Читать онлайн «История гестапо». Страница 65

Над этим со знанием дела организованном способе уничтожения витал миф о нацизме, неприкосновенная догма о превосходстве германской крови. В приказе Гиммлера от 11 августа 1942 года, обращенном к комендантам лагерей, было указано, например, что телесные наказания заключенных-немцев могут производиться руками других заключенных, но только немецкой национальности. Большое утешение для человека, которому, может быть, суждено погибнуть под этими побоями!

И такие безумные правила контролировались сотрудниками гестапо. Их бдительность распространялась также и на неправомочные действия административных властей лагерей, о поведении которых гестаповцы периодически направляли донесения Мюллеру, а последний пересылал их Гейдриху для передачи Гиммлеру. Невозможно даже представить бездну изумления, когда становится известно о том, что некоторые чиновники концлагеря Маутхаузен были наказаны за административные «упущения». Главный врач лагеря, например, приказал убить двух молодых голландских евреев из только что прибывшей партии заключенных, чтобы изготовить из их черепов «оригинальное пресс-папье» для украшения своего кабинета. У них были красивые зубы, у этих евреев.

Замкнутый, удушающий мир нацизма обладал своей неумолимой логикой. Эта логика непонятна, так как нам чужды ее критерии, но массовые убийства на промышленной основе, которые кажутся нам неслыханными преступлениями, были для эсэсовцев нормальным делом, поскольку являлись лишь выполнением приказа. Тогда как административная ошибка, которая нам показалась бы ничтожной, рассматривалась ими как проступок, нарушающий принципы партии, за пределами которых не было ни истины, ни спасения.

Эти убийства, которые до сих пор поражают наше воображение и которые будут волновать совесть людей на протяжении столетий, — эти убийства ни один нацист не считал преступлением. Разве можно обвинять в убийстве пунктуального работника бойни, который забивает быка или перерезает горло барану? Для настоящего наци было очевидно, что представители «низших рас» или «враги родины», эти «отбросы человечества» заслуживали жалости не более, чем бык или баран; их уничтожение было благим делом.

Узники гестапо, если их почему-либо не отправляли в германские лагеря, редко выходили на свободу, даже если против них не было выдвинуто никакого серьезного обвинения. Наоборот, когда во время следствия возникали серьезные подозрения или у обвиняемого вырывали признания пытками, случалось, что дело «виновного» передавалось в немецкий военный трибунал. В Париже этот трибунал заседал в доме номер 11 по улице Буасси-д'Англар.

Суд был независим, и гестапо не могло оказывать на него никакого давления, но после вынесения приговора подсудимый, независимо от того, был ли он осужден или оправдан, снова попадал в руки гестапо, которое могло творить с ним что угодно. Заключенные, находившиеся во время следствия в тюрьмах Френ, Ла-Санте или Шерш-Миди, попадали затем в форт Роменвиль после суда или по прямому указанию гестапо, которое не считало почему-либо нужным передать их дело в суд.

Лагерь Роменвиль, расположенный на территории форта, принадлежал сначала вермахту, а затем, с июня 1943 года, организации СС.[23] Он предназначался для различных категорий заключенных и служил чем-то вроде постоянного «резерва» для отбора заложников. Каждый раз, когда решался вопрос о проведении репрессивных расстрелов заложников, их подбирали в этом лагере.

Принцип расстрела ни в чем не повинных людей в качестве отмщения за очередное покушение, чаще всего произошедшее тогда, когда они уже в течение долгих дней были в концлагере, применялся вполне продуманно для нагнетания страха. Такая примитивная концепция власти и человеческих отношений настолько глубоко пронизала весь мир нацизма, что не позволяла его руководителям даже вообразить другие методы управления.

Узники Роменвиля в разное время делились на четыре или пять категорий. К первой относились «привилегированные» узники, которых можно было бы назвать административными заключенными. Среди них было сравнительно мало мужчин, лишь некоторые в возрасте старше пятидесяти лет, и большинство из них составляли лица с определенным общественным положением, арестованные в порядке мер безопасности, поскольку было известно (зачастую по доносам) об их неприязненном отношении к нацизму. Против них обычно не выдвигалось серьезных обвинений. Там было много библиотекарей, секретарей-машинисток, медиков, поваров. Они имели право получать посылки и отправлять одно письмо в неделю.

Из этой категории, по-видимому, не брали заложников. Однако узники этой группы после более или менее длительного пребывания в Роменвиле отправлялись в ссылку.

