Читать онлайн «Британская империя. Разделяй и властвуй!». Страница 28

Следующий фазис в истории Великой Британии я уже рассматривал в первых главах. Голландия – в упадке, и Англии приходится вести состязание с Испанией и Францией, связанными между собою фамильным договором. При этом она имеет больше дела с Францией, так как и в Америке, и в Индии ее соседкой является Франция, а не Испания. И вот начинается уже описанный мною поединок между Францией и Англией. Решающим событием его была Семилетняя война и новое положение, дарованное Англии Парижским трактатом 1762 года. Это кульминационный пункт могущества Англии в восемнадцатом столетии; по крайней мере никогда с тех пор Англия не занимала такого высокого положения по отношению к другим государствам. На одну минуту казалось, что вся Северная Америка должна достаться ей и войти в состав Великой Британии. По пространству такая империя не была бы обширнее испанских владений, но как неизмеримо выше была бы она по внутреннему величию и силе! Испанская Империя в самой основе своей имела крупный недостаток, она по крови не была европейской. Не говоря уже о том, что чисто европейская часть ее населения принадлежала к романской расе, которая даже в Европе была в упадке, – на территории испанских колоний значительная часть населения заключала в себе примесь варварской крови, и еще большая его часть была чисто варварской крови. Английская же империя, за исключением невольников, имела население исключительно цивилизованной расы; а примеры из древней истории показывают, что изолированная невольническая каста, исправляющая трудные и грубые работы, вполне совместима с высокой формой цивилизации; гораздо опаснее порча национального типа примесью варварской крови.

На этой кульминационной фазе Англия становится для всей Европы предметом зависти и страха, каким была раньше Испания и после нее, в семнадцатом веке, Франция. После первых побед Англии в колониальном поединке с Францией поднялся впервые крик против нее – тиранической владычицы морей. В 1745 году, как раз после взятия Луисбурга,[84] французский посланник в С.-Петербурге представил ноту, в которой он жаловался на морской деспотизм англичан и на их замыслы уничтожить торговлю и мореплавание всех других народов; он заявил о необходимости политической комбинации для поддержания морского равновесия. Прежняя союзница Англии присоединяется к этой жалобе: около того же времени появился памфлет, озаглавленный: «La voix dun citoyen a Amsterdam», в котором крик Шафтсбюри: «Delenda est Carthago» – вернулся эхом в Англию из уст некоего Мобсрю. «Mettons nous, – восклицает он, – avec la France au niveau de la Grande Bretagne, enrichis-sons nous de ses propres fautes et du delire ambitieux de ses ministres».[85] Он предлагает коалицию с целью добиться отмены навигационного акта. Начиная с этого времени и до 1815 года зависть к Англии составляет одну из великих двигающих сил европейской политики. Она повела к вмешательству Франции в американские дела и к вооруженному нейтралитету и превратилась позже в страсть у Наполеона I, которая повела его, отчасти против воли, к завоеванию Европы.

Мы проследили, таким образом, постепенное и непрерывное расширение Англии. Медленно и верно возрастало ее величие. Но тут случилось событие совсем иного рода, произошел внезапный удар, доказавший, что в Новом Свете могут быть другие враждебные силы вне соперничества европейских государств.

Отложение американских колоний было одним из тех событий, громадное значение которых даже и тогда не могло ускользнуть от внимания. Его чреватость бесконечными последствиями сознавалась и в то время. Но последствия оказались несколько иными, чем те, каких тогда ожидали. То было первым взрывом свободной воли в Новом Свете. Со времени открытия его Колумбом и беспощадного уничтожения всех зародышей цивилизации испанскими авантюристами, Новый Свет пребывал в каком-то малолетстве. Теперь он заявляет о себе; он совершает революцию в европейском стиле, ссылаясь на все принципы европейской цивилизации.

Это уже само по себе было событие громадных размеров, быть может, даже более крупное, чем французская революция, так скоро за ним последовавшая и поглотившая собою все внимание человечества. Но в тот момент это событие рассматривалось главным образом как падение Великой Британии.

Тринадцать отделившихся колоний составляли почти всю колониальную империю Британии того времени. Их отпадение, казалось, доказывало неестественность и недолговечность Великой Британии. Но с тех пор прошло столетие, и Великая Британия все еще существует, и существует в более обширных размерах, чем прежде.

Предметы меняют свои очертания в зависимости от места, с которого мы на них смотрим; точно так же и история данного государства может принимать разнообразные формы. Сообщенный мною очерк Англии семнадцатого и восемнадцатого столетий не похож на обычные очерки: я стал на новую точку зрения, с которой многое, казавшееся раньше малым, кажется великим, и казавшееся великим кажется малым; с этой новой точки зрения выступает то, что прежде было в тени, и скрывается в тень то, что прежде ярко выступало.

