Читать онлайн «Русские и государство. Национальная идея до и после «крымской весны»». Страница 40

Если мы будем рассматривать совокупную «иждивенческую» нагрузку младшей и старшей возрастных групп, а не изолированно соотношение «работающие – пенсионеры», то обнаружим, что в обществах с высокой рождаемостью и ранней смертностью такая нагрузка существенно выше, чем в обществах завершенного демографического перехода. «Кривая старения» должна уйти достаточно далеко, чтобы «перевесить» ту совокупную нагрузку на трудоспособные поколения, которая существовала в периоды более высокой рождаемости. Например, «в 2035 году эта нагрузка будет не выше, а по большинству сценариев даже ниже, чем в 1975 году, когда она отнюдь не была чрезвычайно высокой» (по данным десятого ежегодного доклада «Население России 2002»).

Пропорция работающих и пенсионеров в обществе крайне важна с точки зрения устройства пенсионных систем, но абсолютно неверно представлять дело таким образом, будто повышение доли пожилого населения (в России 2011–2020 годов, по оценкам авторов «Стратегии-2020», она увеличится с 22 до 26 %) станет непосильным бременем для трудоспособных поколений и экономики в целом. По крайней мере, в ближайшей перспективе.

Что же касается долгосрочной перспективы, не будем забывать, что иммигранты тоже стареют не меньше, чем местное население (точнее, даже больше, учитывая повышенный износ этого вида «человеческого капитала»). И если речь идет о постоянной замещающей миграции, они довольно быстро воспроизводят репродуктивные модели принимающего городского общества. Это значит, что сохранение коэффициентов пенсионной поддержки за счет замещающей миграции на следующем витке будет приводить к еще большим проблемам, которые, в свою очередь, очевидно, должны будут решаться – за счет еще большей миграции. Со всеми вытекающими издержками, которые многократно превышают масштаб проблемы демографического старения.

Социальные издержки массовой иммиграции низкоквалифицированной рабочей силы многоплановы. Это повышенная нагрузка на социальную инфраструктуру, криминогенные риски, эскалация этнической напряженности, ухудшение санитарно-эпидемиологической обстановки.

В крупных городах значительной проблемой стал легальный и бесплатный доступ детей мигрантов в детские сады и школы, лишь на основании одного факта временной регистрации. Статистический учет членов семей мигрантов, как уже было сказано, не производится. Данные исследования, проведенного в Санкт-Петербурге в 2007–2011 годах, показали, что в среднем в школах города учится около 7 % детей-мигрантов. При этом в каждом районе есть несколько школ, где детей-мигрантов заметно больше (15–17 %, иногда до 30 %). Неудивительно, что во многих школах сложилась катастрофическая ситуация – дети мигрантов сильно отстают в развитии и культуре, банально не знают русского языка, что делает совместное с ними обучение детей россиян крайне непродуктивным и снижает общее качество образования.

Тяжелой проблемой является эксплуатация родильной инфраструктуры. Начальник отдела организации медпомощи матерям и детям Департамента здравоохранения Москвы И. Калиновская приводит данные, по которым «от 600 до 800 детей рождаются ежемесячно у жительниц ближнего и дальнего зарубежья в московских роддомах». Хотя их матери не имеют полисов медицинского страхования, врачи отказать пациенткам, поступившим по «Скорой», права не имеют и обслуживают их бесплатно (в то время как в Узбекистане, Таджикистане, Киргизии медицина фактически давно стала платной). Порядка 400 детей мигрантов только в Москве ежегодно остаются в детских домах.

