Читать онлайн «Грамматика фантазии. Введение в искусство придумывания историй». Страница 11

15 НАРОДНЫЕ СКАЗКИ КАК СТРОИТЕЛЬНЫЙ МАТЕРИАЛ

Народные сказки вошли в качестве основы, строительного материала в целый ряд фантастических операций, начиная от литературной игры (Страпарола) [8] и кончая играми «при Дворе» (Перро); народными сказками пользовались все, от романтиков до позитивистов; наконец, в нашем веке великое дело сделала «фантастическая филология», позволившая писателю Итало Кальвино дать итальянскому языку то, что ему недодал девятнадцатый век, поскольку в Италии не было своих братьев Гримм. О всякого рода подражаниях, жертвами которых стали народные сказки, о злоупотреблении ими в педагогике, о коммерческой эксплуатации (Дисней), которой они, без вины виноватые, подверглись, я умалчиваю.

К миру сказок по-разному, но оба удачно, приобщились Андерсен и Коллоди.

Андерсен, подобно братьям Гримм, шел от сказок своей страны. При этом Гриммы, будучи истинными немцами, стремились, записывая тексты народных сказителей, создать в Германии, стонавшей под игом Наполеона, живой памятник немецкому языку (сам прусский министр просвещения воздал им должное за их подвиг на благо отечества). Андерсен же обратился к народным сказкам не для того, чтобы зазвучал во всеуслышание голос его народа, а для того, чтобы восстановить в памяти и оживить собственное детство. «Я и сказки» — таков был «фантастический бином», служивший Андерсену путеводной звездой во всем его творчестве. Потом он отошел от сказки традиционного типа, чтобы создать новую, населенную романтическими образами и одновременно бытовыми реалиями, используемую им иной раз и для того, чтобы выместить на ком-нибудь досаду. Опыт народных сказок, согретый солнцем романтизма, понадобился Андерсену для полного высвобождения фантазии; кроме того, он стремился выработать такой язык, которым можно было бы разговаривать с детьми, не сюсюкая.

В «Пиноккио» Коллоди тоже живут ландшафты, оттенки, колорит народной тосканской сказки, составляющие, однако, по отношению к сюжету лишь глубокий субстрат, а с точки зрения языковой фактуры — один из компонентов изначального сырья, материала по природе своей весьма сложного. Потомкам это стало ясно из множества толкований, которым «Пиноккио» многократно подвергался и подвергается.

Братья Гримм, Андерсен, Коллоди как сказочники сыграли роль великих освободителей детской литературы от назидательности, приданной ей с момента ее возникновения, то есть с тех самых пор, как появилось народное образование. Бесценными союзниками детей стали и герои приключенческих книг — индейцы, пионеры Америки, следопыты, а также авангард колониализма — пираты, корсары и тому подобные персонажи.

Андерсена можно считать основоположником современной сказки, той сказки, где темы и образы прошлого из вневременных эмпирей спускаются на грешную землю. Коллоди пошел еще дальше, в роли героя вывел мальчишку — таким, каков он есть, а не каким его хотели видеть учитель или священник, и придал новый облик персонажам классической сказки. Его Девочка (впоследствии Фея) с Голубыми Волосами — это лишь дальняя родственница традиционных волшебниц; в образах Пожирателя Огня Манджафуоко или Зеленого Рыбака прежний Леший почти неузнаваем, Человечек из Сливочного Масла — это лишь забавная карикатура на Волшебника.

Андерсен неподражаем, когда, оживляя зауряднейшие предметы, он добивается эффекта остранения; эти его образы уже стали хрестоматийными. Коллоди — большой мастер диалога: набил руку на сочинении комедий, которые кропал много лет.

Но ни Андерсен, ни Коллоди — и это доказывает, что они были гениальными поэтами, — не знали сказочного материала так, как его знаем сегодня мы, после того, как он был каталогизирован, рассортирован и изучен под микроскопами психологии, психоанализа, формального, антропологического, структуралистского и других методов. Это значит, что мы превосходно оснащены всем необходимым для того, чтобы «обрабатывать» классические сказки, популяризируя их в форме игр, развивающих фантазию. Об этих-то играх, без всякой системы, в том порядке, в каком они будут приходить мне на ум, я и расскажу в следующих главках.

— Жила-была девочка, которую звали Желтая Шапочка…

— Не Желтая, а Красная!

