Читать онлайн «Радикальный ислам. Взгляд из Индии и России». Страница 35

Фильм «Королевская битва-2» оказался вызывающе откровенной проговоркой. Однозначно и крайне доходчиво, в пропагандистско-клиповой манере, он продемонстрировал грубую склейку двух активно моделируемых явлений – западного и восточного вариантов танатофилии.

Пропаганду смерти «непрямыми» способами мы уже обсуждали выше. Но, разумеется, есть и прямые. Прежде всего, героизация террористов-смертников в кино. На эту тему снято множество фильмов. В том числе известная кинокартина индийского режиссера Сантоша Севана «Террористка» (1999 г.). В основе сюжета история убийства Раджива Ганди юной тамильской террористкой. Коллизия фильма построена вокруг того, что девушка вдруг узнает о своей беременности. Начинается внутренняя борьба между инстинктом жизни и решимостью умереть. Финал фильма как бы оставляет вопрос открытым. Зритель может сам его додумать. В момент, когда террористка с цветочными гирляндами в руках подбегает к тому, которого она должна взорвать, фильм обрывается. Мы видим только роскошный фейерверк взметнувшихся к небу лепестков. Возможно, западный обыватель увидит в этом красивом финале хеппи-энд – торжество любви и жизни, отказ девушки от теракта. Но совершенно иначе данная сцена трактуется в террористической среде. «Террористка» – классическое учебное пособие по психологической подготовке новобранцев в террористических организациях. Торжество праведной смерти, торжество духа над телом – именно такой пафос прочитывают в последнем кадре и вкладывают в сознание будущих террористов их инструкторы.

Перед тем, как перейти к рассмотрению второй составной части мирового постмодернистского процесса, а именно, к качественным изменениям мира Контрмодерна, еще один пример, характеризующий сегодняшнее состояние того, что еще недавно было миром Модерна. Сюжет касается напрямую темы террора. В 2004 году, конкретно 11 сентября, в самом центре Москвы, в Большом зале Дома Союзов (заметим, кстати, одном из символов ушедшей советской эпохи), должна была состояться премьера очередного громкого шоу, с дальнейшим его прокатом в Лондоне и других столицах мира. Шоу-проект представлял собой концерт некоей эстрадной исполнительницы по имени НАТО (артистический псевдоним), оформленный как… террористический акт. Дата – знаковая, билеты на концерт – имитация авиационных, певица – в черном, с прорезью для глаз, в облачении мусульманской террористки-смертницы, песни (часть на арабском) – соответствующего содержания. Все это вместе должно было к тому же отсылать к свежей еще в памяти москвичей ситуации с захватом театрально-концертного здания на Дубровке (теракт в октябре 2002 года) во время спектакля «Норд-Ост», унесшего жизни 130 человек.

По стечению обстоятельств, за несколько дней до широко разрекламированного «концерта-теракта», 1 сентября 2004 года, произошел отнюдь не «игровой» захват школы в Беслане. На фоне этой чудовищной свежей трагедии, в дни траура, данное конкретное постмодернистское действо в Москве было сочтено неуместным и отменено властями города. Однако обратим внимание: замысел устроителей довольно точно отражал и развивал генеральное направление, в котором идет работа с современным западным обществом. Это общество, давно уже названное «обществом спектакля» (термин введен культурологом Ги Дебором в его книге «La Societe du spectacle», 1967 г.8), все дальше двигают по пути кардинальных подмен. Оно все более склонно воспринимать предельно страшные вызовы реальности лишь как повод для шоу и получать удовольствие от насилия над собой. Лишь небольшая и сравнительно молодая часть подобного общества способна соблазняться идеей «побыть террористом-смертником» (вариант культовой «Королевской битвы-2»). Для подавляющей части западного общества оказывается более приемлемым упоение ролью «жертвы террориста» (вариант шоу-проекта «концерт-теракт»). Хотя и первое, и второе, безусловно, составные элементы единого социального «спецзаказа».

Закончив этот беглый обзор ситуации на территории, считающейся по инерции вотчиной Модерна, посмотрим, как обстоят дела на противоположном контрмодернистском «полюсе».

