Читать онлайн «Социализм. Экономический и социологический анализ». Страница 75

Частная собственность на средства производства образует в обществе механизм регулирования, который поддерживает равновесие между имеющимися ограниченными средствами существования и менее ограниченными возможностями потребления. Установление зависимости доли каждого члена общества в общественном продукте от того, что может быть ему экономически вменено, т. е. вменено его труду и его собственности, меняет механизм изменения численности членов общества. Вместо борьбы за существование, царящей в растительном и животном мире, регулятором численности населения делается ограничение рождаемости под воздействием общественных сил. "Нравственное ограничение", ограничение числа детей в соответствии с положением в обществе, -- вот что приходит на смену борьбе за существование.

В обществе нет борьбы за существование. Тяжкая ошибка предполагать, что логично развитая либеральная теория общества может вести к другому выводу. Отдельные фразы в работе Мальтуса, которые могут быть истолкованы иначе, легко объяснить тем, что первоначальный набросок своей знаменитой работы Мальтус завершил до того, как он полностью постиг дух классической политэкономии. В доказательство того, что его учение не допускает иного толкования, можно указать на тот факт, что до Спенсера и Дарвина никто и не помышлял рассматривать борьбу за существование (в современном значении этого выражения) как закон человеческого общества. Дарвинизм первый выдвинул теории, в которых борьба индивидуумов, рас, народов и классов предстала основным фактором общественной жизни; и именно в дарвинизме, который развился в кругах либеральной интеллигенции, теперь находят люди оружие для войны с ненавистным либерализмом. В гипотезах Дарвина, долго считавшихся неопровержимыми, марксизм [292*], расовый мистицизм и национализм нашли, как им кажется, несокрушимую основу своих учений. Особенно привержен популярным лозунгам дарвинизма современный империализм. [293*]

Дарвинизм, а точнее говоря, псевдодарвинистские теории общества, никогда не сознавал той главной трудности, которая возникает при попытке применить к общественным отношениям их лозунг борьбы за существование. В природе за существование борется индивидуум. В природе исключительно редки явления, которые можно было бы истолковать как проявление борьбы между группами животных. Конечно, бывают войны между группами муравьев, -- хотя вполне возможно, что однажды нам придется принять совсем другое объяснение тому, что мы здесь наблюдаем [294*]. Теория общества, основанная на идеях дарвинизма, должна прийти к тому, чтобы объявить войну всех против всех естественной формой отношений между людьми и, таким образом, отвергнуть возможность каких-либо общественных связей. Либо эта теория должна объяснить, с одной стороны, почему в некоторых группах царит и должен царить мир, а с другой стороны, почему принцип мирного объединения, который и сделал возможным возникновение таких групп, не действует вне их, так что группы обречены на взаимную вражду. Именно на этот риф наталкиваются все антилиберальные теории общества. Нельзя признать закон, который управляет объединением всех немцев, всех долихокефалов [264] или всех пролетариев в особую нацию, расу или класс, действенным только внутри некоего коллектива. Антилиберальные теории общества предполагают, что совпадение интересов внутри групп самоочевидно и может быть принято без всякого обсуждения, а потому и сосредоточивают все внимание на доказательстве того, что существуют межгрупповые конфликты интересов и что этот род конфликтов необходим как единственная движущая сила исторического развития. Но если война есть мать всех вещей, плодотворный источник исторического прогресса, тогда непонятно, зачем пресекать действие этого плодотворного фактора внутри государств, народов, рас и классов. Если природа нуждается в войне, почему тогда не в войне всех против всех? Почему всего лишь в войне всех групп друг против друга? Единственная теория, которая объясняет, как возможен мир между индивидуумами и как общество создается из объединения индивидуумов, -- это либеральная теория общества как системы разделения труда. Но принятие этой теории делает невозможной веру в то, что враждебность между группами есть некая необходимость. Если ганноверцы и бранденбуржцы мирно живут в обществе бок о бок, почему не могут так же жить немцы и французы? [265]

Социологический дарвинизм неспособен объяснить явление роста общества. Это не теория общества, а "теория несоциальности" [295*].

