Читать онлайн «Черная сотня. Происхождение русского фашизма». Страница 30

Еретикам надо было дать отпор, но, если учесть масштабы ереси, отпор был мягок и нерешителен; это позволило националистам продолжать борьбу. Они облегчали свое положение, не атакуя большевизм в лоб. Наоборот, они старались — и небезуспешно — подладиться под партийную линию. Например, Кожинов объявил Достоевского критиком буржуазного общества; Лобанов отыскал в «Бесах» ужасный пример американизации души; по Ланщикову (еще один идеолог правой), сам факт большевистской революции — яркая демонстрация особой исторической миссии России. Националисты стремились показать, что они вне политики, что их заботят только вопросы культуры. В поддержку своих доводов они обильно цитировали Маркса, Ленина и Брежнева. Они не касались жестокого убийства царской семьи, гонений на церковь после 1917 года или страшных эксцессов коллективизации. Обширная антисионистская и антимасонская пропаганда не выходила за рамки партийной линии: все преступления совершались Троцким и другими космополитами, но вовсе не Лениным и (почти не) Сталиным. Лояльность националистов советскому государству и марксизму-ленинизму не подлежала сомнению.

Произошли ли коренные перемены в их мировоззрении, скажем, между 1970 и 1990 годами? Сначала они верили (или декларировали, что верили) в бесспорно положительную роль Коммунистической партии. Всегда ли они были заклятыми врагами коммунизма? Может, до эпохи гласности они просто говорили на эзоповом языке, чтобы не вступать в конфликт с цензурой? Почему они не пользовались самиздатом? Если судьба нации была под угрозой, несомненно, некоторые из них могли бы проявить чуть больше смелости.

Нелегко дать уверенный ответ на эти вопросы. Некоторые ведущие деятели «националистической партии» были старыми коммунистами. Сергей Викулов, редактор «Нашего современника», составил себе скромное имя на рассказах из деревенской жизни, отличавшихся явной лакировкой действительности. Анатолий Иванов, редактор «Молодой гвардии», занимался антирелигиозной пропагандой во времена, когда этого уже не требовалось. Но другие видные консерваторы (например, Кожинов), насколько известно, всегда были патриотами и воздавали должное партийной линии лишь по минимуму[125].

То, что националисты не пошли на открытое противостояние своим идеологическим противникам в партийном руководстве, объяснимо — они боялись потерять литературную трибуну. Даже при коммунистической цензуре они могли, в конечном счете, принести пользу своему делу. Поведи они себя, как Солженицын или Бородин, они оказались бы вне России или в тюрьме и не смогли бы публиковаться. Идти на такой риск националисты не хотели.

Цензура обязывала применять эзопов язык. Когда один из националистов захотел выразить неудовольствие войной в Афганистане, ему пришлось говорить об агрессивной стратегии Троцкого, а не называть кошку кошкой. В дискуссиях о славянофилах они должны были все время подчеркивать прогрессивность этих мыслителей (в доказательство приводился, например, тот факт, что славянофилы требовали аграрной реформы) и замалчивали их явно обскурантистские высказывания. Верующие (Солоухин) время от времени должны были возвещать, что в глубине души они атеисты. Когда власти требовали, националисты нападали на Пастернака и Твардовского, но очень редко трогали Сталина и никогда — Ленина. Сокрытие своих чувств стало для них второй натурой. Они были не из того материала, из которого делаются герои и мученики. Иногда эзопов язык становился таким темным, что подлинную мысль автора нельзя было понять. Так, большинство консерваторов постоянно объявляли Куликовскую битву (1380) поворотным пунктом русской истории. Те, кто изучал русскую историю, знают, что на Куликовом поле московский князь Дмитрий Донской разбил монголо-татарское войско, но битва отнюдь не была решающей — монголо-татары вернулись, разорили Москву и властвовали над русскими княжествами еще сто лет. Так вот, утверждалось, что на самом деле русские националисты, обращавшиеся к теме Куликовской битвы, метили не в монголо-татар, а в «коалицию космополитов» — врагов России. Если это так, то подобный путь определения врага слишком уж запутан — невозможно понять, какого из врагов националисты имели в виду, и тут они могли бы высказаться откровенней. Из писаний националистов видно, что при всем их восхищении историческими и культурными традициями России они знали их не так хорошо, как того можно было ожидать. Правда, эта тематика широко не изучалась, и литература была не слишком доступна, но так или иначе — когда один из авторов ссылается на «Нила Саровского», это все равно, как если бы католик упомянул святого Августина Ассизского. Короче говоря, вера националистов была крепка, но похоже, что они лучше разбирались в своих врагах, чем в национальных традициях, ценностях и идеалах. В целом националисты сражались с либералами внутри и вне партийного аппарата довольно успешно. Правда, бывали и неудачи: при Брежневе и Черненко их дела шли лучше, чем при Андропове. Время от времени главных редакторов журналов меняли, но в их кресла садились их же единомышленники. Периодически идеи русского мессианства приглушались, однако в целом националисты удерживали и даже расширяли и укрепляли свои позиции. «Роман-газета» — единственное массовое и очень недорогое литературное периодическое издание — печатала авторов почти исключительно из лагеря националистов.