Казалось бы, угасающей культуре Запада, культуре побеждающего Постмодерна, противостоит нравственно здоровый, религиозный, верный своей традиции мусульманский Восток. Казалось бы, имеющиеся издержки радикального исламизма (к каковым относится беспокоящий «цивилизованный» мир терроризм) следует списать на ту нетерпимую для человека традиции, в частности правоверного мусульманина, ситуацию, которая описана нами выше. «Контрмодерн – против Модерна, смутировавшего до состояния Постмодерна» – вот идеальная формула, к которой хотели бы свести суть проблемы идеологи Контрмодерна. Так ли это на самом деле?

Оговорим еще раз, что не считаем черты, проявившиеся в радикальном исламизме (а говорить мы хотим именно о нем), имманентно присущими исламу как религии. Оговорив, рассмотрим то новое, что несет в себе феномен радикального исламизма.

Это, прежде всего, новые формы борьбы за собственную (исламского мира) религиозную идентичность. Ничего плохого в этом самом по себе нет. Общества, в том числе традиционные, если они живые, должны же как-то учитывать меняющуюся ситуацию вокруг них. Частично меняются и практики, которые поддерживают неизменными основополагающие религиозные идеологемы. При этом допустимая грань их изменений в классическом традиционном обществе проходит там, где изменение практик еще позволяет сохранить неизменными идеологемы.

В отличие от классического традиционного общества, современные контрмодернистские образования обязаны соотносить себя с внешней нетрадиционной средой. Причем средой, не просто основательно модернизированной, но и существенно сдвигающейся в сторону Постмодерна (см. выше). В силу этого современные контрмодернистские образования занимаются вовсе не воспроизводством нормальной Традиции, а достаточно произвольным конструированием какой-то «наидревнейшей, утерянной Традиции», носителями и защитниками которой они себя объявляют. На деле это позволяет достаточно вольно интерпретировать не только практики, но и религиозные идеологемы. И – в силу уже оговоренного конструирования – оно неизбежно оказывается вовлеченным в постмодернистский поток. Потому что – и это очень важно подчеркнуть – любое конструирование немедленно вовлекает конструирующего в этот самый постмодернистский поток. Постмодернизму глубоко наплевать, что именно конструируется – архаика или ультрасовременность. Все виды конструирования для него равноценны. Главное, чтобы имело место произвольное, а значит, не чуждое иронии конструирование, а не серьезное отношение к тому, что связано с исторической преемственностью и историей вообще. Постмодернизм боготворит суррогатные идентичности, с удовольствием их создает, не проводя различий между типами суррогатов.

«Новыми формами борьбы за идентичность» в случае ислама оказался, во-первых, суицидальный терроризм – явление более чем спорное с религиозной точки зрения. И одобряемое отнюдь не большинством исламских авторитетов, но, как известно, лишь отдельными шейхами, приравнявшими данный вид терроризма не к самоубийству, а к воинской священной смерти – шахаде. Ислам же традиционный (особенно в суннитской версии) отвергает суицидальный террор, поскольку в нем человек, как и во всяком самоубийстве, посягает на право одного лишь Аллаха распоряжаться жизнью правоверного.

Во-вторых, в суицидальный терроризм оказались вовлечены женщины и даже дети. Это обстоятельство менее всего укладывается в какую бы то ни было традиционалистскую доктрину. И тем не менее оно имеет место быть. Задаваясь вопросом, что такое реальный Контрмодерн, рассмотрим внимательнее ситуацию с женским и детским суицидальным террором. Поскольку это наиболее показательный кластер.

В исламском мире с конца XX века женский суицидальный террор постепенно переходит из экзотики в «норму» ведения террористической войны. Что объяснимо с точки зрения прагматики, поскольку женщине легче, не вызывая подозрений, проникать на территорию противника, но что, безусловно, входит в конфликт с массой ограничений, существующих для женщин в традиционном исламском обществе.

Прежде чем начать использовать шахидок, палестинский ХАМАС, например, должен был преодолеть целый ряд внутренних запретов. До сих пор продолжается спор религиозных авторитетов о допустимости участия женщин в джихаде с точки зрения Корана. Но и чисто «бытовые» обстоятельства затрудняют для террористических организаций привлечение женщин к делу террора. Например, нежелание компрометировать будущую шахидку (и, что, может быть, еще важнее, свое движение) в глазах традиционного общества несоблюдением важного правила: женщина не должна находиться в сообществе мужчин (а как ее иначе инструктировать?) без близкого родственника. То есть проблемы существуют, и не только религиозного характера.