Читать онлайн «Морфология российской геополитики и динамика международных систем XVIII-XX веков». Страница 34

V

1800–1801 гг.: планы Павла I и Ростопчина

Итак, на 1795 г. – восстановление бицентричной Европы с Англией-балансиром и Пруссией – субцентром-претендентом (потенциальная французская агентура на востоке) при исчезновении суверенного пояса между Россией и восточным центром, в стабилизации которого были бы заинтересованы обе стороны. Логика европейской борьбы берет верх над логикой БЧС; кроме того, Турция с ее владениями становится подбрюшьем Европы, где разворачивается европейская борьба, распространяющаяся на колониальное приморье Евро-Азии (планы Наполеона насчет похода в Индию, высадка в Египте, вовлечение Турции в борьбу на стороне Австрии и Англии – свидетельство того, что Турция утрачивает роль самостоятельной силы: в этом качестве Франция была ей давним партнером).

До 1796 г. Екатерина избегает втягиваться в войну под предлогом дележа Польши и сдерживания Пруссии, параллельно действуя в Закавказье, планируя в 1797 г. наступление на Константинополь и т. д. Доосвоение БЧС без вмешательства в игру в европейской системе. Павел – попытка нейтралитета. Изменение курса с началом французских операций в Восточном Средиземноморье – по сути, возвращение к поддержке традиционного восточного центра в видах стабилизации европейского сообщества. Посылая Суворова в качестве «спасителя царей», Павел, несомненно, шел к той идее, которую позднее Александр воплотит в Священном союзе, – к идее России как «гаранта» Европы. Кризис обнаружился, когда ясно обозначилось стремление Австрии использовать русскую армию как «ауксилиарную» силу для утверждения своего господства над Италией, т. е. чисто для решения задач восточного центра при отсутствии у России каких бы то ни было перспектив на вознаграждение – будь то материальных или статусных (в качестве «гаранта» Европы). Отсюда кризис с отзывом Суворова и общая тупиковая ситуация. Выход из нее и попытался представить ответственный за внешнюю политику Ф.В. Ростопчин.

Выделяются главные моменты. (l) Отказ в Европе от жесткой системы союзов, фактически вообще – никаких прочных связей, кроме торговых. Особенность России как государства, которое прямо или косвенно оказывалось втягиваемо в европейские войны и принимало на себя гарантии, хотя не рисковало потерять в этих войнах «никогда ничего». Конец бескорыстным войнам. (2) Как следствие – предвидимый исход войн, когда так или иначе сохранят позиции все, кроме Австрии – захиревшего восточного центра, оказывающегося с провалом итальянской экспансии в козлах отпущения. (3) Отсюда задача вознаграждения России (разрыв союзов, но идея баланса только как пропорционального усиления): раздел Турции с выходом России к проливам и с дальнейшим прицелом на Грецию (царство под покровительством Европы, в перспективе – российские владения) собственно за счет оставшегося европейского сегмента Балто-Черноморья. Центр всего дела – Франция, Бонапарт. Павел уже пришел к идее сосуществования с гегемоном Европы на началах двух автономных пространств. Ростопчин, отделяя Россию от Европы, видит Францию крупнейшим центром, но не абсолютным гегемоном. Отсюда концепция вознаграждений, так что кроме Турции все в выигрыше, кроме Англии, которая оказывается вместо Австрии реальным козлом отпущения. Странная карта: уход из Европы, солидаризация с западным центром, но вместе с тем подпитывание хиреющего восточного центра – и жесткое исключение из расклада страны-балансира, отказ ей в вознаграждениях.

До сих пор не очень ясно соотношение между этим планом и последующими переговорами Павла I с Бонапартом, в центре которых планы совместного удара по Англии. Не ясно даже, кто инициатор. Обычно считают Наполеона, учитывая, что поход в Египет сам по себе предполагал дальнейший удар через Средний Восток на Индию. Однако опубликованный документ производит странное впечатление: планы переброски французской армии через Черное море к Дону, далее на Волгу и в Астрахань, а оттуда в Астрабад[25], исходную точку похода, – буквально каждый пункт ставится Бонапартом под сомнение, а Павел эти сомнения пытается разрешить. Симптоматично, что за образец Павел берет поход Надир-шаха, захватившего Дели в 1737–1740-х гг. Неизвестно, на какой степени разработки был этот план, когда Павел отдал приказ казакам двинуться с Дона через Приуральские и Казахские степи на Хиву и Бухару с последующим продвижением в Индию. Отзывы: якобы план из области психиатрии; другие военные эксперты считали его смелым, но отнюдь не безумным (Терентьев). Фактически за основу Павел принял походы кочевников, рассматривая казаков как род типичного для Средней Азии конного кочевого войска, указывая Платову, что в Средней Азии казаки столкнутся с противниками, подобными им же, но без артиллерии, что должно было дать наступающим преимущество. Возможно, замышлялся удар с двух сторон, рассеивающий внимание, а заодно утверждающий влияние России на подступах к Индии. Ясно, что Павел предвосхитил направления, по которым через 65–70 лет русские выйдут к порогу Индии, а мотив широкого возмущения туземцев в видах дестабилизации английского господства останется во всех позднейших планах завоевания Индии с опорой на среднеазиатский плацдарм.

