Читать онлайн «Манипуляция продолжается. Стратегия разрухи». Страница 65

Более того, само различение натурального и рыночного хозяйства многие экономисты, оказывается, считают фикцией. Ведь закон никому не запрещает продать его квартиру, значит, все они «уже на рынке». Один видный экономист (он участвовал в обсуждении под псевдонимом, и мы будем называть его М.) написал: «В установлении рыночной цены участвуют не только покупаемые и продаваемые квартиры – в ней молчаливо участвуют потенциальные покупатели и продавцы жилья, свидетельствующие самими фактами покупки/продажи или отказа от таковой, как именно относится рыночная цена с экономической эффективностью использования жилья для них лично. При этом замечательным свойством рынка является то, что какое бы решение человек ни принял в части купли или продажи, он это делает себе во благо по сравнению с альтернативами. Рынок поощряет эффективное использование ресурсов» (выделено мною – Авт.).

Нет смысла спорить об «эффективном использовании ресурсов», поскольку критерии эффективности различны в разных укладах. Судьба «недвижимости» затрагивает самые глубокие структуры этнического чувства, и экономические критерии здесь почти не играют роли. В 1996 г. не удалось ни за какие деньги выкупить землю у индейского племени в Чили для постройки ГЭС. А летом 1993 г. наемными бандитами были полностью расстреляны два племени – одно в Бразилии, другое в Перу – по сходной причине. Во многих культурах живы запреты на продажу земли и дома.

Леви-Стросс пишет: «Именно в этом смысле надо интерпретировать отвращение к купле-продаже недвижимости, а не как непосредственное следствие экономических причин или коллективной собственности на землю. Когда, например, беднейшие индейские общины в Соединенных Штатах, едва насчитывающие несколько десятков семей, бунтуют против планов экспроприации, которая сопровождается компенсацией в сотни тысяч, а то и миллионы долларов, то это, по заявлениям самих заинтересованных в сделке деятелей, происходит потому, что жалкий клочок земли понимается ими как «мать», от которой нельзя ни избавляться, ни выгодно менять» [116, с. 301–302].

Здесь проходит размежевание российского общества. Культуролог Кирилл Дегтярев писал о предполагаемом налоге в Интернет-форуме: «Мне кажется, закон нарушает некие глубокие основания, фундаментальные права и потребности человека. Начнем с того, что человеку нужен СВОЙ дом. Если же он должен платить за право в нем жить и его могут оттуда выгнать, если у него упадут доходы, это уже не свой дом. И, тем более, не родной дом… Человек, которого при определенных обстоятельствах могут выгнать из дома – потенциальный бомж. Еще хуже, если у него формируется психология бомжа. Современное западное общество – это общество бомжей. Какой бы ни был там ВВП на душу населения…

Применение подобного закона автоматически означает включение гражданина и его жилья в рыночные отношения на рынке недвижимости, поскольку оплата налога по рыночной цене означает согласие гражданина на отношение к его жилью как к объекту купли-продажи по рыночной стоимости.

Для многих их дом не может иметь рыночной стоимости, поскольку является как бы родовым гнездом. Особенно это касается сельской местности. Да и для малых городов с индивидуальной застройкой, и даже отдельных районов крупных городов. В частности, многие индивидуальные дома после постройки освящаются попом, становятся как бы святыней. И тем самым превращение их в товарную ценность становится покушением на православные ценности. Т. е. можно говорить об акции кощунства и о моральном ущербе, наносимом гражданам».

Таким образом, удержать дискуссию в рамках методологической проблемы не удалось, встал вопрос о сущности (цели) вводимого порядка налогообложения жилья. На поверхности лежат три цели: 1) пополнение бюджета путем всеобщих поборов (типа налога на дым); 2) уменьшение социального расслоения путем дополнительного налогообложения богатых; 3) территориальная дифференциация населения по имущественному признаку.

Станислав Покровский, видный мыслитель современной России, предположил наличие более фундаментальной цели – «мошенничество с планами, далеко выходящими за рамки сбора дополнительных налогов». Он пишет: «Сама система, которую выстраивают реформаторы, основана на том, чтобы связать общество отношениями, в которых каждый чих описывался бы в денежном выражении, требовал бы добывания денег с других членов общности, а государство превращалось бы в собирателя налога и распределителя средств с него для набора видов деятельности, без которых система рассыпается.

