Читать онлайн «Интеграция и идентичность: Россия как «новый Запад»». Страница 14

Мог ли СССР интегрироваться в международное общество уже в 1945 г.? Опыт тесного военно-политическо-го (Большая тройка) и военно-экономического (ленд-лиз) сотрудничества с США и Великобританией в принципе говорил в пользу этого. Совет Безопасности ООН был построен как орган глобального управления на консенсусной паритетной основе между ведущими мировыми державами, в том числе СССР. Со своей стороны, Сталин официально отказался от идеи мировой революции, которой он никогда всерьез не сочувствовал, распустил «отработавший свое» Коминтерн, заменил «Интернационал» новым государственным гимном и восстановил – хотя бы и в крайне ограниченных и жестко контролируемых рамках – роль Русской православной церкви. Фактически Сталин реставрировал в России самодержавный строй, многократно усилив степень централизации и концентрации власти и сменив основу ее легитимности.

Что помешало Сталину принять правила игры, которые он лично вырабатывал вместе с Рузвельтом и Черчиллем? Политические трения с союзниками, неизбежные после победоносного окончания войны в условиях определения основ мирного порядка? Безусловно, это имело место в вопросе о будущем побежденной Германии, восстановленной Польши, по проблемам Ирана, Турции, Греции и Балкан. Сигнал, который Трумэн подал Сталину в Потсдаме в форме сообщения о создании в США «оружия колоссальной разрушительной силы», был интерпретирован последним как возобновление западного давления на СССР. Тем не менее, как представляется, главную роль в возврате к изоляционизму сыграл обоснованный страх Сталина перед последствиями «открытия СССР» внешнему миру для устойчивости того режима, который он создал. Сам факт выхода Красной армии за пределы государственных границ СССР, соприкосновение советских солдатских масс с европейской действительностью, контакты офицеров с иностранцами таили серьезную опасность для прочности режима57. Вождь СССР, без сомнения, хорошо понимал это.

«Закручивание гаек» внутри страны началось уже в конце Великой Отечественной и стало первым предвестником «холодной войны». Разумеется, конкретные формы противостояния не были предопределены заранее, но создание функционирующей системы ООН на основе сотрудничества с западными державами потребовало бы от СССР отказа от основ тоталитарного политического режима, командной экономической системы и революционной по форме, но исключительно консервативной по сути идеологии, легитимировавшей беспредельную власть аппарата Коммунистической партии и ее вождя. Помимо всего этого Сталин, проецировавший опыт европейской истории первой половины XX в. на его вторую половину, скептически оценивал шансы на то, что Европе (и СССР) удастся избежать новой мировой войны58.

В 1950-1970-е годы, в период правления Хрущева и Брежнева, сложилась парадигма мирного сосуществования «параллельных миров» – «мира социализма» во главе с СССР и «империализма» во главе с США. Сверхоптимистическая идея Хрущева о «соревновании систем», которое Советский Союз не был в состоянии выиграть, трансформировалась при его преемнике в формулу военно-стратегического паритета, который СССР, хотя и с большим трудом, мог какое-то время поддерживать. Советское руководство было настроено на длительное военно-политическое противостояние с потенциальным противником. Советская глобальная стратегия сочетала поддержание стратегического паритета, укрепление статус-кво на центральном фронте и маневры на флангах. Стратегия США, в свою очередь, включала военное и политическое сдерживание Советского Союза, пресечение его «фланговых маневров» в «третьем мире», оказание экономического и психологического давления на советское общество и союзников СССР.

В силу этих причин включенность СССР в международные экономические, политические, общественные связи была крайне ограниченной и односторонней. СССР – наряду с США – играл ведущую роль в мировой политике и в военной сфере, но из-за автаркического характера советской экономики был слабо интегрирован в мирохозяйственные связи. Политическая система требовала жесточайшей централизации и подробной регламентации всех контактов с внешним миром. Господствовавшая идеология постулировала, что «мирное сосуществование двух противоположных общественно-экономических систем является специфической формой классовой борьбы». Советская внутренняя и внешняя политика была прямой антитезой интеграции.

