Читать онлайн «Образ врага. Расология и политическая антропология». Страница 54

У буржуазии, как и у сброда, нет традиции. М.О.Меньшиков пишет: «В государственной жизни буржуазия выдвигает как свой орган бюрократию, канцелярски-полицейский способ править народом — способ, при всей черствости и бездушии его очень слабый. Буржуазно-бюрократический строй есть пышно декорированное бессилие».

Буржуазная мораль принципиально не способна воспроизводить традиции. И даже напротив, ее алчность всегда противостоит традиции — установкам сверхматериального характера, выражающих устремления государства, нации, сословия, но не прибыть частного предприятия и не частный доход. Аморальность буржуазии приводит к ее глобализации. Ведь мораль всегда имеет национальный характер и выражена на языке традиции. Вместе с тем, буржуазия возвращается в нацию, когда ее интересы перестают удовлетворяться интернациональными рынками или есть шанс силой государственной машины получить для себя более выгодные условия экономической конкуренции. Поэтому бесконтрольность крупной буржуазии опасна для нации своим интернациональным духом, а мелкая буржуазия, производящая трудовой капитал, почти всегда национальна. Соответственно, выживанию государства может способствовать только такая правовая система, в которой монополии непременно дробятся, а крупнейшие производства находятся в собственности или под полным контролем национального государства, систематически уничтожающей сговор между бюрократией и обладателями крупнейших капиталов.

Либерализм в своем истоке был радикально аморальным мировоззрением, предложившим усечение моральных систем и упрощение их до такой степени, чтобы можно было внушать людям лояльность друг другу в системе самых примитивных требований приличия. Основоположников либерализма Гоббса и Локка перепугали современные им религиозные войны. И тогда они решили, что пора вопрос об истине снять с повестки дня Истории, поставив во главу угла спасение тварной природы человека. Сообразно выстраивалась и тварная, антиаристократическая мораль. Государство под руководством аристократов мешало выживанию плебса, уставшего вопрошать об Истине и мечтающего о зажиточности, и амбициям нигилистов, возбужденных перспективой водить за собой массы и помыкать высшими сословиями.

Доблесть аристократа создавалась войной. Милитаризация этики только в высших сословиях была слабостью прежних иерархий и привела их к краху. Этика аристократии вовсе не была свойственна торговцам или крестьянам. Между нацией аристократии и общенародной нацией образовался период нестабильности — век социальных экспериментов, из которых самым чудовищным был вовсе не фашизм или большевизм, а, как теперь уже совершенно ясно, либерализм. Его мораль сразу превратилась в ханжество. Что проповедуется другим, никогда не соблюдается либералами, никогда не ведет по жизни спекулянтов и ростовщиков.

Напротив, аристократическая мораль всегда стремится к всеохватности. Именно поэтому перспективы выживания имеют только те культурные нации, в которых аристократическая мораль является образцом, а буржуазное ханжество постоянно разоблачается и порицается. Ведущие страны Запада на этом поприще, похоже, не имеют никаких перспектив, и потому идут от шпенглеровского заката Европу к фукуямовскому «разрыву» европейской истории, а потом — и к смерти Запада, предсказанной Бьюкененом.

* * *

Современная политическая наука, кичащаяся своим рационализмом, изгоняет из социальной действительности не только нацию. Отождествляя расу с расизмом, политическая наука чурается всякого биологизма. Даже если нацию в какой-то степени впускают в политику, то стараются принять ее без этнических характеристик — исключительно по модели подданства/гражданства. Этнос почти всегда понимается как малый народ, угнетаемый государством и ведущей нацией. Раса же в политической науке полностью запрещена. Все это превращает политическую науку в сплошное противоречие с жизнью, в фикцию, лишенную понимания наиболее важных процессов, происходящих в мире человека.

Современная политика пока не готова к тому, чтобы увидеть свою задачу в управлении биологическим фактором, в аккуратном и тонком применении евгенических законов и выращивании здорового и адаптированного к определенному типу жизни индивида, задатки которого проясняются в раннем возрасте и направляются в нужное русло. Отказ политиков от принятия на себя ответственности за биологическое выживание нации оборачивается нарастанием вала генетических болезней, жизненными драмами запутавшихся в своих склонностях людей, деформацией сложившихся этнополитических пропорций, ведущих к вражде между этносами, ранее способными к существованию в едином государстве. И помимо воли политиков биологическое врывается в политику, становясь уже неконтролируемым фактором, перекрывающим по значимости все прочие.