Об упадке социологической мысли в последние десятилетия ясно свидетельствует тот постыдный факт, что социальный дарвинизм начали теперь опровергать примерами взаимопомощи, симбиотических отношений, которые биологи только недавно обнаружили в мире животных и растений. Кропоткин, дерзкий противник либеральной теории общества, никогда не понимавший, что именно он отрицает и с чем сражается, обнаружил у животных рудименты общественных связей и выдвинул их как противоположность конфликта. [266] Он противопоставил благоприятный принцип взаимопомощи разрушительному принципу войны на истребление [296*]. Биолог Каммерер [267], захваченный идеями марксистского социализма, продемонстрировал, что в природе принцип конфликта дополняется принципом помощи [297*]. В этом вопросе биология вновь присоединяется к своему истоку, к социологии. Она несет с собой заимствованный некогда у социологии принцип разделения труда. Она не учит социологию ничему новому, что не было бы уже ранее включено в теорию разделения труда, как ее сформулировала презираемая классическая политэкономия.

Теории общества, основанные на естественном праве, начинают с догмы о равенстве всех людей. Раз все равны, за каждым естественное право требовать, чтобы к нему относились, как к полноправному члену общества, и попытка отнять жизнь была бы нарушением естественного права на жизнь. Так формулируются постулаты мира, всеохватности общества и равенства всех его членов. В то же время либеральная теория выводит эти принципы из концепции полезности. Для либерализма понятия "человек" и "общественный человек" тождественны. Общество готово принять в качестве своего члена каждого, кто готов жить в мире и совместном труде. Всем выгодно, чтобы к каждому относились как к полноправному и равноправному гражданину. Но с теми, кто пренебрегает преимуществами мирного совместного труда, предпочитает раздор и отказывается от приспособления к общественному порядку, следует сражаться, как с опасным животным. Следует принять такую установку в отношении антиобщественных преступников и диких племен. Либерализм одобряет только оборонительные войны. Он рассматривает войну вне ситуаций защиты как антиобщественное явление, которое ведет к уничтожению общественного сотрудничества.

Отказываясь замечать фундаментальное различие между войной и конкуренцией, антилиберальные общественные теории стремятся дискредитировать либеральный принцип мира. В исходном смысле слова бой означает схватку не на жизнь, а на смерть между человеком и животными. Общественная жизнь человека начинается с преодоления инстинктов и иных побуждений к схватке на смерть. История демонстрирует нам постепенный отказ от стычки как формы общественных отношений. Драки становятся более редкими и менее напряженными. Побежденного больше не уничтожают; если общество может включить его в свои ряды, жизнь ему сохраняют. Появляются правила войны, что смягчает их. Тем не менее, войны и революции остаются средствами разрушения и уничтожения. По этой причине либерализм никогда не упускает случая, чтобы подчеркнуть их антиобщественный характер.

Когда конкуренцию называют конкурентной войной или просто войной -- это метафора. Цель войны -- уничтожение; цель конкуренции -- созидание. Экономическая конкуренция ведет к тому, чтобы производство осуществлялось самым рациональным способом. Здесь, как и везде, задачей является отбор лучшего. Это фундаментальный принцип общественного сотрудничества, без которого немыслима общественная жизнь. Без той или иной формы конкуренции, хотя бы в виде экзаменов, не может существовать даже социалистическое общество. Эффективность социалистического строя жизни будет зависеть от того, сумеют ли сделать конкуренцию достаточно жесткой и энергичной, чтобы осуществлять надлежащий отбор.

Значение метафоры, уподобляющей конкуренцию сражению, раскрывается следующими тремя сравнениями. Во-первых, ясно, что между сражающимися сторонами существуют такие же враждебность и конфликт интересов, как и между конкурентами. Ненависть мелкого лавочника к своему более удачливому сопернику может быть не менее напряженной, чем ненависть южных славян к мусульманам. [268] Но чувства, которые побуждают человека к действию, не имеют отношения к социальной функции этих действий. Чувства не имеют значения до тех пор, пока действия ограничиваются нормами общественного порядка.