Читать онлайн «Годы эмиграции». Страница 29

А. Гоц был ближайшим и интимным другом многих из нас; Гендельман, Тимофеев, Донской, Евген. Ратнер, Раков и другие были приятелями, с которыми многие делили тюрьмы и ссылки. Различия во взглядах и в принадлежности к разным группировкам отступали на задний план перед напряженным стремлением каждого сделать все возможное для облегчения судьбы большевистских жертв.

Видимость суда давала обильный и яркий материал для изобличения коварства, жестокости и двуличия правящей в Москве клики. В Париже и из Парижа можно было очень мало сделать. Громадная, ответственная и, как показали события, успешная работа сосредоточилась в более близком к месту действия драмы - Берлине. Главная тяжесть легла на плечи тамошней группы эсеров под руководством Зензинова, при секретарях Борисе Рабиновиче и M. M. Погосьяне. Они днем и ночью дежурили, пристально и с тревогой следя за ходом "суда", протекавшего под аккомпанемент инспирированных и организованных властью манифестаций против подсудимых на улицах, заводах, даже в зале самого "суда".

Берлинская группа с.-р. осведомляла международную печать и политические круги о том, кого судят, за что, и кто судит, опираясь на чьи показания. Не менее важной была связь, которую берлинские эсеры поддерживали с адвокатами, социалистами из Германии и Бельгии, допущенными Москвой для защиты обвиняемых. Эту уступку, как и другую, большевики вынуждены были сделать за три месяца до процесса во время переговоров в Берлине о едином фронте представителей трех Интернационалов: социалистических (Второго и Двух с половиной, или Венского) и коммунистического (Третьего, или Коминтерна). Иностранные социалисты потребовали в качестве одного из условий их согласия на общий фронт, обещания от советских коммунистов, что, как бы ни был суров приговор, эсеры не будут казнены. Это была другая уступка коммунистов.

От имени Заграничной Делегации партии с.-р., за подписями Зензинова, Рубановича, Русанова и Сухомлина, был адресован трем Интернационалам меморандум на французском языке. Напомнив о "диких убийствах" большевистской власти - Кокошкина и Шингарева в больнице, царя, царицы, их детей и придворного {90} окружения в подвале, брата царя, вел. кн. Михаила, отказавшегося унаследовать престол без одобрения народного представительства, и других, - меморандум формулировал ряд требований: положить конец постыдному режиму Чеки, крови и всяких ужасов; освободить всех политических узников из большевистских узниц; дать возможность обвиняемым Гоцу, Тимофееву, Гендельману, Ракову и Федоровичу приехать и участвовать на предположенном конгрессе трех организаций и ликвидировать лицемерный, искусственно сфабрикованный Москвой, суд над эсерами. В заключение был брошен вызов советским коммунистам: "Пусть взаимные наши обвинения рассмотрит беспристрастная комиссия, организованная совместно всеми международными объединениями, социалистическими и коммунистическими. Всякая попытка уклонения, всякий шаг избежать встречи, со стороны большевистской партии, будет сочтен, как признание с ее стороны невозможности выиграть этот процесс, если они не одни будут судьями".

И требования, и вызов остались без ответа. И могло ли быть иначе, если суд над эсерами был лишь "эпизодом гражданской войны", по откровенному признанию члена Исполкома Коминтерна во время войны (L'Humanite, 10. VIII. 1922), ставшего вскоре убежденным и ярким обличителем большевизма и Коминтерна, Бориса Суварина.

В переговорах трех Интернационалов приняли участие и немногие российские социалисты в утопическом предположении, что отстаиваемый коммунистами единый фронт с социалистами в Европе может быть осуществлен и в России. Как ни ирреальна была эта идея, она может быть сыграла исключительно благотворную роль в судьбе присужденных к смерти, продлив большинству из них жизнь на 15 лет - до великого истребления Сталиным, с 1936 года начиная.

Как и следовало ожидать, ЦК компартии позднее отказался признать для себя обязательными обещания, данные на берлинской конференции Интернационалов его представителями с Бухариным во главе. Тем не менее, если приговоренных к смерти членов ЦК эсеров не расстреляли, главным образом для того, чтобы иметь их в качестве заложников против риска террористических актов со стороны эсеров, все же некоторое влияние надо приписать и обязательствам, принятым на себя коммунистами, хотя бы полностью ими и не выполненным. Вспоминая об этом в частной беседе с Николаевским в Париже, через 13 лет, Бухарин говорил: "Да, нужно признать, что вы, социалисты, сумели тогда поставить на ноги всю Европу и сделали невозможным приведение в исполнение смертного приговора над эсерами".

