Читать онлайн «Методологические проблемы социально-гуманитарных наук». Страница 22

К сожалению, надежды императора-реформатора не оправдались. В 305 г. оба августа – Диоклетиан и Максимиан, сложив свое звание, удалились в частную жизнь, вместо них августами стали Галерий и Констанций Хлор. Однако на этом череда законных передач власти прекратилась, не успев и начаться. Последующие смуты положили конец системе тетрархии, которая прекратила свое существование в первой четверти IV в.

История знает немало примеров, когда именно слабо проработанная или необеспеченная система передачи власти становилась причиной политических и социальных катастроф в жизни государств и народов. Достаточно вспомнить период истории государства Российского после смерти царя Ивана Грозного вплоть до воцарения династии Романовых (с 1583 по 1613 г.).

Царь Иван Грозный убил своего сына и не имел достойного наследника. После недолгого царствования другого его сына, Феодора, на престоле оказался Борис Годунов, который, впрочем, и при жизни Ивана Грозного был фактическим правителем России. После же смерти Бориса Годунова его сын Федор недолго продержался не престоле. Как пишет о нем Н. И. Костомаров, «новый царь был шестнадцатилетний юноша, полный телом, бел, румян, черноглаз и, как говорят современники, «изучен всякого философского естествословия». Ему присягнули в Москве без ропота, но тут же говорили: «Не долго царствовать Борисовым детям! Вот Димитрий Иванович придет в Москву» [Костомаров 2006, с. 412]. Тем временем Лжедимитрий I уже подъезжал к Москве.

Сфера материального производства, на первый взгляд, имеет мало общего со смертью. Вещи, производимые людьми, обладают собственным физическим существованием и нередко надолго переживают и своих творцов, и своих владельцев. Живым олицетворением экзистенциального контраста между эфемерным человеческим существованием и долгой жизнью рукотворных вещей являются музеи, где выставлены предметы, которых касались руки давно умерших людей.

Однако и в этой сфере факт смертности человека получает своеобразное преломление: ответом на него является унификация технологических процессов, стандартизация производимой продукции. Превращение человека в «винтик» производственной машины практически полностью нейтрализует риски, связанные с непредвиденным выбыванием участников производственного процесса. Сложившееся в индустриальную эпоху машинное конвейерное производство – это поистине та сфера человеческой деятельности, по отношению к которой, как ни к какой другой, справедлив принцип «Незаменимых людей нет». Это ли не победа над смертью, хотя бы в одном и чрезвычайно узком аспекте? Ответ был бы, безусловно, утвердительным, если бы смысл жизни человека сводился целиком к материальному производству и если бы ценность человеческого существования не связывалась прежде всего с уникальностью каждой отдельной личности.

Вот почему проблема смерти наиболее явно представлена в сфере духовного производства, которая в своих продуктах наиболее полно отражает человеческую индивидуальность. Сама эта сфера, сфера производства смыслов, имеет весьма сложную структуру. Отображая классификацию форм общественного сознания, она в то же время не тождественна ему. Духовное производство охватывает формы общественного сознания лишь в той их части, которая связана со специализированной деятельностью, требующей определенных компетенций и направленной на создание востребованных обществом продуктов.

Сознание же общества как сознание надындивидуальное, включающее духовный опыт индивидов, но не сводимое к нему, а существенно дополняющее его опытом интерсубъективных взаимодействий во всех четырех сферах социального и суммой накапливающихся в ходе исторического развития артефактов этого опыта, складывается и развивается во многом стихийно, без участия специализированной деятельности по производству духовных продуктов.

В то же время сознание проникает во все названные четыре сферы общественной деятельности. Ни социальная, ни организационная, ни материально-производственная, ни духовная деятельность не могут осуществляться, не задействуя в той или иной мере тех или иных форм сознания.

Однако, выделяя различные формы общественного сознания, разграничивая рефлективное и ценностное отражение явлений в сознании общества, различая духовное производство и не включенные в него явления общественного сознания (например, обыденное сознание), мы в то же время не должны забывать о субстанциальном единстве сознания общества. Все используемые нами систематизации и разграничения не отменяют этого субстанциального единства, но лишь позволяют в ходе анализа выявить в нем интересующие нас аспекты.

