Читать онлайн «Месть географии. Что могут рассказать географические карты о грядущих конфликтах и битве против неизбежного». Страница 18

Сельджуки были кочевым народом из степей, расположенных глубоко в центре Евразии, которые вторглись в Анатолию с востока (Манцикерт находился в Восточной Анатолии). Но, как и арабам, так и не сумевшим завоевать плоскогорья Анатолии, сельджукам не удалось установить стабильную власть над самым сердцем исламской цивилизации — Плодородным полумесяцем и Иранским плоскогорьем, не говоря уже о Хиджазе и остальной территории пустынной Аравии, расположенной к югу. И вновь не последнюю роль сыграла география (хотя турки-османы, наследники сельджуков, впоследствии завоевали пустыни Аравии, их власть в этом регионе никогда не была крепкой). Власть тюрков распространялась до Бенгалии, на самом востоке Индостана. Но это было частью миграции населения на юг, через всю среднеширотную часть Евразии, расположенную с востока на запад. Эти тюркские кочевники составляли основную массу племен под контролем монгольских войск (сами монголы были тогда достаточно немногочисленной элитой). Мы поговорим о монгольских ордах и их геополитическом значении позже, но здесь интересно отметить мнение Ходжсона о том, что кочевой образ жизни монголов и тюркских народов, передвигавшихся на лошадях, в конечном итоге сыграл гораздо более важную роль в истории, чем кочевничество арабов, которые использовали верблюдов. Поскольку лошади не выдерживали засушливого климата пустынь Ближнего Востока, а овцы, которых эти кочевники часто брали с собой, требовали достаточно большого количества еды, армии под контролем монголов избегали далекой Аравии. Они предпочитали разорять Восточную Европу, Анатолию, Северную Месопотамию и Иран, Центральную Азию, Индию и Китай, как регионы с более приемлемым климатом. Все эти территории в целом имели огромное стратегическое значение на карте Евразии перед тем, как в военном деле стал использоваться порох. Тюркско-монгольские завоевания могут считаться одними из самых значимых событий в мировой истории во втором тысячелетии нашей эры, и важную роль в них сыграли географические особенности распространения некоторых животных.[112]

Рассуждения Ходжсона о монголах показывает, что «История ислама» представляет собой гораздо больше, чем просто научный труд. Назвать Ходжсона специалистом в области арабистики или исламистики означает значительно преуменьшить его достижения. В его толковании ислам — это механизм, раскрывающий наиболее важные интеллектуальные, культурные и географические тенденции, оказывающие влияние на общественные отношения афроевразийских стран, всего Старого Света, с античной Ойкуменой в центре. Это не труд по географии как таковой. Ходжсон уделяет такое же внимание определению суфийского мистицизма, как и ландшафту, а также другим бытовым традициям, относящимся к вероисповеданию. И все же, говоря о географии, он показывает, как та взаимодействует с политикой и идеологией, определяя своеобразие истории. Например, в конце XIII в. в Анатолии турки-османы в конечном итоге пришли на смену своим тюркским собратьям, сельджукам. «Монолитная военная кастовая система османов очертила “незыблемые географические границы” на подконтрольных территориях, в отличие от России или, скажем, даже монголов, находившихся на более примитивном уровне развития общества». Османам была свойственна единая огромная армия, с которой непременно всегда должен быть падишах, или император. В то же время им приходилось действовать из одной столицы, Константинополя, в северо-восточном Средиземноморье, рядом с Черным морем, где была сосредоточена объемная бюрократическая структура султаната. «В результате обширную военную кампанию можно было проводить только в те земли, куда получалось добраться за один сезон». Так что Вена на северо-западе и Мосул на юго-востоке были географическими пределами османской сухопутной экспансии. Армия могла бы перезимовать в Софии или Алеппо, расширяя эти пределы, но кампания тогда неизбежно бы осложнялась трудностями, связанными с провизией, товарами и ресурсами. В целом тем не менее такая абсолютистская система, при которой вся власть, личная и бюрократическая, концентрировалась в Константинополе, делала географическое положение столицы решающим фактором. В определенной степени это можно назвать противоположностью человеческому фактору и привело в конечном итоге к упадку этого военного государства, поскольку, когда османская экспансия достигла своих географических пределов, боевой дух простых солдат, равно как и их награды, стал постепенно исчезать. Менее централизованное государство, возможно, имело бы своим результатом более стабильную империю, чем та, что оставлена на милость географии. Что касается флота, жесткая тирания дислокации усиливалась давлением абсолютизма, и военно-морские силы османов в основном были собраны в Черном и Средиземном морях, недалеко от дома, лишь ненадолго добившись успеха в сражениях с португальцами в Индийском океане.[113]

