Читать онлайн «Британская империя. Разделяй и властвуй!». Страница 26

Какова же следующая фаза развития Великой Британии? В союзе с Голландией, она вступает в соперничество с Великой Францией, созданной Кольбером. С нашей точки зрения, эпоха управления Кольбера означает момент вступления Франции в соревнование с западными державами из-за Нового Света. Франция в ранних своих открытиях едва ли уступала Англии. Жак Картье (Jacues Carrier)[73] составил себе имя раньше, чем Фробишер (Frobicher) и Дрек (Drake).[74] Колиньи (Coligny) создает схему колонизации раньше, чем Ралей (Raleigh). Акадия и Канада были населены, и город Квебек основан под предводительством Самуила Шамплена (S. Champlain)[75] около того времени, когда совершило свое плавание судно «Mayflower». Но, как это бывало обыкновенно, запутанность Франции в европейских делах препятствовала ее успехам в Новом Свете. Тридцатилетняя война дала ей гегемонию в Европе. В середине этого столетия она почти постоянно занята европейскими войнами. Колониальную часть великого испанского наследия она предоставляет Голландии и Англии, естественно приберегая для себя то, что лежит ближе к ее границам – Бургундию. Таким образом, в дни Кромвеля Франция оказывается несколько позади в великом состязании из-за колоний. Мазарини, по-видимому, мало понимал океаническую политику человека, но, как только он умирает, как только кончается война и наступает мирное время, является Кольбер и ведет Францию по новому пути. Он применяет во Франции все великие изобретения коммерческой политики, выработанные голландской республикой, в особенности систему Chartered Company. Он стремится, и на первое время не без успеха, придать Франции – этой стране феодализма, аристократии и рыцарства – тот промышленный, современный характер, который приобретали морские державы под влиянием притягательного действия Нового Света. Кольбер фигурирует у Адама Смита в качестве представительного государственного человека меркантильной системы, и действительно, как министр Людовика XIV, он, по-видимому, воплощает в себе то извращение коммерческого духа, которое наполнило Европу войной. «Торговля, – говорит Адам Смит, – которая должна бы естественно служить связью дружбы и союза для наций и отдельных личностей, сделалась самым обильным источником раздора и вражды».

Мы уже видели, что в семнадцатом веке действуют две великие силы, определяющие все события; одна из них – Реформация – постепенно ослабевает, другая – тяготение к Новому Свету – усиливается. При изучении истории того времени надо постоянно быть настороже, чтобы не приписать работу одной из этих сил другой. Так, при Кромвеле, как это было и раньше, при Елизавете, коммерческое влияние скрывается под религиозным. То же повторяется теперь, когда, после поединка между двумя морскими державами, следует их союз против Франции. Союз длится в течение двух великих войн и двух английских царствований,[76] и если мы проследим его рост с 1674 года до революции 1688 года, то он нам покажется союзом двух протестантских держав против нового покушения со стороны католицизма. Ибо как раз в это время происходила одна из самых неожиданных и бедственных реакций, известных в истории. Отмена Нантского эдикта возродила политику шестнадцатого столетия. Почти совпадая со вступлением на английский престол католика Якова II, она произвела мировую религиозную панику. История как будто вернулась назад на целое столетие, и снова воскрес век Лиги, Филиппа II и Вильгельма Молчаливого, а между тем уже казалось, что равновесие вероисповеданий твердо установлено тридцать лет назад Вестфальским трактатом, что Европа поглощена стремлением к колониальному расширению. И вдруг идеи Кольбера сразу забыты, собранные им богатства истрачены, и при Ла-Гоге уничтожен основанный им флот.[77] И нам кажется, что против этого католического возрождения Англия и Голландия впервые заключают между собою союз.

Однако Новый Свет был отодвинут на задний план лишь на один момент, и то скорее только казалось, что он отодвинут. Так, если мы проследим историю не снизу вверх, а сверху вниз, если с Утрехтского договора мы взглянем назад, на союз морских держав, торжествовавших тогда победу, то перед нами предстанет союз совсем иного рода. Непрерывность событий за все это время нимало не нарушена; Мальборо[78] занимает положение Вильгельма, и союз по-прежнему направлен против Людовика XIV, но религиозный пыл улегся, и война носит, как показывают сами условия Утрехтского договора, интенсивно коммерческий характер. Для Англии эта война была такой блестящей, она носит такое громкое название – война за испанское наследство и окружена таким монархическим ореолом, что кажется нам истинным примером фантастических, варварских, опустошительных войн старого времени. В действительности же это была одна из наиболее деловых войн Англии и велась в интересах английских и голландских купцов, торговля которых и благосостояние находились в опасности. Все колониальные вопросы, питавшие раздоры Европы с самого открытия Америки, сразу выдвинулись вперед, сразу назрели при перспективе союза между Францией и Испанской империей, ибо такой союз повлек бы за собою закрытие почти всего Нового Света для англичан и голландцев и открыл бы его для соотечественников Кольбера, которые тогда были заняты исследованиями и заселением реки Миссисипи. Позади всего придворного блеска grand siècle, коммерческие соображения правят миром так, как никогда раньше им не правили, и продолжают править им в течение значительной части открывающегося затем прозаического столетия.

