Читать онлайн «Варварство, социализм или...». Страница 56

Жестокий кризис XIV столетия помог Европе создать технический перевес над Востоком. Особенно значительными оказались успехи в добыче и обработке железа. Достаточно вспомнить какое восхищение вызывали цельнометаллические доспехи европейцев даже в развитых средневековых странах — Индии и Китае. Союз феодального государства и торговой буржуазии на Западе не мог бы сложиться без материальной основы. Ухудшение климата, как можно судить, помогло промышленно-торговому развитию Европы и ускорило внедрение новых технологий и общественных правил. Именно по итогам этого кризиса Западная Европа превратилась в центр мировой системы, её лидера, сердцевину расширяющейся глобальной экономики.

В дальнейшем новые кризисы (как и кризис середины XVII века) лишь усиливали перевес Запада над периферией. Связь государства и капитала менялась, изменялся капитал, а также преобразовывалось государство. Через серию социальных революций в наиболее развитых странах мир перешёл от эпохи торгово-колониальных империй к новому общему строю. В Голландии, Англии, а затем и Франции старые феодальные отношения были уничтожены. Завоевав власть в этих странах, капитал завоевал себе большую свободу в рамках хозяйства планеты. Империи стали другими. В ходе непростой и порой кажущейся нелепой борьбы выстроилась новая иерархия государств. К середине XIX столетия Англия оказалась мировым гегемоном.

Хотя Кагарлицкий часто считается в России адептом школы ми-росистемного анализа, в данной книге он постоянно полемизирует с её ведущими представителями. Меньше — с Иммануэлом Валлер-стайном и Самиром Амином, больше — с Джованни Арриги. С одной стороны, книга Кагарлицкого показывает ограниченность гегемонии великих держав, а с другой — демонстрирует продолжительные периоды развития мировой системы капитализма без некого единого государства-гегемона. Могущество Испании в XVI веке было ограниченным. И хотя эта держава являлась долгое время главным рынком Запада, она имела сильных соперников. Первая половина XVII века вовсе не была временем голландской гегемонии, несмотря на огромное влияние этой державы. После европейского кризиса 1640-1650-х годов Англия и Франция больше чем полтора столетия соперничали с переменным успехом. Британская гегемония устанавливается лишь после падения Наполеона, а утверждение на месте мирового лидера Соединённых Штатов тоже оказывается не простым: ему предшествует целая эпоха острейшего соперничества.

Книга Кагарлицкого показывает слабость выдвинутой Джованни Арриги в книге «Долгий двадцатый век» теории длинных циклов накопления. Согласно которой в мировой системе сменилось несколько стадий накопления капитала, имевших общие, даже повторяющиеся (что позволяет говорить о циклах), черты. Теория Арриги неплохо согласуется с представлениями об обязательности и сменяемости гегемоний, но начинает конфликтовать с более сложной картиной истории. Воссоздавая её и предлагая собственное понимание логики развития, Кагарлицкий незримо продолжает свою полемику с этим известным левым исследователем.

И всё же «главный герой» книги — политическая гегемония при капитализме, её формирование, развитие и её кризисы. Борьба империй, шедшая века, предшествовала складыванию британской глобальной гегемонии. Она в свою очередь сыграла огромную роль в форматировании мира как системы. США не заняли механически место Англии, а оказались гегемоном нового качества.

Соединённые Штаты захватывают позицию нового мирового гегемона после Второй мировой войны. Но США оказываются империалистом без империи. Ещё в ходе Первой мировой войны они выступили за изменение глобальных правил и право независимости для малых народов. США не требовался контроль территорий других стран. Они выработали другие механизмы, среди которых главным являлась сама их экономическая мощь. Британия навязывала народам рынок и правила торговли, выгодные английскому капиталу. Аналогично вела себя в колониях Франция. Но задача приобщения к капитализму была выполнена. Империи оказались ненужными, стали переживать кризис и в конечном счёте пали. Очень интересен в связи с этим рассказ Кагарлицкого о резких переменах в отношении буржуазии английских колоний к метрополии. Викторианский патриотизм сменяет отрицание империи.

Неудачи гегемона вовсе не обязательно оборачиваются полным крахом. Соединённые Штаты заняли место Англии в роли мирового экономического центра. Британия перешла на роль младшего партнёра, как в своё время перешла на него Франция при лидерстве Англии.

