Читать онлайн «Черная сотня. Происхождение русского фашизма». Страница 28

В 1935 году Ильин переехал из Германии в Швейцарию, где и умер в 1954 году. Поклонники называют его антифашистом, которым он, конечно, не был: его книги широко публиковались в Германии и после 1933 года.

Но, разумеется, Ильин не был нацистом по духу — он всего лишь консервативный монархист старой школы. Ильин не пытался выступать как популист или быть хоть как-то «современным»; это делает его реанимацию еще более загадочной, особенно в сравнении с относительно слабым откликом на идеи НТС в современной России.

В семидесятые годы на советской интеллектуальной сцене появляется «русская партия». В то время она не имела серьезного политического значения: власть твердо держали коммунисты. Тем не менее появились новые веяния; среди самых заметных и интересных явлений были возникновение школы писателей-«деревенщиков» и дискуссия о славянофильстве. Понятно, что ведущие идеологи «русской партии» 70-х годов должны были играть важную роль в возникновении новой правой после 1985 г.

Советские писатели могли писать о жизни деревни более реалистически, чем о других сторонах жизни общества. Эта школа восходит к очеркам Валентина Овечкина и Ефима Дороша, написанным еще в позднесталинскую эпоху. Среди наиболее одаренных авторов 60–70-х годов можно назвать Федора Абрамова, Василия Шукшина и Валентина Распутина — лисателей-«деревенщиков» Северной России и Сибири. Их произведения, написанные глубоко, страстно и с большим литературным мастерством, рассказывают о судьбах простых людей, живущих далеко от центров культуры и власти. «Пастух и пастушка» Астафьева, «Калина красная» Шукшина, «Прощание с Матерой» и «Пожар» Распутина — есть поразительное сходство в атмосфере и в развязках этих произведений (мы называем только самые известные). Их тема — одиночество человека в российской глубинке перед лицом жизни и смерти. Это не «кровь и почва» (Blut und Boden) в нацистском духе, где приукрашивается прошлое, а настоящее описывается в розовом цвете, — до идиллии здесь безмерно далеко. Деревенские жители в прозе Абрамова в большинстве случаев не слишком доброжелательны друг к другу. Автор отнюдь не пытается скрыть тот факт, что в деревне и маленьком городке в результате разрушения общины и внедрения новой технологии резко ухудшились нравы. Эти произведения написаны в глубоко пессимистическом духе, без всякого шовинизма и ксенофобии — присутствует лишь легкая насмешка над «городскими»[121]. О деревенской жизни старой России, которая сохранилась вплоть до коллективизации, с глубокой любовью писал Василий Белов. Он взволнованно описывает старых ремесленников (со странно звучащими теперь именами — Иван Африканович, например) и нищих прежней России; он пишет о тесной связи с природой, о милых сердцу предрассудках крестьянства, о его своеобразных обычаях, о домовых. Его герои бедны и необразованны, но они мирные люди и живут в гармонии с собой и вселенной. Для Белова, как и для большинства писателей-«деревенщиков», большой город — место враждебное, угрожающее и даже опасное: дома здесь огромны и безымянны, народ холоден и молчалив. Белов родился в деревне близ Вологды, Солоухин — близ Владимира, в подлинной старой России. Солоухинская Россия — страна тысяч церквей и монастырей, престольных праздников, церковного звона, сельских свадеб и похорон, блаженных и юродивых. Солоухин поглощен красотой природы и архитектуры, и он очень много сделал для сохранения икон и старых храмов. Будь у Солоухина любимый западный писатель, это был бы Кнут Гамсун — герои Гамсуна не испорчены цивилизацией, они бегут от бездушия городов, от материализма, индустрии и американского (западного) образа жизни. Сравнение с Гамсуном, увы, кажется зловещим, если вспомнить поведение этого выдающегося писателя в годы немецкой оккупации. И Астафьев, и Распутин родились в Сибири и прожили там всю жизнь. Их мир — это мир тайги, могучих рек и потомков землепроходцев. Романы Распутина проникнуты глубокой меланхолией. Так, в «Пожаре» описывается падение нравов в маленьком городке. Горят склады, но местные жители не гасят пожар, а мародерствуют и даже убивают. У них нет корней, нет привязанностей, они лишь зарабатывают деньги, пьют и воруют. Рассказ ведется от лица милиционера Ивана Петровича, который к концу повести теряет свой дом и решает покинуть город. Но у него мало надежды найти новое пристанище в другом краю России, где у людей еще остались моральные нормы, где они еще заботятся друг о друге, по-прежнему знают разницу между добром и злом. В «Прощании с Матерой», ранней и наиболее известной повести Распутина, люди также теряют свои дома, хотя и по другой причине: это рассказ о последних днях поселения на острове посреди Ангары, который обречен на гибель под натиском прогресса, символизируемого гигантской гидроэлектростанцией. От большинства произведений писателей-«деревенщиков» веет грустью, и причины этого понятны. При советской власти исчез традиционный уклад деревенской жизни, природа систематически уничтожалась, а уровень жизни крестьян, особенно в нечерноземных районах Северной России, был катастрофически низким. Село обезлюдело, из жителей остались в основном слабые и безынициативные. Но «деревенщики» грустят даже по этому уходящему миру. Когда критики насмешливо называют их «мужиковствующими» и вспоминают слова Маркса об «идиотизме деревенской жизни», они отвечают, что идиотизм городской жизни еще ужаснее.

