Читать онлайн «Морфология российской геополитики и динамика международных систем XVIII-XX веков». Страница 36

VIII

Таким образом, в отношениях с Европой можно говорить уже о закладывании онтологии под геостратегические проекты, в отношениях к Азии и евразийским пространствам дело обстоит иначе. Как мы видели, сдвиг центра российской индустрии в глубь страны и на восток к Уралу парадоксально преломился в осмыслении Урала как мнимого «предела Европы» (парадоксальны наблюдения П.Н. Савицкого над тем, что «русский рудник» видится где-то на окраине «русского мира»). Если говорить о Сибири и Дальнем Востоке, можно отметить пафос описания, разведывания этих мест, идет увлеченная достройка карты России и смежных краев, прощупываются географические отношения и заключенные в них возможности вплоть до создания Российско-американской компании. И тем не менее, вся эта освоительная кампания очень редко обнаруживает намеки на политический смысл.

Общеизвестно увлечение Ломоносова северными проектами, его вклад в разработку структурной географии, позволивший ему предсказать ряд особенностей побережья Северо-Восточной Азии и тогда еще не разведанной Северной Америки. Можно вспомнить и то, что как противник норманнской теории происхождения русской государственности, Ломоносов активно отстаивал предполагаемую южнорусскую, степную версию происхождения русского народа, связывая его обозначение с именем скифов-роксоланов. И, однако, эти его увлечения не выливаются в какие-либо политические проекты, связанные с востоком. Мотивы приращения российского могущества Сибирью, усиления славы Империи через разыскания торговых путей остаются неразвернутыми намеками. Восточное пространство нуждается в доосвоении, детализации, достройке, но оно реально в XVIII в. не осмысляется как фактор политической, международной мощи. Когда же речь все-таки заходит в этом ракурсе, обнаруживаем опаску, связанную, прежде всего, с осознанием слабости позиций России на этом направлении; характерна инструкция Сената в 1732 г. Берингу: идти ему, Берингу «на морских судах… для проведывания новых земель, лежащих между Америкою и Камчаткою, также от Камчатского носа островов продолжающихся к Японии» для установления торгов и наложения ясака на народы, никому не подвластные; «токмо того накрепко остерегаться, чтоб в американские и азиатские такие места не зайтить, где уже владение европейских государей или китайского богдыхана и японского хана есть, чтоб не войтить в подозрение и не открыть бы к Камчатским берегам своим приездом пути, о котором они поныне не известны, а наипаче в нынешнем тамошнем малолюдстве чрез ту причину не заняли нужных пристаней».

Основные тенденции этой эпохи: прорабатываются по преимуществу «системы», варианты союзов. В той или иной форме проблема отношения к европейскому бицентризму и вместе с тем – к пространствам балто-черноморского пояса. Вероятно, важнейшая тема – столкновение России с попытками создания западным центром т.н. «восточного барьера», который в это время, да и много позднее, виделся как нацеленный по одну сторону против России, против допуска ее в Европу, но также и против традиционного восточного центра. Запад Балто-Черноморья переосмыслялся в барьер, угрожающий Вене; но усиление стран барьера, к тому же сконфигурированных в виде союзников, означало вызов России, отбрасывание ее вглубь континента. Таким образом, сближались интересы России и восточного центра (Вены), Россия выступала на стороне восточного центра Европы, еще не имея с ним прямого соприкосновения, с целью предотвратить опасные для себя процессы в балтийско-черноморской полосе. Первая система – это система для России, отделенной от европейского пространства, сдвинутой вглубь материка и яростно противодействующей усилиям консолидировать запад БЧС (в целях окружения восточного центра – в видах отбрасывания России), стремящейся сохранить контроль над западом БЧС, но на особых условиях – не интегрируя их в Россию, но рассматривая восточный центр как собирателя этого пространства и, затем, яростно противодействуя попыткам субцентра – претендента выступить таким собирателем.

Вторая фаза – момент, когда западный центр возобладал, превратив старый восточный центр в своего сателлита. Коренная Европа на пороге монополярности. В этих условиях делаются попытки избегать ставки на центр-претендент, но фактически преобразовать балтийско-черноморскую периферию в целостное поле, противостоящее консолидированной «коренной» Европе. Фактически за противопоставлением юга и севера – оппозиция центра Европы и периферии с притягиванием Англии – державы балансира и «опрокидыванием центра». Провал, прежде всего, в связи с тем, что Турция – крупнейшая сила балтийско-черноморской зоны – не вписывалась в эту систему, и пространство осталось недоинтегрированно. Более того, прояснился фундаментальный факт – невозможность собрать БЧС против «коренной» Европы с Австрией, поскольку фактически Австрия уже втягивалась в БЧС на пустое место. И, однако, Северный аккорд исключительно важен как первая попытка представить метасистему «Европа – Россия» в виде баланса двух Больших пространств – собственно-европейского и около-европейского, из которых второе должно было быть собрано с опорой на Россию.