Связи с американским рынком сделали послушными многие первоначально очень свободолюбивые государства. Прямая зависимость от процессов в экономике США позволила превратить деколонизацию 1950-1970-х годов в предпосылку для роста американского влияния на планете в новом виде. Сама гегемония США и её внутренняя структура приобрели принципиально новые черты. После поражения во Вьетнаме казалось, что Соединённые Штаты вот-вот утратят своё положение в мире. Всё получилось иначе.

Кризисный период 1970-х годов ослабил американскую гегемонию, но она не рухнула, а только видоизменилась. Международный валютный фонд, Всемирный банк и Всемирная торговая организация стали её новыми инструментами. Под влиянием США мир интегрировался идеологически. Неолиберализм превратился в тотальную религию современности, а миф о всеобщей демократии остался мифом. Европа попыталась сформировать свой центр гегемонии и посмела даже в 2000-х годах протестовать на официальном уровне против военных агрессий Соединённых Штатов, но осталась экономически раздробленной, неравномерной и зависимой от заокеанского лидера.

Мир снова оказался на переломе в 2008 году. Кризис глобального капитализма выявил острый кризис гегемонии США. Сложившаяся за три десятилетия общемировая неолиберальная модель экономики начала погружаться в пучину нескончаемых проблем. Экономисты очень быстро уловили, что главной наукой эпохи может стать их наука. Однако очищенная от всего «лишнего» либеральная экономическая доктрина не была способна ничего объяснить. В ней отсутствовало главное: понимание истории и интерес к ней вообще. Адепты неолиберализма были бессильны понять природу нового глобального кризиса и предугадать его развитие. Глубокие корни потрясений современности были скрыты под пластом академического невежества.

Кагарлицкий не случайно оказался у истоков осмысления экономической катастрофы современности. Руководимый им институт одним из первых предупредил о надвигающемся кризисе. В основе его оценок и прогнозов лежало глубинное изучение мировой и российской экономической истории.

В 1930-х годах марксистская историческая школа Покровского была разгромлена в СССР. Сталин взял курс на подчинение знания задачам патриотической пропаганды. В советскую эпоху гуманитарные науки (не только история, но и экономика) несли на себе печальный след совершившегося при Сталине переворота. Был ли «советский марксизм» настоящим марксизмом? Классовый анализ во многом отодвигался на второй план. Национальный взгляд на историю выступил вперёд. В России 1990-2000-х годов Борис Кагарлицкий стал тем учёным, который первым вернулся к изначальной логике марксистского анализа прошлого. В книге «Периферийная империя» он показал, каким большим процессам было подчинено развитие России от первых княжеств до наших дней. Мировой рынок (а не «мудрые цари-реформаторы») сыграл роль творца важнейших поворотов в отечественной истории. По существу новая книга является продолжением предыдущей. Теперь Кагарлицкий стремится уже вскрыть связи мирового рынка с развитием планеты вообще, в особенности подчеркнув роль институтов (государств и крупных коммерческих учреждений) в сотворении глобальной экономики как мы её знаем.

Кризисные события настоящего проще всего объяснить лежащими на поверхности фактами. Не случайно банкротства банков рассматриваются многими как порождение их ошибок, случайных обстоятельств или дурных правил, а биржевой крах возводится в причину краха промышленного. Кризис американской имперской гегемонии выглядит не результатом её успехов, а плодом неудачных политических решений. Но если постараться распутать клубок исторических событий, то социально-экономические процессы современности утратят черты детектива. Множество наивных неубедительных версий отпадёт. Их заменят чёткие ответы и логичные предположения. Кризисы экономики и глобальной гегемонии одинаково предстанут детищами развития, признаком исчерпания его возможности в старых формах. Мир не единожды переживал подобные ситуации.

Исследование Кагарлицкого многое проясняет в закономерности имперской «эволюции» истории. Эта работа заслуживает внимательного прочтения. Книга позволяет многое понять в мировой истории, отбросить внушённые иллюзии и, заглянув в прошлое, постичь природу основных событий нашей эпохи. О ней, как и о «Периферийной империи», будут спорить, кого-то она заденет, кого-то побудит сформулировать собственные ответы на поставленные в ней вопросы. Но важно другое: «От империй — к империализму» создаёт базу для дальнейших исследований.