Читать онлайн «Загадка Куликова поля, или Битва, которой не было». Страница 37

Не вызывает сомнения, что главный вклад в на­чинку мифа мелкими, кажущимися реальными «фак­тами», внесли московские летописцы. Именно с их легкой руки в Пространной летописной повести и особенно «Сказании» появились детали, тесно свя­занные с Москвой, в первую очередь московские микротопонимы. Верно подмеченная А.Фоменко и Г. Носовским удивительная схожесть московской то­понимики и топонимики в произведениях Куликов­ского цикла вызвана, скорее всего, не тем, что Кули­ковская битва происходила под стенами Москвы. Там она столь же невероятна, как и на Дону. Это москов­ские летописцы, выдумывая все новые подробности Мамаева побоища, вольно или невольно вставляли в редактируемые ими тексты вместо полагавшихся по смыслу, но неизвестных им апеллятивов Подонья хо­рошо знакомые московские названия. Так география Куликовской битвы обогатилась Куликовым (Куличковым) и Девичьим полями, Красным холмом и Кузьми­ной гатью. Параллельно река Меча переименовалась с сохранением ее исходного смысла Межи, межевой реки, в московскую Чуру, вместе с которой были до­бавлены в «Задонщину» стоявшие на ней села Чурово и Михайлово. Кстати, оба названия, позднее исчез­нувшие в Москве, могли сохраниться в некоторых ре­дакциях «Задонщины» благодаря тому, что где-то в районе Красивой Мечи в XIII веке вроде бы имелось местечко Михайловы Чуры, а в XVI веке на Рязанщине появились города Щуров и Михайлов, причем ря­занская Меча по удивительному совпадению действи­тельно оказалась посередке между этими городами.

Определенный дух достоверности мифу прида­ли внедрившиеся во все произведения Куликовско­го цикла конкретные фамилии, хотя и во всех раз­ные, якобы реальных действующих лиц описываемых событий. Эти фамилии появлялись там постепенно в течение долгого времени, вероятно, вплоть до XVI – XVII веков. Они вставлялись в летописи и «Сказание» летописцами, надо думать, отнюдь не безвозмездно, чтобы удревнить до XIV века родословия новых кня­жеских, боярских и даже купеческих фамилий.

Вот так, постепенно, буквально на пустом месте, сформировался и разбух до величайшего события ис­тории Великий куликовский миф.

Вероятно, вышеизложенный сценарий творения этого мифа не единственно возможный. И он, навер­ное, не может объяснить все и вся. Впрочем, ни один сценарий не способен ответить на все вопросы изза принципа неопределенности далекого прошло­го А; Бушкова. Да и надо ли отвечать на все вопросы? Ведь многие из них на самом деле могут оказаться не­релевантными. Например, непонятен и необъясним перманентно, напористо проступающий в Летопис­ных повестях и «Сказании» оговор, другого слова не подберешь, великого князя Рязанского. Действитель­но, история взаимоотношений Дмитрия и Олега Ива­новичей была долгой и далекой от идиллии. Но к пер­вой половине XV века, когда «Задонщина» уже была написана и эпицентр формирования Куликовского мифа переместился на Летописные повести, острота противостояния между двумя соседними княжества­ми пошла на убыль, а в начале второй половины того же века оно и вовсе закончилось с окончательным подчинением Рязани Москве, закрепленным брака­ми детей Олега Рязанского и Дмитрия Московского, а также внучки Олега и сына Владимира Серпуховского. Трудно понять, за что же авторы Летописной повести задним числом так ополчились на Олега Ивановича? Может быть, как допускают А. Быков и О. Кузьмина, дело в союзе, заключенном внуком Олега Рязанского с Витовтом в 1430 году и разбудившем старую, полу­вековой давности, вражду. Может быть, ответ тривиа­лен, и все дело здесь просто в личных счетах одного из летописцев с Рязанью и ее князьями?

Столь же нерелевантной для Великого куликов­ского мифа может оказаться гипертрофированная роль в Куликовской битве брянцев, то есть выходцев из великого княжества Брянского. Не будем забывать, что автором «Задонщины» мог быть бывший брянский боярин. Недаром в самой «Задонщине» мы встречаем двух очень близких Софонию Рязанцу персонажей – Пересвета и Ослябю, – таких же, как и сам автор, принявших постриг бывших брянских бояр. Еще один связанный с Брянщиной персонаж Куликовского цик­ла – это князь Дмитрий Ольгердович, в свое время получивший от брата Ягайла в удел брянские города Трубчевск и Стародуб. Но Дмитрий Ольгердович со­всем не брянец по происхождению, да и ко времени Куликовской битвы он уже ничего общего не имел со своим бывшим трубчевско-стародубским уделом. Ни Софоний, ни летописцы никак не акцентируют какую-либо причастность Дмитрия Ольгердовича к Брянску, они скорее связывают его со старшим братом Андре­ем или вообще Литвой.