Третья система – т.н. «греческий проект» – отражала парадоксальную ситуацию, возникшую после Семилетней войны, когда цикл фактически заходит в тупик: в Европе – нежесткий униполь, но фактически наступает милитаристский паралич, и вся игра идет в Балто-Черноморье, расширенного за счет средиземно– и греко-дунайского пространства. Собственно, это время, когда система «Европа-Россия» приостанавливает деятельность и за счет государств-дицентров Центральной Европы оживает БЧС, возникает странное положение, когда балтийско-черноморская игра преподносится на глазах Европы и старые мотивировки («идем в Византию!») смешиваются с европейским антуражем классицизма. Беспрецедентность.

И, наконец, возобновление европейской милитаристской игры в условиях, когда Россия уже подошла впритык к членам новой БЧС – восточным субцентрам Европы, когда фактически была демонтирована та особая зона (старая БЧС), на использовании которой, ее обустройстве в интересах России основывались отношения последней к Европе. Рядом с Россией – Европа, и в ней идет война, причем западный центр движется к гегемонии, перенеся свою активность и в Средиземноморье, где Турция переосмысляется в подбрюшье Европы. Это момент, когда втягивание России в игру поднимает массу вопросов, сводящихся к альтернативе: либо бескорыстная игра ради поддержания структуры Европы – мера, влекущая существенные разочарования в следствиях бескорыстия, либо попытка выстроить для России автономное пространство игры за пределами европейского театра. План Ростопчина исходил из представления о Турции как пространстве вне Европы, тогда как на деле в это время она уже трансформируется в европейский «довесок». Более интересна та идея индийского похода, в которую Павел трансформирует замысел перенести игру в азиатские районы Старого Света вне Европы, причем Балканы, собственно, предстают как край полосы. Виток, при котором игра России происходит за пределами материковой Европы: Азия и море. Результат Суворовских походов – бесперспективность дальнейшего разыгрывания роли вспомогательной силы. Фактически уйти не получилось, оставалась лишь одна возможность – осмыслить войну как ведущуюся не просто в поддержку восточного центра, но нацеленную на реконструкцию востока Европы, за новый порядок.

Здесь прорезается некий общий сюжет, который будет повторяться в соответствующих фазах будущих циклов. Стимулом к вхождению России в игру на правах сателлита одного из европейских центров служит пафос приобщенности к европейскому сообществу. И, тем не менее, прямым мотивом к этой игре становится некоторая программа обустройства балтийско-черноморского околоевропейского пространства. Существенно для этой фазы – столкновение моделей обустройства БЧС как российского пространства с планами создания противороссийского «восточного барьера» на входе полуострова. В условиях, когда «политически промежуточных пространств не остается, характерно колебание между планами поворота на юг», действиями в диапазоне от Балкан до Среднего Востока, или поддержкой одного из центров, но в перспективе большой реконструкции Балто-Черноморья, с прилегающими участками Балкан и Ближнего Востока. Это – собственно балтийско-черноморская фаза нашего цикла, в том смысле, что основные игры – именно в этой полосе, европейская игра рассматривается как путь к реорганизации этого пояса, а евразийские ходы, в той степени, в какой они имеют политический смысл, – либо жесты разочарования, попытки нащупать альтернативную программу, либо подсказки со стороны европейского центра, не заинтересованного в российской игре на субконтиненте, и пытающегося переориентировать русских на юг. При этом опять же кризисным узлом оказываются Балканы и проливы, участок, который с точки зрения западных центров – подбрюшье Европы, но который так или иначе образует восточный фланг поля российской «альтернативной игры». В это время на западе – конкуренция сил, заинтересованных в притяжении России к игре в Европе, пусть даже под лозунгами обустройства в БЧС полностью или частично, и теми силами, которые пытаются удержать ее вне Европы, сооружением барьера или перефокусировкой. Фаза А цикла I демонстрирует ту значимость, которую в этих случаях играет вопрос о российской столице: центры, трактующие Россию как суверенную силу, которую следует развернуть прочь от Европы, поддерживают те формы национального протеста, которые связаны с отдалением от Европы, в частности, со сдвигом столицы на восток. Эпизоды: перенос столицы Петром II приписывают английским деньгам, французское лобби в начале 1740-х не только укрепляет фронт от Стокгольма до Стамбула, но и поддерживает национальное движение против засилья <немцев>, в том числе подыгрывает вариантам возврата столицы в Москву, видя в этих тенденциях залог разрыва России с восточным центром и уход ее по другую сторону «восточного барьера». Наоборот, для восточного центра, заинтересованного в российской поддержке, само по себе возвращение императорской резиденции в Петербург, силовое возобновление натиска на «восточный барьер» приравнивается к солидной субсидии от России или к выставлению с ее стороны союзного контингента.