Каковы были политические убеждения писателей-«деревенщиков» до периода гласности. Хотя они откровенно писали о положении дел на селе, партийные цензоры относились к ним в общем и целом терпимо; Солоухина критиковали за слишком рьяное восхваление православной церкви, но реального вреда ему это не принесло: вскоре после критического разноса он получил Ленинскую премию. Писатели-«деревенщики» были патриотами, они крайне болезненно воспринимали невозвратные потери, понесенные русским селом. Они глубоко почитали старые традиции, обычаи и религию (иногда языческую) и полагали, что сто лет назад жизнь была лучше. Они весьма скептически относились к прогрессу, не жаловали городскую интеллигенцию и ненавидели массовую культуру за то, что она заимствуется у Запада и жадно поглощается городской молодежью. Большинство этих писателей не состояли в партии, но никто из них не был в открытой оппозиции к партии. Наоборот, некоторые входили в руководство Союза писателей и при необходимости отдавали должное роли партии в советской истории, хотя действительность, которую они описывали в своих романах, отнюдь этого не подтверждала — ведь именно партия была в ответе за коллективизацию. В общем, эти лояльные граждане стояли вне политики или, по меньшей мере, вне активной политики и хранили свои политические убеждения для себя и ближайших друзей. Некоторые из них публиковались в журналах с консервативной репутацией — например, в «Нашем современнике». Другие — Абрамов, Белов, Шукшин, Яшин, Залыгин — публиковались в «Новом мире». Никто из них не стал диссидентом и не помышлял о публикации своих произведений в самиздате или за границей.

Политизация писателей-«деревенщиков» началась в период гласности и перестройки. С плотников, строящих деревенскую баню, Василий Белов переключился на интеллигенцию грешного города. Действие его нового романа «Все впереди» начинается на площади Пигаль в Париже: героиня, слабая русская женщина, смотрит порнографический фильм. Это неотвратимо приводит ее к моральному падению. Она оставляет своего русского мужа и становится женой негодяя-еврея. Но если Париж грешен, то и Москва не лучше — это кошмарная мешанина металла, стекла, резины, бензинового смрада; сверх всего, здесь масса иностранцев. Происходит нечто дьявольское: русскую душу и тело систематически отравляют алкоголем, наркотиками и свирепой «сексплуатацией» евреи и прочие космополиты — посланцы Сатаны (президент Кеннеди тоже замешан в отравлении русского народа). Белов ставит диагноз: чтобы уничтожить народ не нужна водородная бомба; достаточно его совратить, поссорить детей с родителями, восстановить женщин против мужчин. Это сделать нелегко, но можно. Что спасало Россию в прошлом? Крестьянская изба. Россия гибнет не из-за ракет «Першинг», а из-за исчезновения крестьянской избы. То же раздражение видно и в статьях Белова. Даже в родной Вологде ему приходится наблюдать рок-группы и полуголых стриптизерок, трясущих животами и бедрами.

Если бы речь шла только о талантливом писателе, который оставил свою исконную среду, стал писать о чуждом ему мире и создал гротескную карикатуру, то случай Белова не представлял бы особого интереса. Но это — часть широкого явления, постепенного сдвига вправо и даже к крайней правой целой группы писателей. Некоторые идеи, провозглашавшиеся ими в эпоху гласности, содержались в их произведениях и раньше — вряд ли они изменились за какой-то месяц. И все же этот идеологический сдвиг остается загадкой, его невозможно объяснить узостью мышления или неприязнью горстки провинциалов к столице. Это трудно понять еще и потому, что и Белов в Вологде, и Распутин в Иркутске, и другие писатели-«деревенщики» вряд ли встречали в своем окружении много евреев, масонов, сатанистов, иностранных агентов или космополитов. Модернизм, который они так презирают, московская интеллигенция, которая им столь отвратительна, русофобия, которую они поносят, — вряд ли все это почерпнуто из личного опыта. Они знают об этом, скорее всего, понаслышке.