Но, с другой стороны, еще один персонаж, веро­ятно брянского происхождения, появляется независи­мо от Софония в гораздо более позднем «Сказании». Это Михаил Бренок, переодетый великим князем и погибший под княжеским знаменем, чье прозвище А. Журавель [37] трактует как «брянец». Возможно, как и в случае с московской топонимикой, брянские пер­сонажи суть следствие особой популярности Вели­кого куликовского мифа не только в Москве, но и на Брянщине. Ничего удивительного, учитывая происхо­ждение автора «Задонщины» и ее связь со СПИ. Кро­ме того, возможно тут отразилась объективно особая роль Брянщины, особенно так называемых Верховских княжеств, во взаимном противостоянии Орды, Литвы и Москвы. Вот что пишет об этом А.Соловь­ев [38]: «б первой половине XIV в. ничего не слышно о Чер­нигове, очевидно запустевшем, а упоминается лишь Брянск, ставший центром великого княжения. По со­седству с ним, на верхней Оке, потомки черниговских князей создают ряд мелких «верховских» княжеств – в Карачеве и Звенигороде, в Козельске и Перемышле, в Новосили и Одоеве, Оболенске и Воротынске. Был в Брянске мятеж от лихих людей, смута великая и опус­тение города, после чего стал владеть Брянском ве­ликий князь литовский... В Брянске Ольгерд посадил одного из своих сыновей, но в 1375 г. великому кня­зю Дмитрию служат князья Брянский, Новосильский, Оболенский и Торусский. Возможно, что этот князь Роман Михайлович Брянский – потомок Михаила Черниговского, покинувший Брянск из-за притязаний смоленского князя и перешедший на службу Москве... В 1378 г. старший сын Ольгерда, Андрей, покинув свой удел в Полоцке, сел во Пскове и перешел тоже на служ­бу Москве. В 1379 г. он вместе с другим литовским кня­зем Дмитрием Боброком-Волынским (женившимся на сестре Дмитрия Донского) взял Трубчевск и Стародуб у Литвы, и сидевший в Трубчевске брат его, Дмитрий Ольгердович, вышел из города с семьей и боярами, по­ехал в Москву и получил в кормление Переяславль».

Во второй половине XIV века Верховские княжест­ва, находившиеся как раз на стыке между Ордой, Лит­вой, Москвой и Рязанью, соответственно оказались в эпицентре притязаний великих мира сего и ста­ли объектом постоянных военных вторжений, погро­мов и разорений со всех сторон. В середине XIV века практически вся Брянщина, захваченная Ольгердом, вошла в великое княжество Литовское, и сын Оль­герда Дмитрий стал Брянским князем. После смерти Ольгерда за время противостояния Ягайла с Кейстутом, парализовавшим великое княжество Литовское, на брянском столе сумели восстановиться и даже приобрести видимость суверенитета местные кня­зья, а Дмитрий Ольгердович был вынужден довольст­воваться Трубчевском и Стародубом. В это же время, пользуясь внутренними проблемами Литвы, Дмитрий Московский и Олег Рязанский начинают «верховскую реконкисту», в результате которой Новосиль и Оболенск отходят к Москве, а Козельск к Рязани. Кстати, если Новосиль в 1380 году признавал суверенитет Москвы, то современное Куликово поле могло быть формально самой южной, выдвинутой в «Половецкое поле» точкой, находившихся под условным контро­лем Дмитрия Ивановича земель.

Вообще вся эта «верховская реконкиста» выгля­дела как семейное дело клана Ольгердовичей. В хо­де этой «реконкисты» в 1379 году московское войско совершает блиц-рейд под Трубчевск и Стародуб, в ре­зультате которого тамошний князь Дмитрий Ольгердович сдал города без боя и отошел на Москву. Этот рейд был организован сыном и зятем Ольгерда: чуть ранее перешедшим на московскую службу Андре­ем Полоцким и вассалом Дмитрия Московского Вла­димиром Серпуховским. Но также зятем Ольгерда (и соответственно свояком Владимира Серпуховского) был Олег Рязанский, женатый вторым браком на ка­кой-то Ольгердовне. Таким образом, на Верховских землях Брянщины дела политические завязались ту­гим узлом с внутрисемейными делами клана Ольгер­да, и от этого узла веревочки тянулись в Литву, Моск­ву и Рязань.

Бороться со стереотипами сложно. Трудно заста­вить себя поверить, что никакого Мамаева побоища вообще не было, что огромное количество разнооб­разной литературы от учебников до художественных произведений написано на самом деле ни о чем, что ни о чем нарисовано множество монументальных по­лотен панорамы битвы и предшествовавшего битве поединка. Мысль невольно ищет хоть какую-нибудь зацепку в прошлом. Едва ли не единственной тако­го рода документальной зацепкой в наших летопи­сях может служить договор между Рязанью и Моск­вой 1381 года (такие договоры между князьями в те времена именовались докончальными грамотами). В этом договоре, текст которого был написан рязан­ской стороной, есть такое замечание: «А что князь великий Дмитрий и брат, князь Владимир, бились на Дону с татарами, от того времени что грабеж или что поиманые у князя у великого люди у Дмитрия и у его брата, князя Владимира, тому между нами суд об­щий». Эту любопытную фразу можно трактовать поразному. Можно считать ее документальным подтвер­ждением факта Куликовской битвы и ограбления мос­ковского войска рязанцами, но, по моему разумению, смысл у нее иной. На современном языке она зву­чала бы примерно так: «А что до того, что якобы ве­ликий князь Дмитрий и его двоюродный брат князь Владимир бились на Дону с татарами, а рязанцы ло­вили и грабили их людей, то мы ничего такого не зна­ем и готовы передать это дело общему (третейскому) суду». В принципе, так же, только не подвергая сомне­нию сам факт Куликовской битвы, трактуют эту фра­зу и А. Быков с О. Кузьминой, из книги которых[39] взята приведенная цитата. Они же отмечают, что требова­ние вернуть пленных регулярно повторяется с мо­сковской стороны в других договорах вплоть до се­редины XV века, что уж и вовсе лишено было всякого смысла, и регулярно рязанская сторона в ответ толь­ко пожимает плечами, не понимая, о чем идет речь.