Читать онлайн «Язык человеческого лица». Страница 17

Микеланджело у некоторых своих скульптур выделял радужку и зрачок черным, как, например, у Давида, Брута и Моисея. И напротив, на его скульптурах Мадонны я не нашел никакого указания на радужку. Также нет радужки и на его скульптурах семьи Медичи. Вероятно, художник при изображении определенных личностей считал изображение радужки и зрачка необходимым, тогда как в других случаях он не считал это важным.

Современные скульпторы или не изображают радужку, как Торвальдсен, или же используют краски или пластические методы. Но глаза, которые передавали бы всю духовную значимость человека, редко можно встретить на современном бюсте. Мне кажется, проблема изображения глаз на скульптурах до сих пор не решена. Один молодой скульптор подтверждает мое предположение. Он сказал: «Мы, скульпторы, не знаем, с какой стороны подступиться к глазам».

Рис. 94 а, б. Аполлон. (Музей Барраччо, Рим.)

Рис. 95 а, б. Венера Капитолийская.

Рис. 96 а, б. Виктория: а) Оригинал; б) Радужка и зрачок нарисованы.

Некоторые скульпторы обходят эту трудность тем, что несколько наклоняют свои скульптуры вперед, так что глаза оказываются в тени. Никаких подробностей не видно. Но нельзя и передать духовность изображаемого человека.

Если мы хотим приблизиться к решению проблемы изображения глаз, то нужно исходить из греческих образцов. Но нужно отдавать себе отчет в том, что греческие скульптуры в том состоянии, в котором мы находим их сегодня в музеях, не дают правильного представления о том впечатлении, которое они производили в своем изначальном состоянии. Поскольку там были нарисованы не только глаза, но и тело, на котором рисовали одежду. Произведением искусства из греческих времен, которое дает лучшее впечатление об изначальном воздействии греческой скульптуры, является саркофаг Александра из Сидона, хранящийся в Константинополе. Как показывает рис. 93, краски рисунка хорошо сохранились. Если бы мы захотели на основании этого образца сформировать впечатление о других скульптурах, то нам нужно было, чтобы были решены две задачи. Во-первых, чтобы недолговечная и непрочная техника гипсового слепка была бы заменена каким-то другим методом. Когда я иду по «гипсовому» музею, меня всякий раз приводит в ужас бездушие этого материала и те повреждения, которые причинило время фигурам. Гораздо совершеннее и долговечнее отливки из жидкого мрамора. Смесь из цемента и мраморной крошки используется для изготовления фигур с давних времен. Однако этот материал производит холодное впечатление, в нем отсутствует теплота мрамора. Я провел небольшой опыт, пытаясь изготовить скульптуры из жидкого мрамора с другими связующими материалами. Мне, кажется, удалось добиться воздействия, аналогичного подлинному мрамору, из которого изготовлены многие произведения искусства в глиптотеке. Конечно, такого впечатления, какое производит фигура Гермеса из Олимпии, где солнечные лучи проникают в мрамор и пробуждают в нем чудесную жизнь, мне достичь не удалось. И я не думаю, что это вообще возможно. Но если бы удалось достичь хотя бы уровня мрамора глиптотеки, это был бы большой прогресс по сравнению с жуткими гипсовыми слепками сегодняшних музеев.

Вторая задача состояла бы в том, чтобы путем нанесения краски или раскрашивания жидкого мрамора достичь изначального впечатления от греческих скульптур. Самая трудная, но и самая важная работа состояла бы в реконструкции радужки и зрачков. То, что это можно сделать достаточно точно, я, на основании описанных изменений глазницы при различных типах взгляда, считаю весьма вероятным, хотя, наверное, не удалось бы вполне избежать «чувства» в смысле фон Брунна. Делом чувства осталось бы, должны радужка и зрачок быть большими или маленькими, темными или светлыми, или расплывчатыми. Это показывает сравнение рисунков 94, 95 и 96. Потому что анатом один не смог бы решить проблему реконструкции радужки и зрачка. Участие археолога и скульптора тут необходимо. Если бы удалось изготовить отливки из жидкого мрамора лучших греческих оригиналов, которые сегодня по всему миру разрушены, и раскрасить их по образцу саркофага Александра, тогда мы могли бы получить, наконец, правильное впечатление об изначальном воздействии греческой пластики.