В основе субстанциального единства сознания человеческого общества лежит единство его субъекта, каковым является социальная общность, множество людей, объединенных между собой бесчисленным и разнообразными связями – социально-родственными, духовными, производственными, организационными и другими, – реализуемыми в социальной деятельности. Органическое и неразрывное единство этой человеческой субстанции сохраняется и на уровне структурных компонентов сознания общества, выражаясь в содержательном единстве. Эмпирически это проявляется в том, что, например, в рамках одной культуры, одного исторического периода одни и те же идеи, смыслы, понятия, ценностные установки обнаруживаются и в праве, и в искусстве, и в политике, и в других формах общественного сознания, по-разному преломляясь и принимая разное символическое выражение, соответствующее специфическим знаковым системам, используемым каждой из этих форм.

Для выражения этого содержательного единства, объединяющего разные формы и уровни общественного сознания, в современной науке используются такие понятия, как ментальность, социальные представления, дискурс, концепт. Необходимость использования этих понятий в нашем исследовании обусловлена особенностями его предмета. Его конституирование предполагает не выделение определенных элементов сознания общества по субстанциальному принципу, а выделение элементов, быть может, субстанциально разнородных, но объединенных общим содержанием, каковым является смерть. Для этого нам и потребуются указанные понятия, широко используемые в современных науках об обществе – истории, семиологии, культурологи, антропологии, этнокультурных исследованиях. Однако для того, чтобы ввести эти понятия в контекст социально-философского исследования, необходимо уточнить их значения, включить их в категориальную систему социальной философии.

Понятие ментальности (mentalités) сформировалось в рамках одного из влиятельных направлений современной зарубежной историографии, начало которому положили исследования французской школы «Анналов». Как отмечает А. Я. Гуревич, представители этой школы данным понятием обозначили главный предмет своего анализа: «социально-психологические установки, автоматизмы и привычки сознания, способы видения мира, представления людей, принадлежащих к той или иной социально-культурной общности» [Гуревич 1989 а, с. 75]. В отличие от продуктов духовного производства, таких как «теории, доктрины и идеологические конструкции», которые, как правило, тяготеют к систематическому оформлению, «ментальности диффузны, разлиты в культуре и обыденном сознании» [там же], как правило, «не осознаются самими людьми, обладающими этим видением мира, проявляясь в их поведении и высказываниях как бы помимо их намерений и воли» [там же, с. 76]. Важное качество ментальностей состоит в том, что они «выражают не столько индивидуальные установки личности, сколько внеличную сторону общественного сознания, будучи имплицированы в языке и других знаковых системах, в обычаях, традициях и верованиях» [там же].

Таким образом, одна и та же ментальность может пронзать собой всю толщу общественного сознания, имплицитно выражаясь в языке и других его проявлениях и артефактах. Согласно определению В. С. Соколова, «ментальность – это система идеалов, ценностных ориентаций, установок, а также психологических и мыслительных механизмов восприятия и понимания мира, которые позволяют воспринимать, сознавать и преобразовывать мир. Другими словами, ментальность – это и идеалы, и ценности в форме убеждений (своеобразных умственных установок, если так можно сказать), и методы познания, характерные для данной личности как части какой-то социальной общности» [Соколов 2003, с. 401].

Надо заметить, что разработка истории ментальностей как интегральной части социальной истории развернулась с 1960-х гг. Для этого периода характерна общая тенденция деидеологизации гуманитарного знания, «поиск представлений и понятий, мощно определяющих сознание и поведение человека, но лежащих как бы «ниже» господствующих идеологических систем» [Соколов 2003, с. 77], стремление «вырваться из жестких и узких рамок идеологий и высветить установки сознания, им не подвластные и даже им противостоящие, несомненна для всех указанных школ. Тем самым создавались условия для изучения потаенных пластов общественного сознания, особенно тесно связанных с повседневной жизнью человека, с его коренными жизненными ориентациями. Эти пласты сознания по существу игнорировались предшествовавшей наукой, которая понимала общественную жизнь исключительно на уровне философии, религиозной догматики, эстетики – на уровне элитарном [там же].