Слово «рынок» для этой системы – имя бога. Если не рыночная цена, то возникает вопрос о смысле, на основании которого собирается налог. А система изначально строится так, чтобы в ее существовании не было никакого смысла, кроме доминирования самой идеи рынка и потому увековечения господства тех, кто не имеет иных целей, кроме преумножения символов своего возвышенного положения – денег.

От них можно ожидать всего чего угодно. Я знаю, что идеологи этого образа жизни сейчас усиленно обсуждают вопрос о проституции как о важном секторе рынка услуг. Так что у них ума хватит и на введение налога на сексуальные отношения с женой по цене услуг проституток. Закон принуждает к переводу в разряд товаров то, что для людей товаром не является. Это можно сравнить с обложением каждой женщины налогом по рыночной оценке доходности промысла проститутки. Не можешь уплатить налог? Но у тебя же есть товар, который ты можешь продать. Женился? Значит, ты получаешь услуги, имеющие рыночную стоимость».

Скорее всего, ничего такого чиновники правительства и экономисты, которые готовили доктрину налога, не думали. Но они приняли неолиберальную парадигму реформы, причем приняли некритически, привыкли к ней и теперь мыслят по канонам этой парадигмы и даже не замечают, что «говорят прозой», которая устарела уже в 90-е годы. Они не замечают, что их планы проникнуты социал-дарвинизмом, который немыслим на Западе, с которого они якобы берут пример.

М. пишет о том, как рынок «поощряет эффективное использование жилья»: «Занимая данную жилплощадь, пенсионерка отбирает у офисного работника возможность устроиться на работу или не простаивать в пробках, снижает эффективность экономики. Кому из двоих отдать приоритет – пенсионерке или офисному работнику? Рынок возлагает решение на них самих. Если старушка оценивает полезность квартиры выше, чем ее цена и выплачиваемый налог, то она квартиру не продает, а если ниже – то продает. Аналогично с офисным работником. Все добровольно, каждый поступает так, как выгодно ему и стране».

По этой логике, еще эффективнее – подвергнуть пенсионерку эвтаназии. Но не будем спорить о сущности, мы говорим о методологии. В данном случае вовсе не рынок «возлагает решение на них самих», а государство, которое устанавливает налог, задающий императив поведения «пенсионерки». Но дело в том, что большинство населения (и наша «пенсионерка») вовсе не «живет в рыночном обществе» и не принимает его критериев, а только пользуется рынком в ограниченных сферах своей жизни. М. считает возможным игнорировать систему ценностей, интересы и понимание выгоды этого большинства. Между тем мирное сосуществование двух разделенных частей общества возможно только до тех пор, пока большинству позволяют жить, пусть и в бедности. Но правительство раз за разом норовит перейти красную черту.

С. Покровский указывает на целый ряд возможных при новом налоге социальных коллизий. В частности, он пишет: «Можно говорить о дискриминации абсолютного большинства населения, которое не собирается превращать жилье в товар, но которое может оказаться в ситуации законодательного принуждения к этому. Может легко быть предсказана ситуация взвинчивания рыночных цен на жилье в каких-то местностях – с целью принуждения людей к продаже жилья на основании их неспособности к уплате налога. При этом из-за лага времени между назначением налога и моментом продажи жилье может оказаться скупленным по смехотворно низкой цене».

Таким образом, первая методологическая ошибка концепции нового закона о налоге заключается в том, что она игнорирует важный факт: дома домам рознь. На рынке «движутся» дома-товар (вероятно, это 5–6 % жилищного фонда), остальные закоснели в «натуральном хозяйстве». Они существуют для личного потребления («для жизни») людей и почти с ними срослись. Эти два множества различны не меньше, чем земля-товар и общинная земля в годы реформы Столыпина. Внешне земля одинакова, а политэкономически и социально – разная. И к общинной земле ошибочно применять инструменты меры (цену), действующие на рынке. Разумеется, и дома, составляющие часть натурального хозяйства, можно облагать налогами. Но при этом обоснование налога и принцип оценки налогооблагаемой базы должны явно исходить из признания характера объекта и понимания той ценности, которую представляет для обывателей дом[52].