Их идеологические противники терпели поражения. Александр Яковлев, фактический глава идеологического отдела ЦК, в 1972 году открыл огонь по «антиисторизму русофилов». Он критиковал их культ религии и защищал революционных демократов XIX века. В результате Яковлев был на много лет отправлен послом в Канаду — понадобился приход Горбачева к власти, чтобы вернуть его в Москву. Впоследствии Яковлев стал членом Политбюро и жупелом русофилов, хотя он редко вмешивался в споры между националистами и либеральными демократами. Вероятно, националисты были правы в своей неприязни к нему — это был единственный человек в политическом руководстве, который обладал и знаниями, и твердыми убеждениями: не экстремист, но и не безоглядный западник, русский патриот, но и демократ в традициях русской, интеллигенции XIX века, которая не принимала шовинизма и религиозного обскурантизма. «Наш современник» победил в конфликте с либеральным «Новым миром»: дело закончилось изгнанием Твардовского, главного редактора «Нового мира», и всей его редколлегии. «Новый мир» резко критиковал писания лидеров новой правой; это не было единственной причиной его разгрома, но несомненно явилось одной из главных причин. Было ясно, что, хотя партийное руководство не намеревалось принимать in toto[126] националистическую доктрину в том виде, в каком она преподносилась на страницах «Нашего современника» и «Молодой гвардии», и требовало от правых не переходить известных границ в отношении марксизма-ленинизма, либералов оно считало куда более чуждой и потенциально опасной группой. В 1969–1970 годах «Новый мир» и «Молодая гвардия» подверглись чистке. Но если последний журнал через год преспокойно вернулся к своей прежней редакционной политике, то «Новый мир», по существу, на двадцать лет был обречен на молчание[127]. Важную роль в падении «Нового мира» сыграло «Письмо одиннадцати» — открытое письмо, опубликованное в «Огоньке» в 1969 году, в котором некоторые видные литераторы выступили в защиту взглядов «Молодой гвардии»[128]. Насколько можно судить, все одиннадцать авторов письма занимали хорошее положение в партии. Вряд ли они подписали этот текст без поощрения свыше. Письмо означало, что русский национализм (опять-таки в точно очерченных пределах) получил официальное одобрение и что заложены основы для альянса националистов и коммунистов, который через 20 лет станет политической реальностью.

Одним из тех, кто оказал решающее влияние на формирование советской правой в 60–70-е годы, был Александр Солженицын. До конца 60-х его слава основывалась на произведениях, опубликованных в «Новом мире» и в самиздате. Близкие люди, должно быть, знали его политические взгляды; в чем-то он соглашался с либералом Сахаровым, в чем-то — нет. Решив опубликовать свою первую повесть «Один день Ивана Денисовича» в московском литературном журнале, он, естественно, выбрал «Новый мир» — в этом оплоте либералов его встретили с энтузиазмом. Похоже, ему даже в голову не пришло предложить повесть консервативным изданиям. Позднее у него были споры с «Новым миром», в основном по вопросам стиля и редактуры, но главное — Солженицыну казалось, что «Новый мир» мало сражается с цензурой за публикацию его произведений. (Это было несправедливо: журнал, находившийся в осаде, делал все возможное в тех трудных обстоятельствах.) В какой-то момент Солженицын в знак протеста отнес свои рассказы в правый журнал — там ему кое-что пообещали, но ничего не сделали. Более того, консерваторы и националисты, в том числе видные деятели церкви, были среди самых жестких критиков Солженицына, пока он жил в Советском Союзе, тогда как «образованщина» — интеллигенция, которую он позднее так высмеивал, — была его главным защитником.