Читать онлайн «Газета "Своими Именами" №48 от 26.11.2013». Страница 17

Поехал казак на чужбину далёку

На борзом своём на коне вороном.

Свою Украину навеки покинул,

Ему не вернуться в родительский дом…

Напрасно казачка его молодая

И утро, и вечер на север глядит:

Всё ждёт-поджидает – с далёкого края

Когда же к ней милый её прилетит.

Далёко-далёко, где вьются метели,

Где страшно седые морозы трещат,

Где сдвинулись дружно и сосны, и ели,

Казацкие кости под снегом лежат…

Оттенок трагизма песенного сюжета в сопоставлении с нашим счастливым школьно-пионерским укладом создавал особый эмоциональный сплав, который был окрашен осознанным чувством социальной защищённости, и эти параллели приводили к раздумьям, рождая повышенный интерес к иным, незнакомым сторонам жизни и особенно – к истории. Другая песня – диалог с вороном – воздействовала ещё сильнее (в том же ключе):

…Расскажу тебе, невеста,

Не таясь перед тобой:

Под Варшавой есть там место,

Где кипел кровавый бой.

Бой кровавый – пир богатый

Буду помнить целый век.

Но пришёл туда с лопатой

Неизвестный человек.

Он прогнал меня насилу

И, спасая от зверей,

Закопал в одну могилу

Мертвецов-богатырей.

Такие песни, авторы которых оставались неизвестными, не входили в репертуары широко распространённой тогда художественной самодеятельности – и это было вовсе не обязательно чьим-то мракобесным запретительным произволом: просто они не всегда вписывались в праздничное настроение людей. Но эти выстраданные, рождённые трагическими всполохами ратных будней песни были то тревожными, то щемяще-грустными отзвуками суровой отечественной истории, отголосками многих военных и социальных катаклизмов и потому помогали разностороннему духовному развитию и более глубокому пониманию жизни – при отсутствии радио, а тем более телевидения.

Отец, сельский учитель (человек суровый, строгий, но при этом очень душевный), тоже постоянно что-нибудь напевал, занимаясь дома хозяйственными делами. Уроженец глухой захолустной деревушки, обеспечивавший в детские годы лыковыми лаптями всю свою родню, он только в 12 лет пошёл в школу, а затем, после окончания седьмого класса и Могилёвского педтехникума, в начале 1930-х годов стал учителем (заочную учёбу в институте прервала война). Поэтому он был советским до мозга костей, и любые брюзжания по поводу каких-либо отрицательных сторон деятельности Советской власти как государственной системы отметал решительно и аргументированно, однако не мирился с конкретными извращениями и искривлениями её политики в чиновничьей практике, за что был уважаем во всей округе. Отец очень любил советские песни, знал и помнил их стихотворную ткань, что в школьные годы, естественно, органично передалось и нам, троим детям. Помню его склонившимся над столом, на котором он, будучи завучем Маховской семилетней школы, долгими вечерами колдовал над составлением расписания занятий, напевая при этом одну за другой популярные тогда мелодии:

В чистом поле – поле под ракитой,

Где клубится по ночам туман, –

Там убитый, там лежит зарытый,

Там схоронен красный партизан.

Я сама героя провожала

В дальний путь на славные дела,

Боевую саблю подавала,

Вороного коника вела.

…На траву, на травушку степную

Он упал, простреленный в бою.

За Советы, за страну родную

Отдал жизнь геройскую свою…

Эта народная песня родилась в воюющем народе на основе стихотворения М.В. Исаковского, и поскольку белорусская глубинка многие годы после войны ещё жила партизанскими настроениями и памятью о славных делах народных заступников, она звучала повсюду – и в поле, и в застольной обстановке. Но чаще всего её пели женщины, среди которых было бессчётно много молодых солдатских и партизанских вдов, осознававших трагичность своего социального положения, разрушенного быта, вынужденного и почти безнадёжного одиночества. Напевная, берущая за душу такой естественной, понятной грустью, она часто – задумчиво и негромко – плыла над деревенской улицей в вечерней тишине то с дальней полевой дорожки, то с завалинки, на которой сходились после трудового дня три-четыре усталые подруги одной женской доли, одной судьбы…

В послевоенные годы происходила ежегодная ротация сельских учительских кадров, и многих учителей, переведённых из других школ, сельсовет поселял в домах колхозников. Так сложилось, что учительский коллектив отмечал многие советские праздники у нас, поскольку к 1948 году отец, получив в Госбанке кредит как инвалид Великой Отечественной войны, кое-как закончил строительство небольшого пятистенного дома. Эти праздничные вечера вошли в мою жизнь незабываемыми уроками песенного искусства. Многие новые песни советских композиторов (да и некоторые народные) я впервые услышал от учителей, и надо ли говорить, каким сплавом чувств сопровождалось их восприятие в такой неформальной, дружески семейной, очень душевной обстановке.

