределах, которые соответствуют учениям Священного писания и Священного предания. Научные теории именуются им гипотезами, и он не имеет ничего против того, чтобы таковые обсуждались, но если оказывается, что они «прямо или косвенно направлены против богооткровенного учения, они не могут быть приняты ни в коем случае».

Таков был официальный курс, которого придерживался Ватикан при папе Пие XII. Однако в недрах католической церкви зрели и все больше крепли более либеральные течения богословской мысли, хотя и медленно, но неуклонно подтачивавшие церковный фундаментализм. В этой связи представляют большой интерес мировоззрение и судьба крупного ученого-палеонтолога, состоявшего до самой своей смерти в 1956 г. патером и членом иезуитского ордена, Пьера Тейяра де Шардена 17.

Взгляды Тейяра весьма противоречивы и запутанны, по содержанию своему они совершенно мистичны. Но эта мистическая система не совпадает с системой вероучения как христианства в целом, так и католицизма в частности. В ее основе лежит принцип эволюционного развития всего существующего — от пункта Альфа (возникновение мира) до пункта Омега (воплощенный и персонифицированный бог). Божественное начало тем не менее признается не возникающим в конце эволюционного пути, но присущим всему существующему на всем протяжении его развития. Как ни трудно понять логику этой концепции, можно все же уловить ее явственный пантеистический смысл. Во всяком случае в сочинениях патера Тейяра де Шардена нельзя найти ничего похожего на христианское вероучение ни в его католической, ни в любой другой разновидности: нет в нем ни Бога-творца, ни Троицы, ни Адама с Евой, ни первородного греха, ни загробной жизни. Неудивительно, что католическая церковь относилась отрицательно к философским взглядам Тейяра и запрещала ему публиковать те его произведения, в которых эти взгляды находили свое выражение. Уже после его смерти, в 1962 г., папская Конгрегация по вопросам вероучения опубликовала «Monitum» («Предостережение»), осуждавший взгляды Тейяра и предостерегавший всех католиков, и прежде всего церковные власти, «всех епископов, настоятелей орденов, директоров семинарий и ректоров университетов», о гибельности их признания18. Само собой разумеется, что не могло быть и речи в этих условиях об издании церковью сочинений еретического патера и даже просто о разрешении их издавать («Imprimatur»).

И все же очень скоро наступил полный поворот в этом отношении. На Втором Ватиканском Вселенском соборе ряд делегатов выступил с требованием пересмотра церковных установок в вопросе об оценке доктринального наследия Тейяра де Шардена. Хотя не все соборные отцы были согласны с требованием реабилитации еретического пастыря, но таковая реабилитация фактически произошла. После Собора сочинения Тейяра стали издаваться с санкции церкви. Смысл этого поворота можно уяснить себе только в свете общей характеристики Второго Ватиканского собора, этого высшего форума католической церкви. Как известно, Собор проходил под знаком лозунга «аджорнаменто» (ит. «обновление», «осовременивание»), в чем сказалось общее требование времени, которому церковь уже не могла противостоять.

Принципиальные вопросы вероучения с особой остротой встали перед Собором при обсуждении «Конституции об откровении».

По существу речь шла о том, следует ли церкви и теперь, как это было на протяжении многих столетий, рассматривать Библию как источник абсолютно достоверной и безошибочной истины, — в тех условиях, когда, с одной стороны, мифологический характер ее содержания очевиден для подавляющего большинства современного человечества, а с другой стороны, научные исследования раскрыли подлинную историю библейских книг, разумеется не содержащую в себе ничего сверхъестественного, могущего быть приписанным Святому духу. И при этих условиях на первой сессии Собора был предложен на утверждение проект «Конституции», предававшей анафеме всех, кто выражает сомнение в «абсолютной безошибочности Священного писания». Проект был после долгих споров сдан на новую разработку, но и вторая и третья сессии Собора оказались не в состоянии прийти к общему мнению и определенному решению по поводу текста «Конституции». Только на последней (четвертой) сессии такое решение было принято, и то лишь потому, что раньше или позже надо было что-то решить во избежание всенародной демонстрации того тупика, в котором оказалась католическая догматика в коренном вопросе вероучения.

Каждый из последующих вариантов проекта «Конституции» был либеральнее предыдущего, но это «левение» шло очень трудно, как говорят, со скрипом. Еще в третьем варианте говорилось, что «книги Писания учат в целом и во всех своих частях истине без какой бы то ни было ошибки (sine ulla errore)». Но один за другим с трибуны Собора выступали влиятельные его делегаты, в том числе кардиналы, и указывали на явно ошибочные и фантастические библейские пассажи, о которых никак невозможно сказать, что они безошибочны. С другой стороны, признать, что в богооткровенном Писании содержатся «ошибки», церковь тоже не может. В конце концов уже на четвертой сессии Собора была принята формула, кажущаяся решительной, но на самом деле открывающая возможность всяческого маневрирования: «абсолютная безошибочность» уступила свое место довольно непонятной «спасительной истинности» (в немецком переводе Heilsgeschichte), а в целом текст гласил: «Все, что богодухновенные авторы или агиографы высказывают, должно считаться высказанным Святым Духом… Книги Писания точно, надежно и без заблуждений учат истине, которую бог счел нужным для нашего блага сообщить нам»19. Здесь что ни слово, то уловка. Раньше католические теологи избегали термина «авторы» для обозначения тех людей, которые писали библейские книги, они рассматривались как «инструменты», которыми оперировал действительный автор — Святой дух. Категорические утверждения насчет «точности, надежности» и отсутствия заблуждений имеют подстрочный смысл, связанный с последующим текстом, где речь идет о той истине, которую «бог счел нужным сообщить нам». Счел, дескать, нужным преподать нам сию истину в форме фантастических мифов, и от этого она не перестает быть истиной…