Итак, уход из европейских дел России как гарантия возвышения западного центра; сохранение старого восточного центра на стыке пространств Европы и России; выход в Средиземноморье в условиях, когда противовесом гегемонии становилась бы Англия – держава-балансир; превращение Англии в козла отпущения исключением ее из раздела Турции и ударом по Среднему Востоку, причем двумя путями: приморским и трансконтинентальным. Отход от европейских континентальных блоков фактически при попытке континентального соглашения против морской силы (импровизация? безумие?), но это всё стратегии, которые будут неоднократно вставать в последующей истории России. Фактически это тот выбор, который будет возникать в следующих ходах А: либо сопротивление вместе с Англией крепнущему центру-гегемону Европы со ставкой на другой центр, либо попытка сговориться с центром-гегемоном за счет выкраивания специфического «российского» пространства; при этом разворот в Евразию и вызов морской силе (в ее качестве балансира или союзника слабеющего центра). Поразительно, что политика Павла смоделировала этот выбор, когда для него не было материальных оснований (скажем, в английском движении в Центральную Азию). Особая связь между выходом из Европы и попыткой включить значительную часть Балкан в русское пространство как источник кризиса в отношениях между Россией и центром-гегемоном, подрывающего попытку размежевания Больших Пространств. Колебания между «евразийской» альтернативой и поддержкой слабого центра, в последнем случае неудовлетворенность положением «ауксилиарной» силы, надежды выступить в конечном счете «гарантами Европы» (у Ростопчина – надежда сохранить опору на Балтику с обращением в европейских делах к Франции и примкнувшей к ней Испании; силы России и западный центр решают судьбы Европы).

Начало правления Александра не отмечено выдвижением каких-либо больших концепций. Интересно, что если приверженцы союза указывали на желательность сближения держав, неспособных друг для друга представлять опасность по «географическим соображениям», то Александр при воцарении выпустил инструкцию (4.7.1801), где оценивал многие павловские обязательства как «не соответствующие географическому положению и взаимным удобствам договаривающихся сторон» [Соловьев 1995, 18]. Итак, совершенно разное понимание тех импульсов, которые проистекают из географии. Реальная политика Александра – укрепить оба восточных субцентра, развернув их против Парижа. Так он действовал во время войн. Но, кроме того, во время союза с Наполеоном – стремление сохранить эти политические целостности, прикрывающие Россию: в Тильзите Александр отстаивал выживание Пруссии, в Эрфурте – Австрии. Фактически восточные центры становились буферами, прикрывающими Россию от центра-гегемона, роль же реального противовеса европейскому моноцентризму переходила к Англии.

Это время, включая и войны 1805–1807 гг., и «Тильзитскую систему», стало поводом для мистификаций в будущем со стороны политических писателей. Патриоты, приверженцы активной политики в Восточном вопросе, твердили о шансах, которые Александр якобы упустил в то время, когда Европа пребывала во внутренней войне. Сторонники «доктрины Монро» для России усматривали прообраз таковой доктрины в Тильзитском договоре, якобы размежевавшем пространства, разделившем восток и запад. На самом деле иная картина – с самого начала обозначилось совершенно новое положение Турции как поля большой игры в европейском подбрюшье: Наполеон то объявлял султана своим союзником, поднимая его на войну с Россией; то вел переговоры о разделе Турции, причем Франция требовала не только весь адриатический запад Балкан, но и Дарданеллы; то утверждал, что переход русских войск через Дунай станет поводом к войне Франции и России. В условиях, когда войска Наполеона оккупировали Далмацию, фактически Тильзитская система становилась системой противостояния России и гегемона Запада на Балканах. То Наполеон призывал к полному разделу Турции, то право России на Бессарабию ставил в зависимость от согласия Александра на уничтожение Пруссии. К тому же хиреющая Австрия, перейдя на позицию защиты Турции как европейского подбрюшья, берет курс на защиту целостности этого пространства, смыкаясь с Наполеоном. Впервые в истории Балканы стали частью собственно европейского поля игры. А вместе с тем, сажая на престоле Швеции своего маршала Бернадота, воссоздавая, пусть в урезанном виде, Польшу-Саксонию под именем герцогства Варшавского, Наполеон явным образом строил против России всё тот же восточный барьер, выталкивающий ее из Европы вглубь материка. Раздела Европы не было, с минимальными уступками (Финляндия, Восточная Галиция, княжества между Днестром и Дунаем) была попытка замкнуть Россию вне европейского полуострова, постепенно грозя использовать призраки старой БЧС для оттеснения России от входа в Европу. (Другое дело, что линия изломанная; скорее, конфликтные очаги, рассеянные выступами германских держав, членов новой БЧС.)