Такой музей, которым сегодня не располагает ни один город мира, означал бы не только спасение чести искусства прошедших веков, но он наверняка оказывал бы плодотворное воздействие на скульпторов нашего времени и способствовал бы подъему уровня достижений современной скульптуры.

Особенно необходимым было бы решение проблемы путем изготовления фигур из жидкого мрамора для получения метоп Парфенона. Находящиеся в настоящее время в Парфеноне метопы за последние 40 лет, как показывает сравнение с гипсовыми фигурами, хранящимися в музеях, настолько разрушились, что в обозримое время должны погибнуть совершенно, если их не забрать и не поместить в музеи, где они могли бы избежать губительного влияния непогоды. Полноценной заменой могли бы стать, мне кажется, только отливки из жидкого мрамора.

Когда я установил, по каким изменениям оконечностей век и верхнего века можно определить положение роговицы, я предложил некоторым художникам нарисовать радужку серой краской таким образом, как я предположил на основе моих анатомических исследований направления взгляда. Мне кажется, что разрисованные таким образом бюсты существенно выигрывают в производимом впечатлении по сравнению с изображенными рядом оригиналами: другие люди, которым я показывал изображения, считают так же. Согласны ли с этим наши археологи и скульпторы, я не знаю. Изображения, которые я привожу, не претендуют на то, чтобы представлять собой решение проблемы, но должны побудить к изображению радужки и зрачка (рис. 94, 95, 96).

Как я попытаюсь позднее подробно обосновать, о духовной составляющей человека говорят преимущественно глаза. Поэтому, как мне кажется, при изображении умного человека нельзя скрывать глаза положением головы или обходиться без точного изображения радужки и зрачка, но следует изображать их совершенно точно и определенно, если мы хотим передать духовное значение нашего персонажа.

Конечно, можно усомниться в том, что направление взгляда и форма глазницы представляют такой большой физиогномический интерес и заслуживают такого подробного обсуждения. Если бы речь шла только о моментальных изменениях под влиянием быстрой смены направления взгляда, то с этим вполне можно было бы согласиться. Но очень у многих людей есть привычка очень часто смотреть в одном и том же направлении. У них глазница как бы застывает в соответствующей форме и она, соответственно, приобретает большое физиогномическое значение. Привычное направление взгляда частично зависит от профессии. Священник в церкви смотрит, как правило, вверх и вдаль, врач, напротив, вниз, на кровать больного. Моряк и летчик наполовину прикрывают веки, чтобы защититься от солнца, а крестьянин смотрит вдаль на свои поля — иногда несколько мечтательно. А механик фиксирует острый взгляд на близком расстоянии — на том объекте, который он в данный момент обрабатывает. И если некто 8 или 10 часов в день удерживает взгляд в определенной позиции, то веки привыкают к соответствующему положению. Так формируется глазница, характерная для определенной профессии. Только у дилетантов и бездельников сохраняется незамутненное восприятие.

«Врачебный глаз» — это не фантазия; он действительно существует. Врач смотрит, как правило, вниз, на больного, лежащего в кровати. Поскольку палата обыкновенно бывает освещена не очень хорошо, он вынужден широко раскрывать глаза. Так формируется широко открытый, серьезный, острый, но также доброжелательный и пробуждающий доверие взгляд врача. Я привожу изображение некоторых врачей на рис. 97-102. Но не у всех врачей такие глаза. У большого числа врачей работа у кровати больного отсутствует; исследователи, которые работают в лаборатории, имеют в большинстве случаев другой взгляд и другие глаза. О типичной форме глаз исследователей я буду говорить позднее.

И, кроме того, для формирования настоящих «врачебных глаз» необходимо, чтобы врач полностью погружался в свою профессию, чтобы он рассматривал свою работу как службу Богу и предавался своей профессии не как ремесленник, но как художник. А это относится лишь к небольшой части врачей. Этим и объясняется то, что далеко не все врачи имеют такие красивые характерные профессиональные глаза.

Греки изображали Асклепия в двух различных интерпретациях. Это впервые установил Хайнрих фон Брунн. Он трактует Асклепия как бога, чей прекрасным бюст с глубоко посаженными глазами находится в Лондонском Музее (рис. 103). Брунн видел в этом богоподобном враче великого клинициста, который подходил к кровати больного лишь для участия в консилиумах. Второе же понимание Асклепия, по мнению Брунна, воплощает домашний врач — это тип с поверхностно расположенными глазами, как это показано на рис. 104.