Ряд песен составлял в этом учительском кругу неофициальный репертуар, повторявшийся из праздника в праздник, причём даже запевали их одни и те же инициаторы (чаще женщины). Необычайно популярной была мечтательно-призывная «Казачья дума о Сталине» (стихи А. Исакова, музыка В. Колесникова):

Собирались казаченьки,

Собирались на заре,

Думу думали большую

На колхозном на дворе.

Если б нам теперь, ребята,

В гости Сталина позвать,

Чтобы Сталину родному

Все богатства показать.

Показать и похвалиться

Нашей хваткой боевой.

Приезжай, товарищ Сталин,

Приезжай, отец родной!

Помню одухотворённые, задумчивые лица более молодых учительниц при исполнении этой песни, чистые, искренние глаза, в которых даже мной, 10–12-летним мальчишкой, читались те высокие чувства, которые вызывала эта песня у всех нормальных советских людей (и прежде всего – трудовой, не избалованной интеллигенции), уровень духовности которых несравним с животными повадками нынешних обособленных людских конгломератов, когда внутреннее содержание подобной креативной особи ограничивается максимальным потреблением и чувственной физиологией (ибо барщевские, хакамады, ганапольские, венедиктовы, герберы и подрабинеки интернационального помёта на тот момент ещё либо не родились, либо пока не успели опериться за счёт народа и против народа, чтобы гадить ему во всех углах и даже на рабочий стол).

В.М. Ковалёв

*«Такое понятие, как русский народ, должно исчезнуть вообще». Аллен Даллес

(Продолжение следует)

Редактор ультралиберального журнала «The New Times» торпедирует более умеренных либералов с неутомимостью подлодки Третьего рейха, атакующей конвои Антигитлеровской коалиции Биография безупречного демократа

Работа полицейского провокатора очень непроста и требует грамотной конспирации. В противном случае мы получим дешёвку, типа участника организованных покойным движением «Наши» пьянок на озере Селигер Левона Арзуманяна. Чтобы скомпрометировать митинг на Манежной площади, направленный против кавказского криминала и крышующих его оборотней в погонах, Арзуманян пошёл демонстрировать там нацистское приветствие перед телекамерами, но попал в кадр вместе с тогдашним начальником пресс-службы московского ГУВД Виктором Бирюковым и был немедленно разоблачён.

Совсем другое дело один из величайших интриганов и провокаторов всех времён – глава Боевой организации Партии социалистов-революционеров Евно Азеф. Он в обнимку с жандармами по столице не бродил и разоблачён был лишь спустя 16 лет после вербовки. Да и то до сих пор не утихают споры: кому Евно Фишелевич нанёс больший урон – родной партии, многих членов которой он выдал полиции, или царскому режиму, уничтожив нескольких его столпов, включая министра внутренних дел Вячеслава Плеве и генерал-губернатора Москвы великого князя Сергея Александровича.

Редактор журнала «The New Times» Евгения Марковна Альбац, как и Азеф, в компании сатрапов режима по улицам не гуляет, а биографию с точки зрения самого оранжевого белоленточника имеет безупречнейшую. Как журналист она выдвинулась ещё в перестроечные годы, рассказывая в оплоте демократической мысли - газете «Московские новости» о своей беременности, родах и стирке пелёнок. Затем получение предназначенной для перспективных журналистов из осваиваемых американским бизнесом стран стипендии Альфреда Френдли, сотрудничество с газетой «Chicago Tribune», работа в Комиссии по помилованиям при первом президенте России Борисе Ельцине, учёба в Гарвардском университете, членство в Общественном Совете Российского Еврейского Конгресса… Ну и наконец нынешняя должность в «The New Times», преподавание в Высшей школе экономики и авторская программа на «Эхо Москвы» с игривым названием «Полный Альбац».