Практическая антропология, приобщенная к проблемам политики, дает важнейший материал, который необходимо использовать в разработках политических стратегий. Прежде всего, она важна с точки зрения выживания той культурно-исторической общности, к которой мы принадлежим — русской цивилизации. Она имеет как социально-культурное измерение, так и биологическое.

Образование расовых и культурных черт народа — сложный процесс, детали которого иногда просто невозможно восстановить. В то же время каждый народ имеет свою прародину — территориальный «плавильный котел», в котором был запущен этногенетический процесс, из которого началось расселение нового народа.

В связи со скудностью палеоантропологического материала на территории Восточной Европы пока трудно судить об антропологическом облике неолитического населения Восточно-европейской равнины. Вместе с тем, имеющиеся данные позволяют судить о европеоидности этого населения. Более поздние материалы указывают на преемственность комбинаций признаков, что дает основание предположить автохтонность восточно-европейского населения, начиная, по крайней мере, с неолита. Это не означает отсутствия миграционных потоков, но лишь родство переносимых ими признаков с признаками исконного живущего на Восточно-европейской равнине населения.

Некоторые палеоантропологи пользуются странной логикой: если неолитическое население Западной Европы было преимущественно узколицым (особенно это обстоятельство выражено у племен ленточной керамики), а в восточных группах узколицесть встречается лишь в трипольской культуре, значит, предков славян надо искать среди широколицых племен Западной Европы — долихокранного населения севера Германии и Польши. Вместе с тем, «западная» гипотеза может быть развернута с точностью «до наоборот» — поиск предков европейского узколицего населения нужно вести среди узколицых восточно-европейских групп.

«Широколицая» гипотеза происхождения славян разбивается о данные, свидетельствующие об автохтонности восточных славян практически на всей территории их расселения. Более того, кривичи, радимичи и дреговичи своим обликом были сходны со средневековым балтским населением, что обязывает говорить об антропологическом единстве, а не выделять балтов в особую антропологическую группу. Разнообразие антропологических форм, соответствующих культурам боевых топоров, фатьяновской культуре и культуре шнуровой керамики, были, вероятно, в рамках общеевропейского разнообразия. Если протобалты и протославяне были антропологически не идентичны, то, во всяком случае, близкородственны в сравнении с довольно однородным германским населением, ограничившим славянский ареал с запада.

Этнический кризис, необходимый для образования такого этногенетического «котла», может возникнуть только вследствие мощных миграций и столкновения разнородных обществ, в которых образуются пограничные и маргинальные зоны, либо создающие, либо ограничивающие этногенетический очаг. Главным источником этногенеза на европейском пространстве была арийская экспансия, продолжавшаяся во II — начале I тыс. до н. э. и известная нам по именам племен, объединенных культурой полей погребальных урн в Центральной Европе. Более поздние ее следы отмечены западнее именем кельтов, на юге Европы они стали известны как иллирийцы, италики и ахейцы. Другие арийские племена задержались в центре Европы и назвались германцами. Вслед пришли русы-венеды. О близком родстве всех этих племен говорит путаница с их именами и топонимами, охватывающими все центрально-европейское и часть восточноевропейского пространства.

Для предков русских этногенетические «котлы» могли существовать в изобилии в лесной зоне Восточно-европейской равнины. Что наши предки жили в этих лесах — вопрос, кажется, уже однозначно решенный наукой. Об этом с уверенностью говорят лингвисты, указывающие, что общеславянским признаком является обилие в лексиконе слов для обозначения флоры и фауны лесов, водоемов и болот. В то же время славянские языки бедны лексикой, связанной с морем, степью и горами. Наши предки, разместившиеся в прибалтийской зоне, не знали таких пород дерева, как бук, лиственница, пихта, тис. Границы распространения этих пород указывают на срединную Россию как нашу прародину.