Читать онлайн «Моральное животное». Страница 14

Животные и бессознательное

Часто дарвинистам приписывается взгляд на секс, имеющий безупречный смысл для объяснения поведения животных, имея в виду — иных, чем человек. Люди могут снисходительно смеяться над самцом индюка, который пытается совокупиться с бледной копией головы самки, но если вы затем заметите, что многие человеческие самцы регулярно возбуждаются от двумерных изображений голых женщин, эти же люди не увидят связи. По крайней мере, мужчина всегда точно осознаёт, что он смотрит на всего лишь фотографию; его поведение может быть умилительным, но не смешным. Может быть это и так. Но если он «знает», что это фотография, почему он так возбуждается? И почему женщин так редко возбуждают до мастурбационного бешенства фотографии мужчин?

Протесты против объединения людей и индюков под одним дарвинским правилом имеют свои основания. Да, наше поведение находится под тонким, вероятно более «сознательным» контролем, чем поведение индюка. Мужчины могут решить не возбуждаться чем-либо, или, по крайней мере, могут решить не смотреть на то, что их заведомо возбудит. Иногда они даже остаются верны этим решениям. Впрочем, индюки тоже могут демонстрировать что-то похожее на подобные «решения» (индюк, на которого охотится человек с ружьём, может решить, что сейчас не время для романтики). И это, конечно правда — сложность и тонкость альтернатив, доступная людям, не имеет конкурентов в животном царстве. Поэтому люди также характеризуются как существа, способные к долговременному планированию.

Это всё выглядит очень логично, и в каком-то смысле это так и есть. Но это не опровергает эволюционные выводы. Для психолога может показаться очевидным, что эволюция рефлексивного, самоосознающего мозга освободит нас от базового диктата нашего эволюционного прошлого. Для эволюционного биолога, очевидным является совершенно противоположное — что человеческий мозг эволюционировал не для того, чтобы изолировать нас от правил выживания и репродукции, но для того, чтобы следовать им более эффективно, более точно. Мы произошли от видов, самцы которых силой овладевают самками; сейчас самцы нашего вида шепчут самкам разные приятные глупости, и шептания вполне могут подчиняться той же самой логике, что и насилие — логике манипулирования самкой в интересах самца, и эта форма манипулирования служит той же функции.

Базовые выводы естественного отбора исходят из более старых, внутренних частей нашего мозга и преломляются в новых сплетениях нейронов. Эти новейшие сплетения никогда бы не возникли, если бы это не было связано с базовой линией естественного отбора.

Конечно, много воды утекло с тех пор, когда пути наших предков разошлись с путями предков больших обезьянами, и можно себе представить изменения в эволюционном контексте, которые выделили бы нашу линию поведения из логики, которая определяет романтические интересы самцов и самок у многих видов. Не забудьте о морских коньках, морских бекасах, панамской ядовитострелой лягушке, и мормонском сверчке, с измененными половыми ролями.

И вот пример менее радикальный, но немного более близкий к нам. Это гиббоны, другие наши обезьяньи родственники, предки которых попрощались с нашими предками около 20 миллионов лет назад. В какой-то момент эволюции гиббонов, обстоятельства начали поощрять большой родительский вклад самцов. Самцы регулярно появляются рядом и помогают заботиться о детенышах. В одном из видов гиббонов самцы даже носят детенышей, временами и не осознавая, для чего. И если уж говорить о брачной гармонии, пары гиббонов громко поют дуэтом по утрам, рекламируя свою семейную стабильность для информирования претендентов на разрушение этой идиллии.

Наконец, самцы человека, как известно, тоже заботятся о младенцах и остаются с семьями. Возможно ли, что за последние несколько миллионов лет с нами, как и с гиббонами что-то произошло? Изменились ли сексуальные запросы мужчин и женщин до такой степени, что моногамный брак стал разумной целью?

Одна из более возвышенных идей вытекает из эволюционного взгляда на людей, как на вид с парной структурой дема. В своей крайней форме это представление предполагает, что глубокая, пожизненная моногамная любовь единственно присуща биологической природе человека. Это представление не является результатом пристального изучения древних условий.

