Читать онлайн «Анализ характера». Страница 90

— ослаблением мышечного панциря и восстановлением тревоги;

— связыванием тревоги и установлением мышечной ригидности;

— мышечным напряжением и подавлением либидо;

— развитием либидинальной подвижности и мышечной слабостью.

Прежде чем сделать теоретические выводы, давайте обратимся к клиническим фактам, имеющим отношение к связи между мышечным тонусом и сексуальным напряжением. Во время анализа характера, когда в результате разрушения характерной ригидности начинает появляться мускульное напряжение, возникает одна из трех реакций: тревога, деструкция или либидинальный импульс. Последний означает протекание возбуждения и телесных флюидов к периферии, первый — поток, направленный в центр организма. Деструктивное возбуждение тоже соответствует возбуждению, направленному к периферии, но только к: мышцам конечностей. Ясно, что все три типа базовых возбуждений можно освободить от мускульного панциря. Итак, можно сделать следующее заключение: хронический мышечный гипертонус представляет сдерживание всякого вида возбуждения, удовольствия, тревоги и ненависти. Это выглядит так, будто сдерживание жизненного функционирования (либидо, тревоги, деструкции) подменилось образованием мышечного панциря вокруг центра биологической личности. Если характерная формация столь тесно связана с тонусом мускулатуры, мы правы, делая вывод о функциональной идентичности невротического характера и мышечной дистонии. Ниже мы рассмотрим факты, подтверждающие этот и другие выводы, которые могут ограничить валидность концепции о функциональной идентичности характерного панциря и мышечного панциря.

С точки зрения внешних проявлений сексуальное обаяние связано с расслабленной мускулатурой и свободно протекающей психической активностью. Ритм движения, смена напряжения и расслабления мышц сочетаются с модулированной речью и общей музыкальностью; с такими людьми сразу возникает чувство психического контакта. Очарование детей, у которых еще нет вытеснения, особенно в анальной сфере, основано на том же самом. Ригидные неловкие и аритмичные люди производят впечатление психического одеревенения, специфической окостенелости и неподвижности; речь плохо модулирована, и их нельзя назвать музыкальными. Многие из них никогда не «оттаивают» и способны «чуть-чуть отпустить себя» в условиях интимного знакомства. Опытный наблюдатель в таких случаях сразу заметит изменение в действиях мускулатуры. Нельзя сказать, что психическая и соматическая ригидности выражаются одна через другую, они составляют форму единого функционирования. Крепко закованные в панцирь люди производят впечатление неэротичных, а кроме того, лишенных чувства тревожноси. В зависимости от толщины панциря ригидность может сочетаться с внутренним возбуждением различной степени.

Меланхоличные или депрессивные люди обладают застывшим одеревенелым лицом, точно каждое движение требует преодоления сопротивления. При маниакальных состояниях, напротив, импульсы внезапно заполоняют всю личность. При кататоническом ступоре психическая и мышечная ригидности полностью идентичны, а разрешение ситуации возвращает таким людям психическую и мышечную подвижность.

Здесь мы достигаем некоторого понимания природы смеха (выражение радости на лице) и природы горя (выражение подавленности, депрессии). Во время смеха лицевая мускулатура сокращается, а когда человек переживает горе, она становится вялой. Это соответствует тому факту, что мышечные сокращения (диафрагмальный клонус,[70] смех, о котором говорят «живот надорвешь») являются парасимпатическими, либидинальными, в то время как вялость мышц связана с симпатическим функционированием и антилибидинальна.