Вопрос об интеграции вместе с Западом в единое мировое сообщество впервые был поднят во второй половине 1980-х годов, когда начатая Михаилом Горбачевым Перестройка потребовала открытия страны для внешнего мира и в этой связи коренного пересмотра отношений с США и Западной Европой. Одновременно логика «нового политического мышления», как отмечал помощник Горбачева по международным делам Анатолий Черняев59, требовала ускорения внутренних преобразований. Постепенно становилось ясно, что для коренного улучшения отношений с Западом Советский Союз должен был кардинально измениться сам. Договоренности в области контроля над вооружениями могли служить лишь целям регулирования враждебности. Более того, любые достижения в этой области, как показал опыт разрядки 1970-х годов, были непрочны без более широких договоренностей, разрушавших основу «холодной войны». Попытки Москвы практиковать одновременно и разрядку, и «классовую борьбу» были обречены на неудачу. Разрядка, по словам Збигнева Бжезинского, занимавшего в 1977–1981 гг. пост помощника президента США по национальной безопасности, была похоронена в африканских песках Огадена60. В Москве, в свою очередь, в провале разрядки винили военно-промышленный комплекс США и «наиболее реакционные» круги «американского империализма».

В своем стремлении оживить советскую систему М. Горбачев сознательно проигнорировал «красные линии», завещанные предшественниками. Внутри страны был взят курс на формирование власти с помощью инструмента выборов, а во внешней политике произошел отказ от идеи классовой борьбы, место которой заняли тезисы о примате общечеловеческих ценностей и о свободе выбора. В этой связи вехами можно считать выступления М. Горбачева и Э. Шеварднадзе в МИД СССР в июле 1988 г. и речь Горбачева в ООН в декабре 1988 г. В результате в течение 1987–1988 гг. процесс разрядки между СССР и Западом перешел точку возврата к status quo ante. По наблюдениям посла США в Москве в 1987–1991 гг. Джека Мэтлока, уже с декабря 1987 г. Горбачев не рассматривал Америку как враждебную или потенциально враждебную силу61.

Сразу после распада СССР новое руководство России во главе с Б. Ельциным предприняло попытку интегрировать Российскую Федерацию в западные институты в качестве «великой демократической державы» с особым статусом. К концу 1990-х годов стало ясно, что эта задача на данном этапе практически невыполнима. Вопрос о характере отношений России и Запада, однако, не был снят после этого с повестки дня. Напротив, он остается актуальным для XXI в. так же, как для конца XX, но условия его решения существенно усложнились. Глобализация носит сложный и противоречивый характер. Ее «опорные точки» составляют своего рода мировой архипелаг, внутренне связанный многочисленными нитями контактов, но окруженный при этом локальными морями и совсем местными проливами. Воздействие глобализационных импульсов на ту или иную страну, в том числе на Россию, является сугубо избирательным, и в результате возникает конгломерат новаций и архаики, которые образуют отдельные анклавы62. Эта картина адекватно описывает ситуацию не только в России или в Азии, но отчасти и в зрелых западных странах – например, в США. Понятие архаики при этом, разумеется, сильно варьируется.

Институциональная интеграция представляет собой двусторонний процесс. Наряду с вопросом о том, хочет ли Россия интегрироваться, встает другой: насколько в интеграции России заинтересованы ведущие страны нынешнего Запада, прежде всего США и Европа? Теперь, когда Россия, как многие считают, «сошла с дистанции», перестала быть соперником США63, нужно ли ее включать в Атлантическую систему, возглавляемую Америкой (конкретно в НАТО64), и можно ли это сделать? Приглашение в ЕС Турции и, возможно, Украины снижает порог для эвентуального российского членства в Союзе? На каких условиях лидеры Запада готовы были бы допустить Россию в свое общество? Какие критерии были бы при этом применимы? На какие отступления от общих критериев могла бы Россия рассчитывать? Или же, развернув аргументы о «российской специфике» в противоположном направлении, можно ли ожидать, что России будут предъявлены требования повышенной жесткости?

Политика США в вопросе о целесообразности и возможности институциональной интеграции России колебалась от сдержанности Джорджа Буша-старшего до энтузиазма Билла Клинтона и прагматической практики антитеррористической коалиции Буша-младшего. В принципе, с точки зрения администрации США, Россия может стать «союзником нового типа» в противостоянии международному терроризму, распространению ОМУ и региональной нестабильности. Но и это союзничество, вопреки ожиданиям российского руководства, не закрывает вопроса о характере политического режима и экономической системы в России.