Гипотезу парной привязанности популяризировал Десмонд Моррис в 1967 г в его книге "Голая Обезьяна". Эта книга, наряду с некоторыми другими книгами 1960-ых (к примеру, Роберт Ардрей: "Территориальный императив"), претендует на роль водораздела в истории эволюционной мысли. Найденное ими — для большинства читателей было новым открытием дарвинизма, способствовавшим очистке его от налёта позднейших политических злоупотреблений. Но это не было путём, который, в конце концов, мог начать ренессанс дарвинизма в академической среде. Проблема была проста — в них не было истины.

Один пример проявился в ранней аргументации парной привязанности Морриса. Он пробовал объяснить, почему женщины в общем и целом верны своим партнёрам. Это действительно хороший вопрос (если, конечно, вы полагаете, что так оно и есть). В этом смысле женщин следовало бы определить в особое меньшинство животного мира. Хотя самки вообще менее распущены чем самцы, но самки многих видов далеко не скромницы, что в частности верно в отношении наших ближайших родственников — обезьян. Самки шимпанзе и бонобо время от времени уподобляются настоящим секс-машинам! В объяснении того, как женщины могли стать столь добродетельными, Моррис сослался на половое разделение труда в ранней экономике охотников-собирателей. Он писал: "Для начала мужчины должны быть уверены, что их женщины не намеревались изменять им, когда они оставляли их одних, уходя на охоту. Поэтому у женщин должна развиться парная привязанность".

Постойте-ка! Было ли в репродуктивных интересах мужчин укрепление женской верности? Как естественный отбор стимулировал мужчин, производя необходимые изменения в женщинах? Моррис более не возвращался к объяснению того, как именно естественный отбор мог совершить этот благородный подвиг. Но было бы несправедливо укорять Морриса — он был жертвой своего времени.

Непредвзятое, целенаправленное размышление порождало какое-то беспокойство. Книги Морриса и Ардрей создают впечатление, что естественный отбор заглядывает в будущее, решает, что нужно сделать для блага вида, и делает необходимые шаги. Но естественный отбор так не действует. Он не глядит вперед, и не пытается делать добро «вообще». Каждый отдельный, крошечный, вслепую сделанный шаг или событие, имеет смысл в непосредственных рамках генетического преимущества. Или не имеет. И если не имеет, то вы вряд ли смогли бы читать об этом миллион лет спустя. Это было ключевое сообщение книги Джорджа Вильямса (1966), сообщение, которое лишь сформировалось тогда, когда книга Морриса увидела свет.

Вильямс предложил хороший принцип для эволюционного анализа — он подчеркнул, что при рассмотрении нужно сосредоточиться на судьбе рассматриваемого гена. Если женский "ген верности" (или неверности) формирует её поведение так, что его самокопирование в будущие поколения облегчается и расширяется, то этот ген будет по определению процветать. С генами ли законного мужа комбинируется этот ген в процессе репродукции, с генами ли почтальона — само по себе к делу не относится. Естественный отбор заинтересован лишь в том, чтобы этот носитель генов был столь же хорош, как и следующий. (Конечно, когда мы говорим о генах чего-либо — верности, неверности, альтруизма, жестокости — мы для наглядности упрощаем; сложные признаки есть результат взаимодействия многих генов, каждый из которых, как правило, отбирался по критерию его возрастающей полезности для вида).

Новая волна эволюционистов использовала этот более строгий взгляд на естественный отбор, чтобы с большей осторожностью обсудить вопрос, что справедливо заинтересовал Морриса, — действительно ли биологическая сущность людей предполагает образование прочных связей мужчин и женщин? Вряд ли ответом будет безоговорочное «да» в отношении любого пола. Однако у людей этот ответ находится ближе к «да» в отношении обоих полов, чем в случае, скажем, шимпанзе. По данным антропологов, в любой человеческой культуре, брак — либо моногамный, либо полигамный, постоянный или временный — норма, и семья — атом социальной организации (дем). Отцы повсеместно любят своих детей, и это нечто большее, чем можно наблюдать у отцов шимпанзе или бонобо, которые, похоже, никак не привязаны к своим детям. Эта любовь побуждает отцов содержать и защищать своих детей, и учить их разным полезным вещам.