Двенадцать подсудимых из двадцати двух были приговорены к "высшей мере наказания", после чего на большевистском Олимпе возникла очередная склока - за жизнь и смерть приговоренных. ЦК большевиков не сразу пошел на нарушение данного его делегатами обещания Коминтерну. Вопрос был перенесен на обсуждение партийной Конференции, в которой участвовали большевистские представители с мест и с фронта. Предлагали разное: от немедленного утверждения приговора "суда" и до предъявления {91} осужденным "врагам народа" ультиматума: в 24-часовый срок отказаться навсегда от каких-либо выступлений против советской власти и порвать связи с партией с.-р. и в таком случае быть сосланными на принудительные работы в концлагерь на пять лет с последующей высылкой из пределов "социалистического отечества" его недостойных.

В конце концов, ЦК коммунистов остановился на особо возмутительном решении, давшем им возможность и "капитал приобрести" - получить если не полную, то все же большую уверенность в своей личной безопасности, и "невинность соблюсти" - от расстрела воздержаться, правда, только условно. Как позднее бесстыдно пояснил Троцкий: "Ограничиться тюрьмой, хотя бы и долголетней, значило просто поощрить террористов, ибо они меньше всего верили в долголетие Советской власти. Не оставалось другого выхода, как ... вождей партии превратить в заложников. Первое свидание с Лениным после его выздоровления произошло как раз в дни суда над социалистами-революционерами. Он сразу и с облегчением присоединился к решению, которое я предложил: 'Правильно, другого выхода нет'". (Л. Троцкий, "Моя жизнь", т. 2, стр. 212).

Заслуживает внимания, что даже как будто более культурные, не прославившиеся своей кровожадностью большевики утратили стыд и совесть при расправе с эсерами. Так, Каменев, не предвидя собственной участи, взывал: "Пусть наши враги склонят перед нами головы, а кто не захочет, пусть ее потеряет!" Или эстет, а в свое время и "богоискатель", Луначарский, обнажил свою подлинную сущность, когда с откровенностью, граничившей с цинизмом, писал:

"Да, да, мы хотим это сделать - убить, дискредитировать, распылить партию с.-р. И этот процесс для того и создавался".

Если достигли своей цели постановщики "суда", - частично достигнуто было и обратное тому, чего они добивались и частично добились. Процесс эсеров, первый по времени показательный процесс поставленный коммунистами, привлек к себе внимание мира, всех политических партий, органов печати и международного общественного мнения. Еще жив был и был в своем уме Ленин. Но дело его жизни, военный коммунизм, уже приказал долго жить отступив как будто "всерьез и надолго" перед новой экономической политикой. И в это же время практиковали такое бесстыдное и решительное надругательство над элементарными требованиями правосудия, такое явное нарушение принятых при свидетелях в международном порядке обязательств, такое упорное тяготение к крайней кровожадности!

А с другой стороны на скамье подсудимых, в ходе процесса, произошла неожиданная трансформация. Обвиняемые превратились, особенно в заключительной стадии "суда", в обвинителей правящей партии и большевизма. Вместо покаяния и отречения, которых добивались от подсудимых, официальные прокуроры и аудитория услышали как раз обратное - не самозащиту, а обличение власти. Один за другим поднимались подсудимые, чтобы заявить: "Мы выполним свой долг, какая бы участь нас здесь не ожидала" (Гоц);

"Вы получите наши головы, чтобы положить их к ногам Коминтерна, но чести нашей вы не получите" (Тимофеев); "И мертвые, и {92} живые мы будем вам опасны" (Гендельман), и т. п. Такое мужество перед лицом безжалостного врага могло быть создано лишь беззаветной верой в свою правду и верностью своему служению. И оно не могло не импонировать, не производить впечатления заочно и на расстоянии даже на непричастных к историческому спору в России и за ее пределами между демократическим Февралем и тоталитарным Октябрем.

Голоса подсудимых приобрели огромный резонанс, особенно после того, как защита, в лице иностранных адвокатов социалистов, вынуждена была из-за придирок обвинения отказаться от защиты и покинуть пределы малогостеприимного Советского Союза. На сочувствии к подсудимым впервые создался на Западе фронт против большевистской власти, которую обычно, по подсказке из Москвы, именовали "властью рабочих и крестьян". Социалисты и несоциалисты, профсоюзы, рабочие и интеллигенты, всемирно известные и безвестные, правительства и общественные учреждения, за ничтожными исключениями на крайних - монархических и коммунистических - флангах, все с волнением следили за перипетиями драмы, сочувствуя, естественно, не мучителям и насильникам, а их жертвам.