Вторая категория включала уголовников, арестованных немцами за преступления, наносящие ущерб оккупационным властям. Там можно было встретить также германских агентов, подручных гестапо, которые пользовались служебным положением, чтобы обмануть или обокрасть своих хозяев. Некоторые из них после освобождения были арестованы французским правосудием, осуждены и наказаны. Эта часть заключенных почти не подвергалась высылке. Их режим в целом приравнивался к режиму первой категории.

К этой категории также причислялись дети моложе пятнадцати лет, поскольку в Роменвиле, как и в других лагерях, было много заключенных-детей. Одно время там содержался даже семимесячный ребенок.

Третья группа состояла из жен, матерей, дочерей политзаключенных или разыскиваемых участников Сопротивления. Их мужество, их исключительная сила духа служили большой поддержкой для других заключенных. Через них, как правило, проникали в лагерь новости, за что они неоднократно подвергались репрессиям. Немцы содержали их вместе с уголовными преступницами и проститутками, чтобы воздействовать на их моральное состояние. Но они просчитались. Произошло обратное: падшие женщины прониклись в известной мере человеческим достоинством, общаясь с этими стойкими душами. Большинство политических заключенных было депортировано.

Четвертая категория — засекреченные и строго изолированные политические заключенные. Условия их содержания были почти такими же, как и у первых трех категорий: несколько писем, тщательно проверяемых, несколько посылок от общества Красного Креста, ежедневная короткая «прогулка». Но если в пятой категории вдруг недоставало кандидатов в заложники, именно отсюда шло пополнение. Какая-то часть заключенных из этой категории была расстреляна, многие депортированы и только немногие вышли на свободу.

Первые четыре категории заключенных размещались в старых зданиях форта. Раньше в них были казармы, конторы, склады.

А в бывших казематах и подземельях форта находились страдальцы из пятой группы. Им по всякому поводу напоминали, что рано или поздно за ними придут, чтобы выстроить для казни перед взводом эсэсовцев. Их набивали битком в сырые, лишенные света помещения. Спали они на соломенной подстилке, почти никогда не менявшейся. Наглухо закрытые вентиляционные отверстия, импровизированное и слишком маленькое отхожее место, невозможность сменить одежду, почти полное отсутствие воды и условий для соблюдения элементарной гигиены приводили к тому, что в камерах стояла невыносимая вонь. В каземат размером 10 на 8 метров на несколько недель были заперты 56 узников. Теснота была основным правилом. Чесотка и вши доводили заключенных до изнеможения, а из-за постоянной темноты они почти слепли за несколько недель заключения.

Их рацион питания был полуголодным, переписка и посылки строго запрещены. Зимой невыносимые условия усугублялись холодом и сыростью. Некоторые заложники содержались в таких условиях в течение восьми—десяти и даже двенадцати месяцев. Иногда в качестве наказания строптивых узников помещали в зловонный подземный канал, напоминавший клоаку в загородном замке Людовика XIII.

Именно из этой категории набирались заложники, когда немцы прибегали к массовым казням. Большинство из этих заключенных были приговорены германским судом к смертной казни, но были и приговоренные к каторжным работам или тюремному заключению, а также люди, никогда не бывшие под судом и следствием. Но у гестапо были собственные критерии классификации заключенных. Узники, загнанные в казематы, почти все были арестованы как коммунисты или деголлевцы.

Властвовал над этим миром страданий опереточный персонаж, один из чиновников смерти, каких в изобилии порождал нацизм, — капитан Рикенбах. Это был грубый и развязный солдафон, которому должность коменданта лагеря позволила жить во Франции, что он очень ценил и широко использовал для изучения различных вин, которые Франция производит так обильно. Находясь в постоянном подпитии, он мог воспринять попытку к бегству либо со страшным гневом, либо с легкой насмешкой, в зависимости от настроения и количества проглоченных напитков. Рикенбах постоянно размахивал своим пистолетом, паля из него куда попало: то по окнам, то балансируя на откосах у стен крепости, куда его заносило пьянство. За это пристрастие заключенные прозвали его месье Панпан. Часовые побаивались его инспекторских рейдов, сопровождаемых беспрерывной пальбой, и старались не попадаться на его линию прицеливания. Одна из его любимых шуточек состояла в том, что, желая наказать кого-то из заключенных, он приказывал вывести его с завязанными за спиной руками к стене форта. Затем прибывал взвод, выстраивался перед несчастным, брал его на прицел и в течение нескольких минут ждал команды открыть огонь, которая так и не раздавалась. После этого заключенного отводили в каземат… Панпан был куда-то отозван после двух побегов заключенных в июне 1943 года. И хозяином узников стал унтерштурмфюрер СС Трапп, о котором говорили, что он когда-то торговал вином во Франции.