Читать онлайн «Инстинкт и социальное поведение». Страница 85

__________

Чтобы понять отношения между локальным и глобальным подходом, рассмотрим сначала, как они складываются в более простых ситуациях – в физике. Представим себе тонкую упругую мембрану, вроде употребляемых в телефонных трубках, край которой заделан в жесткий зажим. Пусть вначале мембрана М находится в плоскости чертежа (рис.4а) в ненапряженном состоянии, с краем К. Теперь изогнем зажим, подняв его на разную высоту над плоскостью, так что кривая К уже не укладывается в одну плоскость; при этом мембрана М тоже изгибается и приходит в равновесие, принимая вид кривой поверхности, висящей над горизонтальной плоскостью (см. вид сбоку на рис.4б). При заданной форме граничной кривой эта поверхность имеет вполне определенный вид. Чтобы найти этот вид, можно прибегнуть к двум различным способам. Первый способ состоит в том, что из всех кривых поверхностей с заданной граничной кривой К ищут ту поверхность, для которой некоторая величина – потенциальная энергия напряжения – имеет наименьшее значение. Оказывается, что мембрана всегда устанавливается таким образом, чтобы это значение было наименьшим, но в природе это получается само собой, а нам для решения задачи пришлось бы рассмотреть множество поверхностей с заданной границей К, вычислить для каждой из них потенциальную энергию (что отнюдь не просто!), а затем сравнить полученные числа и найти наименьшее из них. При этом каждый раз надо было бы рассматривать всю поверхность в целом, так что этот подход можно назвать глобальным.

Но есть и другой, локальный подход, изображенный на рис.5. Заменим мембрану сеткой с узлами, связанными между собой пружинами, как это делается в пружинных матрацах, и натянутой на ту же границу К. Для каждого узла можно найти его высоту над горизонтальной плоскостью (см. отрезки Р0Р, Q0Q на рис.4б). Тогда оказывается, что в положении равновесия сетки высота каждого узла Р приближенно равна среднему арифметическому высот четырех соседних узлов Р1 , Р2 , Р3 , Р4 . Это локальный метод, поскольку надо брать лишь высоты нескольких соседних точек, но в физике доказывается, что он вполне равносилен глобальному. Каждая точка упругого тела ведет себя так, как будто «знает» лишь положения соседних точек и приспосабливается к ним; в процессе установления равновесия каждый узел перемещается лишь под действием примыкающих к нему пружин, но все тело принимает форму с минимальной энергией.

Принцип минимума потенциальной энергии проще всего проиллюстрировать примером равновесия шарика на кривой поверхности. Под влиянием силы тяжести шарик займет самое низкое положение на поверхности - на дне одного из ее углублений, поскольку потенциальная энергия шарика пропорциональна его высоте над землей. Иначе говоря, в состоянии равновесия потенциальная энергия минимальна.

«Оптимизация» потенциальной энергии аналогична оптимизации национального дохода, а соотношение между ближайшими узлами – игре экономического индивида, учитывающей лишь его ближайшее окружение. Подобно тому, как каждый узел сетки реагирует лишь на положение соседних, занимая «среднее» положение между ними, каждый индивид реагирует лишь определенным образом на поведение его соседей, и этого достаточно для оптимизации всего национального дохода.

В физике все описанное выше может быть строго доказано, и принцип минимума потенциальной энергии имеет статус теоремы. В экономической теории (развитой Адамом Смитом еще до возникновения теории упругости и без математического аппарата!) ситуация значительно сложнее. Если сузить рассмотрение рынка, ограничиваясь случаем, когда известны все выходящие на рынок товары, все производители этих товаров с их объемом производства и себестоимостью и все потребители с их потребностями и покупательной способностью, то для такого детально описанного свободного рынка можно в принципе рассчитать рыночное равновесие цены; при этом «принцип Адама Смита» становится доказуемой теоремой.[71] Это значит, что если бы мы в самом деле знали все указанные данные и умели бы провести все нужные вычисления, то мы могли бы предсказать состояние равновесия рынка с наибольшим общим доходом. В таком случае можно было бы планировать экономическую жизнь общества, заранее назначив каждому индивиду его роль в качестве производителя и потребителя и устранив всякую конкуренцию – причем получились бы в точности те же оптимальные результаты, что и в условиях свободного рынка с неограниченной конкуренцией!