— Ах да, Красная. Так вот, позвал ее папа и…

— Да нет же, не папа, а мама.

— Правильно. Позвала ее мама и говорит сходи-ка к тете Розине и отнеси ей…

— К бабушке она ей велела сходить, а не к тете…

И так далее.

Такова схема старой игры в «перевирание» сказок; ее можно затеять в любой семье, в любую минуту. Я тоже к ней прибегал много лет назад в своих «Сказках по телефону».

Игра эта серьезнее, чем может показаться на первый взгляд. Необходимо лишь выбрать для нее нужный момент. Дети в отношении сказок довольно долго остаются консерваторами. Им хочется, чтобы сказка рассказывалась теми же словами, что и в первый раз, им приятно эти слова узнавать, усваивать в первоначальной последовательности, снова испытывать волнение, как при первой встрече с ними, в том же порядке: удивление, страх, вознаграждение.

Детям необходимы порядок и успокоение, мир не должен слишком часто сходить с рельсов, на которые ребенок с таким трудом его водружает.

Поэтому вполне возможно, что поначалу игра в «перевирание» сказок будет раздражать, будоражить. К появлению волка малыш подготовлен, появление же незнакомого персонажа настораживает: неизвестно, кто он, друг или недруг.

Но наступает момент, когда Красной Шапочке больше нечего ему сказать: ребенок может с ней и расстаться. Как со старой игрушкой, от долгого употребления пришедшей в негодность. Вот тогда он соглашается, чтобы сказка превратилась в пародию, — отчасти потому, что пародия как бы санкционирует расставание, но еще и потому, что новый угол зрения возобновляет интерес к самой сказке.

Переставленная на другие рельсы, знакомая сказка заставляет ребенка переживать ее заново. Дети играют теперь не столько с Красной Шапочкой, сколько сами с собой; бесстрашно позволяют себе вольности, рискуют брать на себя ответственность за все то, что может случиться. Тут взрослому надо быть готовым к здоровому избытку детской агрессивности, ко всякого рода нелепицам.

В некоторых случаях эта игра будет оказывать оздоровительное воздействие. Она поможет ребенку избавиться от иных навязчивых идей: научит не бояться волка, представит в менее гнусном свете лешего и в смешном виде ведьму, установит более четкую грань между миром подлинным, где известные вольности недопустимы, и миром вымысла. Это рано или поздно должно произойти: конечно, не раньше, чем волк, леший и ведьма выполнят свою традиционную миссию, но, разумеется, и не слишком поздно.

Второй серьезный аспект игры состоит в том, что участник ее должен интуитивно произвести самый настоящий анализ сказки. Альтернатива или пародия могут иметь место лишь в определенных пунктах, а именно в тех, которые являются характерными для данной сказки, определяют ее структуру, а не в ходе плавного развития повествования от одного смыслового узла к другому. Операции декомпозиционные и композиционные происходят в этой игре одновременно. Вот почему такое вмешательство можно назвать оперативным, а не абстрактно-логическим. В результате вымысел получается «точечный» и лишь изредка приводит к новому синтезу с иной логикой; это, скорее, блуждание среди сказочных тем без определенной цели, подобно тому как ребенок, вместо того чтобы рисовать, просто выводит каракули. Но ведь мы уже уяснили себе, какое это полезное занятие — выводить каракули.

В некоторых школах я наблюдал такую игру. Детям дают слова, на основе которых они должны придумать какую-нибудь историю. Например, пять слов, подсказывающих сюжет Красной Шапочки: «девочка», «лес», «цветы», «волк», «бабушка», плюс шестое слово, постороннее, например «вертолет».

Учителя или другие авторы эксперимента исследуют с помощью такой игры-упражнения способность детей реагировать на новый и по отношению к определенному ряду фактов неожиданный элемент, их умение использовать такое слово в уже известном сюжете, заставлять привычные слова реагировать на новый контекст.

При ближайшем рассмотрении игра эта есть не что иное, как разновидность «фантастического бинома»: с одной стороны, Красная Шапочка, с другой — вертолет. Второй элемент «бинома» состоит из одного слова. Первый — из ряда слов, которые, однако, по отношению к слову «вертолет» ведут себя как единое целое. Итак, с точки зрения фантастической логики все ясно.

Наиболее интересные для психолога результаты достигаются, по-моему, тогда, когда фантастическая тема дается без подготовки, после минимального пояснения.