Маршалл Ходжсон, как и его коллега по кафедре истории Чикагского университета Уильям Мак-Нил, менее академичен в современном понимании слова, чем интеллектуал из Старого Света, строгость монументального научного исследования которого, возможно, связана с его неустанным следованием своим квакерским убеждениям. То есть даже в тщательном исследовании деталей он видит простор. Его мысль разворачивается главным образом в древнегреческой Ойкумене, которая, между прочим, также во многом служит материалом для всемирной истории Мак-Нила и, как мы уже сказали, основным контекстом для геродотовской «Истории», написанной в V в. до н. э. Не случайно, что именно эта часть мира сейчас во всех новостных заголовках — область между восточным Средиземноморьем и Ирано-Афганским плоскогорьем. Именно на территории Ойкумены сходятся воедино континентальные массивы Евразии и Африки, с большим количеством выходов к Индийскому океану через Красное море и Персидский залив. Это делает регион крайне важным плацдармом в стратегическом плане, а также местом пересечения миграционных маршрутов, а следовательно, провоцирует конфликты этнических групп и вероисповеданий. «История» Геродота описывает эти непрекращающиеся волнения.

Геродот является ключевой фигурой в моем объяснении актуальности трудов Мак-Нила и Ходжсона в XXI в. Геродот — греческий историк, подданный Персидской империи, родился между 490 и 484 гг. до н. э. в Галикарнасе, расположенном на юго-западе Малой Азии. В своем изложении истоков и событий войны между греками и персами он делает акцент на идеальном равновесии между важностью географии и решений человека. Геродот выдвигает на передний план частичный детерминизм, который нам всем так нужен. Он показывает нам мир, где географическая карта всегда служит фоном. В те времена это была карта Греции и Персии с их полуварварскими периферийными областями на Ближнем Востоке и в Северной Африке. Одновременно с географической реальностью одиночные порывы человека часто приводят к разрушительным политическим последствиям. Геродот — символ мировоззрения, которое нам всем необходимо заново в себе развить, чтобы меньше удивляться грядущим изменениям в мире.

«Обычай — царь всего», — замечает Геродот, цитируя Пиндара. Геродот рассказывает о египтянах, которые брили брови, оплакивая любимого кота, о ливийских племенах, которые отращивали длинные волосы с одной стороны головы и стригли их с другой, а также смазывали тело киноварью. А еще были массагеты, народ, живший к востоку от Каспийского моря, на территории современного Туркменистана, у которых было принято, что если кто у них доживет до глубокой старости, то «все родственники собираются и закалывают старика в жертву, а мясо варят вместе с мясом других жертвенных животных и поедают».

Сначала Геродот обрисовывает ландшафт местности. Затем описывает исторический опыт проживающего там народа, а также нравы, обычаи и мнения, возникающие в результате этого опыта. Геродот сохранил память о цивилизациях и географических условиях, в которых они развивались, он сохранил мифы, легенды и даже память о заблуждениях народов. Он понимал, что чем более обширное представление политический лидер имеет о том, что именно там, за пределами, тем меньше вероятность того, что он допустит трагическую ошибку. Скифы жили на дальней стороне Босфора Киммерийского, где так холодно, что им, дабы добыть зимой глины, приходилось разжигать костер. Геродот рассказывает, как Артабан предупреждает Дария, персидского царя, что нет смысла идти войной на скифов — этот кочевой народ способен быстро перемещаться, у скифов нет ни городов, ни укреплений, и свои жилища они возят с собой, нет у них целей для нападения большой, хорошо вооруженной армии.[114]

Впечатляющая сила Геродота заключается в его убедительном воскрешении в памяти того, во что именно могут верить люди. Это вера, которая становится практически осязаемой из-за факта, что древние, жившие без науки и техники, видели и слышали по-другому — более интенсивно, чем мы. Ландшафт и географическая среда были для них реальны настолько, что мы и представить себе не можем.