Казалось бы, этим устанавливается экономическая «равноценность» систем, описанных выше под именем «капитализма» и «коммунизма». Более того, вне области материального обеспечения все преимущества оказались бы, как можно подумать, на стороне коммунизма, поскольку индивид, освобожденный от «борьбы за существование» и от страха разорения и безработицы, мог бы посвятить свою жизнь творчеству, наслаждению искусством и общению с людьми, столь же свободными от всех низменных забот. Это и обещали коммунисты своим последователям. А поскольку их система, по-видимому, не предусматривала паразитизма, связанного с частной собственностью, то можно было уверовать в ее превосходство. Более того, «глобальные» обещания коммунистов апеллировали к высоким человеческим идеалам, тогда как «локальные» расчеты индивида, погруженного в свое рыночное окружение, отнюдь не вдохновляются этими идеалами и воспринимаются как «мещанское» себялюбие.

Но в действительности детальный расчет рыночного хозяйства невозможен. Можно показать, что сбор всей необходимой для этого информации и выполнение всех нужных вычислений потребовали бы большего труда, чем все народное хозяйство в целом; а этот труд, в свою очередь, кто-то должен был бы учитывать и планировать, и так далее до бесконечности. Конечно, можно было бы попытаться оперировать с сокращенной информацией, пренебрегая некоторыми данными и заменяя другие данные «средними значениями». Такой деятельностью и занимались всевозможные плановые органы так называемых «социалистических» стран – и полностью провалились. Не помогли и компьютеры, заимствованные у капиталистов, потому что нельзя было получить надежных данных, и потому что нельзя было учесть, как повлияют на результаты все пренебрежения и усреднения. Комедия «госпланов» обернулась трагедией для разоренных народов.

Значение «принципа Адама Смита» не в этом. Он дает уверенность в том, что свободный рынок, предоставленный самому себе и без общего планирования, ведет к оптимальным глобальным результатам. Теоремы математической экономики служат именно для объяснения этого принципа, а вовсе не для химерических расчетов с недоступными данными. Если же перейти от искусственно упрощенных рыночных процессов к тем, которые происходят в действительности, то «принцип Адама Смита» приобретает статус закона природы: законы природы подтверждаются на опыте в большом числе случаев, доказываются как теоремы в специальных условиях, а в общем случае постулируются как правдоподобные гипотезы. Разумеется, всегда есть границы, вне которых эти гипотезы теряют силу. К таким ограничениям мы сейчас перейдем.

Как и любой закон природы, «принцип Адама Смита» может рассматриваться не только с чисто научной стороны, но и в его «прикладном» значении, то есть в его отношении к человеческому обществу. С этим оптимальным принципом с самого начала связывали так называемый «оптимизм Адама Смита». Хотя консерваторы восемнадцатого века отнюдь не приветствовали триумф рыночного хозяйства, люди, называющие себя консерваторами в наши дни, воображают, что «совершенно свободный рынок», или по крайней мере такой рынок, каким он был сто лет назад, может исцелить все пороки нынешнего общественного организма. Мы отложим пока обсуждение этого вопроса и обсудим в этом разделе научные аспекты «принципа Адама Смита».

Экстремальные принципы в естествознании. Как мы уже видели, открытия Ньютона, объяснившего строение солнечной системы, породили надежду, что со дня на день явится другой Ньютон, который объяснит человеческое общество и укажет наилучший способ его устройства. Адам Смит, при всей популярности его книги, этой надежды не оправдал: он объяснил не то общество, какое было до него, а то, которое едва начало складываться при его жизни, и из его объяснения можно было сделать лишь тот вывод, что новое общество будет, в некотором смысле, давать наилучшие экономические результаты - в смысле наивысшего «национального дохода». Об идеальном обществе не было речи, потому что рыночное хозяйство отнюдь не обеспечивало «справедливого» распределения этого дохода и счастья отдельного человека.