Возникает вопрос, может ли «генитальный характер», не страдающий хроническим застоем энергии, иметь мышечный панцирь? Если да, то это опровергает мой тезис о функциональной идентичности характерного и мышечного панциря. Дело в том, что генитальный характер тоже имеет сформированный «характер». Наблюдения за такими людьми показали, что и здесь налицо определенное «панцирное покрытие», что способность избегать неудовольствия и тревоги достигается формированием периферического панциря. В этих случах общая поза и выражение лица тоже становятся более напряженными, сексуальная возбудимость и способность к сексуальному удовольствию снижаются, так же как порой и работоспособность. При этом свободно протекающая, удовлетворяющая работа заменяется механическим и не приносящим удовольствия спектаклем. В связи с этим счастливая сексуальная жизнь является наилучшей структурной основой для продуктивной деятельности. Различие здесь заключается в том, что в случае невротического панциря мышечная ригидность хроническая и действует автоматически, генитальный же характер сам распоряжается своим панцирем: он может «пустить его в дело» или «вывести из игры» по собственной воле. С точки зрения сексуальной экономики неважно, что биопсихическая энергия становится связанной, важно, в какой форме это происходит и может ли снизиться доступность этой энергии. Целью психической гигиены не может быть предупреждение способности формирования панциря, она (цель) может состоять только в том, чтобы обеспечить гарантию максимальной вегетативной подвижности, то есть формирование такого панциря, который обладал бы подвижностью. Это — задача, которая недоступна ни одному из существующих ныне воспитательных и моральных институтов.

Следующий пример продемонстрирует функциональные взаимоотношения между характерной установкой, мышечным напряжением и вегетативным возбуждением. В этом пациенте больше всего поражало, что все его высказывания были поверхностны; он сам чувствовал, что все это не более чем «болтовня», даже при разговоре о серьезных вещах. Позже стало понятно, что эта поверхностность и есть центральное характерное сопротивление, которое позволяет ему свести к нулю всякий аффективный импульс. Выяснилось также, что «болтовня» и «поверхностность» соответствуют его идентификации с мачехой, которую характеризовали те же черты. Эта идентификация обусловила возникновение пассивно-фемининного отношения к отцу: болтовня была попыткой победить, умилостивить и развлечь гомосексуальный объект, «задобрить» его, как опасного зверя. Но кроме того, она играла роль замещающего контакта, поскольку, как позже показал анализ, контакта с собственным отцом этот пациент не имел. Болтовня, таким образом, имела троякий смысл: пассивно-фемининное ухаживание (вегетативная функция), защиту от агрессивных импульсов (функция панциря) и компенсацию отсутствия контакта. Психическое содержание этой поверхностности можно представить следующим образом: «Мне надо одержать победу над отцом, я должен умилостивить его и быть ему приятным; но вместе с тем я чувствую пустоту, я не забочусь о нем, на самом деле я его ненавижу; я не могу показать, что с самого начала у нас с ним не был установлен контакт». Неловкость этого пациента и его мышечная скованность поражали не меньше, чем описанное психическое поведение. Он лежал на кушетке, застыв, как доска, совершенно неподвижно. Было ясно, что любые аналитические «ухищрения» бесполезны, пока не разбит его мышечный панцирь. Несмотря на то что пациент производил впечатление понятливого и восприимчивого человека, он отрицал, что чувствует тревогу; у него были моменты сильной деперсонализации, он ощущал себя бесчувственным. Но на этой стадии сами по себе детские переживания были неважны, как и их связь с невротическим симптомом. Они имели огромное значение только в связи с его закованностью в панцирь. Перед нами стояла задача пробить панцирь и выкристаллизовать из него историю детства и подавленное вегетативное возбуждение.

С самого начала поверхностность проявилась в «страхе смерти» или страхе падения. Этот пациент долгое время очень боялся упасть, скатиться, провалиться в бездну, вывалиться из лодки в воду, выпасть из несущихся с горы саней и т. д. Скоро выяснилось, что его страхи основывались на страхе, вызванном типичными ощущениями в области диафрагмы, которые испытывает человек, катаясь на американских горках. В своей книге «Функции оргазма» я писал, что страх оргастического возбуждения часто выражается страхом падения. Было неудивительно обнаружить, что этот пациент страдал сильным оргастическим нарушением как раз такого рода. Поверхностность, таким образом, была не только пассивной позицией, она выполняла совершенно определенную функцию: была активной установкой, защитой от «страха смерти» и страха перед вегетативным возбуждением. Итак, совершенно ясно, что между двумя отклоняемыми состояниями — страх падения был идентичен страху вегетативного возбуждения — существовала связь. В чем эта связь заключалась?