А между тем многие полагают, что общие очертания истории совершенно определенны и неизменны; признают, что детали у того или другого историка могут быть более или менее точными, более или менее живыми, но рамки должны оставаться одинаковыми для всех историков. На самом деле именно эти-то рамки – список великих событий, заучиваемых школьниками, – подвижны, непостоянны и изменчивы, хотя и кажутся отлитыми из стали. Что делает событие великим или малым? Всегда ли восшествие на престол короля – великое событие? В момент своего совершения оно кажется великим, но когда возбуждение, вызванное им, уляжется, оно может оказаться не имеющим никакого значения в истории страны. Последовательное применение этого принципа произвело бы переворот в нашем понятии об истории. Оно показало бы нам, что действительная история государства может совершенно отличаться от официальной: многие события, считавшиеся великими, могут в действительности оказаться неважными, а истинно важные события могут остаться едва затронутыми или вовсе упущенными.

Следовательно, необходимо выбрать критерий исторической важности событий: применение такого критерия при оценке их должно составлять главную задачу историка. Какой же критерий должны мы применить? Можем ли мы сказать: «Историк должен выдвигать вперед такие события, которые интересны»? Но событие может быть интересным в биографическом, нравственном или поэтическом отношении и все-таки не быть интересным в историческом отношении. Можно сказать: «Историк должен придавать событиям то значение, которое приписывалось им в то время, когда они совершались; он должен возрождать чувства того времени». Я утверждаю, что это не дело историка, что он не обязан, как мы часто слышим, переносить читателя в прошлое время и заставлять его смотреть на событие так, как на него смотрели современники. Какая была бы в этом польза? Современники обыкновенно судят о великих событиях совершенно ложно. Напротив, одной из главных функций историка является исправление взгляда современников. Вместо того, чтобы заставлять нас разделять чувства прошлого времени, обязанность историка состоит в том, чтобы указать нам, что то или иное событие, поглощавшее внимание современников, не имело, по существу, важного значения и что другое событие, которое прошло почти незамеченным, имело громадные последствия.

Быть может, американская революция из всех событий английской истории всего более пострадала от применения ложного критерия. Как повесть или роман, она не особенно интересна. У обеих борющихся сторон нет выдающегося полководца, нет блестящих побед, и Вашингтон является наименее драматичным из всех героев. Однако то, что не интересно, как повесть, может быть чрезвычайно интересно, как история. Ставя французскую революцию, благодаря изобилию личных инцидентов, впереди американской, мы проявляем неумение распознать эту разницу. Столь же вредно отразился на изучении американской революции и другой упомянутый мною ложный взгляд на задачи истории. Историк не должен быть романистом, но для него еще хуже, если он газетный политик. Средний взгляд современников на любое великое событие бывает почти неизбежно поверхностным и ложным. Между тем наши историки как бы гордятся тем, что оценивают американскую революцию совершенно так, как они оценивали бы ее, будучи членами парламента при министерстве лорда Норта.[86] Вместо того чтобы попытаться изобразить философию события и отвести ему должное значение в истории мира, они вечно поглощены вопросом, как следовало бы им голосовать в тот или другой исторический момент: по вопросам об отмене акта о гербовых пошлинах или по поводу билля о бостонском порте.[87] Я называю это газетным отношением к истории. Историк этого типа прислушивается к парламентским прениям, пристально следит за судьбой министерства и за результатом ближайшего голосования. Особенностью этой манеры является то, что вопросы выдвигаются и рассматриваются в порядке их появления и с тем поверхностным знанием, которое достаточно лишь для самого спешного их разбора. Все это, быть может, хорошо на своем месте, но в исторических сочинениях производит очень печальное впечатление. И между тем английская история в ее новейших периодах изобилует такими вульгарными, поверхностными взглядами момента. Она глубоко заражена общими местами партийной политики и, рассматривая величайшие вопросы, постоянно берет за образец газетную передовицу. Какой же критерий исторического значения событий истинен? По-моему, таким критерием должна быть их чреватость последствиями или, другими словами, важность последствий, могущих вытекать из них. Руководствуясь этим принципом, я старался доказать, что в восемнадцатом столетии процесс расширения Англии гораздо важнее в историческом отношении, чем все домашние вопросы и движения. Взгляните на фигуру, которая управляет английской политикой в середине этого столетия, – на Питта Старшего. Его слава отождествляется с расширением Англии; он – государственный человек Великой Британии. Молодая энергия его политической карьеры тратится на флибустьерскую войну с Испанией, слава приобретена в эпоху великого колониального поединка с Францией, старость посвящена усилиям отвратить раскол Великой Британии.