Одна из наиболее очевидных издержек массовой иммиграции – состояние правопорядка, особенно в Москве, Санкт-Петербурге и Московской области, где наблюдается наибольшая концентрация мигрантов. Министр внутренних дел Владимир Колокольцев в январе 2014 года подвел итоги 2013 года: «На 36,2 % увеличилось число противоправных посягательств, совершенных иностранными гражданами и лицами без гражданства. Из них 95 % – гражданами государств – участников СНГ», и обозначил привлечение к ответственности лидеров этнических преступных сообществ как одну из наиболее приоритетных задач. По Москве итоги года подвел руководитель Главного следственного управления Следственного комитета РФ В. Яковенко: «Если в 2012 году иностранцами совершалось каждое восьмое убийство, то сейчас – каждое пятое. Если в 2012 году ими совершалось каждое третье изнасилование, то в 2013 году иностранцами совершено 43 % всех преступлений данной категории». В разрезе районов Москвы наблюдается плотная корреляция этнической преступности и количества мигрантов: так, лидирующий по количеству зарегистрированных мигрантов Тверской район по итогам 2012 года лидирует и по количеству преступлений (на 10 тыс. человек там было зафиксировано 229 преступлений – 86 тяжкие и особо тяжкие). Каким бы образом ни трактовать данные руководства МВД – как свидетельство резкого увеличения реального притока мигрантов при сохранении уровня преступности, как резкое повышение этого уровня при сохранении количества мигрантов или даже просто как изменение правил внутреннего учета, – они крайне неблагоприятны.

Сторонники миграции указывают на то, что в целом процент совершаемых мигрантами преступлений не очень высок и находится в пределах 2–3 %. Однако вряд ли правомерно обобщать статистику по регионам, где мигрантов почти нет (республикам Северного Кавказа, например, или «депрессивных» областей российской глубинки), и крупным городам, где они проживают в большом количестве. Кроме того, часто допускается следующая статистическая подмена: в открытых данных на сайтах Следственного комитета и МВД даны проценты от числа раскрытых преступлений, а не от числа зарегистрированных.

Бытовая преступность мигрантов – лишь надводная часть айсберга. Менее заметной, но еще более угрожающей реальностью является этническая организованная преступность. Ключевым видом деятельности этнических преступных группировок, связанным с внешней миграцией, являются транзит и продажа наркотиков. Борьба с этническими наркогруппировками особенно затруднена для российских компетентных органов в силу того обстоятельства, что головные организации ОПГ, их мозговые и финансовые центры, находятся за пределами РФ и часто также за пределами стран, с которыми у РФ существует приемлемый уровень правового взаимодействия. Опасной тенденцией стало превращение России из страны-транзитера наркотиков в крупнейший рынок сбыта наркотических веществ (по оценкам Европола, сопоставимый с общеевропейским), который, в силу прозрачности центральноазиатских границ, практически не отделен от зоны массового производства наркотиков в Афганистане и зоне так называемого «Золотого треугольника». Число граждан стран Центральной Азии, вовлеченных в наркопроизводство, постоянно растет в силу массовой безработицы в этих странах и криминальной активности обедневших слоев местного населения. Глобальный наркотрафик афганских опиатов и гашиша по «Северному маршруту» тесно связан с каналами финансирования исламистского экстремизма на территории РФ и за ее пределами.

Недооцененной пока проблемой является эпидемиологическая угроза, связанная с миграционным притоком из Средней Азии. Учитывая фактическое отсутствие системы санитарного надзора в среднеазиатских странах-донорах миграции и его явную недостаточность – применительно к мигрантам – в самой России, не говоря уже об «антигигиенических» условиях жизни гастарбайтеров, эта проблема встает в полный рост. Так, в конце 2013 года в подмосковном Подольске была выявлена вспышка брюшного тифа, очагом которой стало общежитие для гастарбайтеров. Массовой эпидемии удалось избежать, но сам факт появления в Подмосковье «болезни нищеты», которая считалась давно побежденной в развитых странах, можно считать тревожным симптомом. По некоторым данным, серьезное ухудшение санитарно-эпидемиологической обстановки отмечается на границах среднеазиатских государств с Афганистаном, где выявлены случаи заболевания проказой и чумой. К сожалению, это лишь одно из проявлений стремительной общей архаизации региона, которая неизбежно затрагивает и нас в рамках нынешней миграционной модели.

Перед лицом совокупных социальных издержек последней уместен вопрос: а так ли дешев труд иммигрантов? Очевидно, он дешев для работодателей (главным образом, за счет экономии на налогах, социальных стандартах, а не на зарплате), но дорог для общества. То есть речь идет о классической постсоветской формуле соотношения частного и общественного интересов – приватизация прибылей при обобществлении издержек.

Помимо нагрузки на социальную инфраструктуру, криминальных или эпидемиологических угроз, существует комплекс менее явных, но не менее значимых социальных последствий массовой иммиграции, которые связаны с проблемой культурной интеграции общества.