Среди этой войны произошло достопамятное событие, всецело принадлежащее рассматриваемому развитию, – именно законодательное объединение Англии и Шотландии (1707). Прочтите его историю у Бертона, и вы увидите, что для Шотландии оно отмечает начало новой истории точно так же, как Армада отмечает начало новой истории для Англии. Это объединение знаменует собою вступление Шотландии в соперничество за Новый Свет. Ни одна нация, относительно численности своего населения, не извлекла столько выгод из Нового Света, как шотландцы, а между тем до унии они вовсе не имели доступа к Новому Свету. Из английской торговли они были исключены, а бедность их страны не позволяла им соперничать с другими нациями на собственный счет. В царствование Вильгельма III они сделали громадное национальное усилие и попытались завладеть территорией в Новом Свете. Они основали Дариенскую[79] компанию, которая должна была урвать для Шотландии кусок той громадной территории, которую Испания признавала своей собственностью. Предприятие не удалось; возбуждение и разочарование, созданное неудачей, повлекли за собою переговоры, которые привели к унии. Англия обеспечила себе безопасность от домашнего врага на случай войны; Шотландия получила доступ к Новому Свету.

Одна из важнейших эпох в истории расширения Англии отмечена Утрехтским договором (1713). Этот исторический момент, с нашей точки зрения, имеет почти такое же выдающееся значение, как момент Испанской Армады (1588), – он означает начало преобладания Англии. В эпоху Армады Англия впервые вступает в состязание; в Утрехте она берет первый приз. В эпоху Армады она имела дерзость бросить вызов державе, которая была гораздо сильнее ее; успех вызова выдвинул Англию вперед и дал ей место в ряду великих государств. Хотя с этих пор она неуклонно двигается вперед, однако в первой половине семнадцатого столетия Голландия привлекает больше внимания, внушает больше восхищения, а во второй его половине первенство принадлежит Франции. В период времени, простиравшийся приблизительно с 1660 по 1700 год, Франция была, бесспорно, первой державой в мире: после Утрехтского договора первой державой сделалась Англия, и далее в течение нескольких лет она не имела соперниц. Ее слава в других странах, уважение, которое она внушала своей литературой, философией, народным образованием и науками, должны быть отнесены к этому времени; в эту именно эпоху пользуется она той репутацией интеллектуального первенства, которою прежде славилась Франция. Правда, значительная доля этого блеска была мимолетна, однако с этого времени и навсегда Англия удерживается на высшем уровне, чем когда-либо прежде. С этого момента создается универсальное признание Англии самой могущественной державой в мире. С особенной определенностью создается убеждение, что ни одно государство уже не может равняться с нею по богатству, торговле и морской силе. Объясняется это отчасти тем, что ее соперницы ослабели, а отчасти и тем, что сама она подвинулась вперед.

Упадок Голландии к этому времени сделался заметным. Пока жил Вильгельм, она пользовалась ореолом его славы, но ко времени Мальборо и дальше ею овладевает утомление и желание покоя. Ее силы надломлены в войне с Францией и в состязании с Англией. Она более не проявляет своей прежней энергии. Таким образом, старая соперница Англии отступает. Новая соперница, Франция, сразу подавлена бедствиями войны, и она, дела которой за тридцать лет перед тем были приведены в порядок величайшим финансистом века, теперь обременена банкротством, которое сопровождает ее до революции. Ее смелая попытка захватить торговлю Нового Света не удалась. В известном смысле она приобрела Испанию, но при этом не получила того, что делало Испанию ценной, – доли в американской монополии. Правда, вскоре после того Франции удалось отчасти вознаградить свои утраты; ей представился случай выказать колониальную предприимчивость и таланты. Дюпле (Dupleux) в Индии, Ла-Галиссоньер (La Galissoniere)[80] в Канаде, Бальи-де-Суффрен (Baili Sufren)[81] на море высоко подняли имя Франции в Новом Свете и надолго поддержали ее соперничество с Англией. Однако в момент Утрехтского мира едва ли можно было это предвидеть. Величие Англии, упоенной победами, казалось тогда значительнее, чем оно было на самом деле.