Читать онлайн «Загадка Куликова поля, или Битва, которой не было». Страница 26

После соединения с Ольгердовичами на таинст­венном Березуе Дмитрию двое разведчиков достав­ляют «языка», который сообщает, что: «Уже царь Кузь­мине гати стоит, но не спешит, поджидает Ольгер­да Литовского да Олега Рязанского; руководствуясь сведениями, полученными от Олега, о твоих сборах царь не ведает и встречи тобою не ожидает; через три же дня должен быть на Дону». Итак, Мамай стоит на какой-то Кузьминой Гати и не спешит, поджидая со­юзников, но через три дня должен оказаться на Дону. В контексте данного известия историками рассматри­вались три Кузьмины Гати: на Цне под Тамбовом, на Воронеже у Липецка и на Красивой Мече. Если речь идет о любой из двух первых, то от них до Куликова поля большому войску хода не меньше недели; и то, если идти маршем, а не стоять, кого-то поджидая. Если же речь об урочище Кузьмина Гать на Красивой Мече, то, наоборот, о каких трех днях речь? Мамай-то уже на Дону, уже перешел с его левого берега на правый, и ему до Куликова поля всего один переход! Нет, не хотят вязаться с реальной географией даже те скуд­ные «подробности», что появляются в «Сказании».

Далее, после совещания, московское войско пе­реходит на правый, западный берег Дона, и начина­ется расстановка полков. Поначалу этим вроде бы за­нимаются Дмитрий Иванович с Владимиром Андрее­вичем и обоими Ольгердовичами, но тем не менее, в конце концов, полки почему-то оказываются рас­ставленными все же не ими, а лично Боброком-Волынским: «Некий воевода пришел с литовскими князьями, именем Дмитрий Боброк, родом из Во­лынской земли, который знатным был полковод­цем, хорошо он расставил полки, по достоинству, как и где кому подобает стоять». Великий же князь «увидев свои полки достойно устроенными, сошел с коня своего и пал на колени свои прямо перед большо­го полка черным знаменем, на котором вышит образ Владыки Господа нашего Иисуса Христа, и из глубины души стал взывать громогласно: «О Владыка-Вседержитель! Взгляни проницательным оком на этих лю­дей, что Твоею десницею созданы и Твоею кровью ис­куплены от служения дьяволу... И ныне, Господи Ии­сусе, молюсь и поклоняюсь образу Твоему святому, и Пречистой Твоей Матери, и всем святым, угодившим Тебе, и крепкому и необоримому заступнику нашему и молебнику за нас, тебе, русский святитель, новый чу­дотворец Петр! На милость Твою надеясь, дерзаем взывать и славить святое и прекрасное имя Твое, и Отца и Сына и Святого Духа, ныне и присно и во веки веков! Аминь!»».

Мимоходом отметим, что, если на Куликовом поле и присутствовали братья Ольгердовичи, то Дмитрий Боброк пришел туда не с ними. Женатый на сестре Дмитрия Ивановича, он уже много лет успел послу­жить и нижегородскому князю, и шурину в Москве. Так что, как видим, и откровенным враньем «Сказа­ние» не брезгует.

Хотя Боброк-Волынский представлен главным ор­ганизатором войска на Куликовом поле, основную его заслугу автор «Сказания» видит совсем не в правиль­ной расстановке полков, а в «мудрых» наставлениях великому князю: «Призывай, княже, Бога на помощь!», «... только Бога призывай и не оскудевай верою!», «ка­ждому воину прикажи Богу молиться и святых Его угодников призывать на помощь... и крестом осе­нить себя: это ведь и есть оружие на противников, которые утром свидятся с нами». Трудно, конечно, представить такие наставления главнокомандующе­му перед боем из уст заслуженного воеводы, но такие мелочи, как мы уже не раз замечали, автора «Сказа­ния» не смущают. Цель оправдывает средства.

Тут же в «Сказание» вставлен весьма любопытный эпизод, начинающийся словами: «В ту же ночь некий муж, именем Фома Кацибей, разбойник, поставлен был в охранение великим князем на реке Чурове за мужест­во его для верной охраны от поганых». Так и быть, ос­тавим в стороне такую мягко говоря странность, как наличие в московском войске разбойников, которым доверяют нести боевое охранение, и ограничимся рекой Чуровой. К таинственному городу Чурову «За­донщины» добавляется столь же таинственная одно­именная река. А может быть, не такая уж и таинствен­ная. Современная география знает речку Чурову, но не в районе Куликова поля и вообще не в бассейне Дона, а как правый приток Шексны, той самой Шексны, в истоке которой стоит Белозерск, а неподалеку

Кирилло-Белозерский монастырь, монах которого Евфросин во второй половине XV века «творчески» пра­вил и «Задонщину», и, весьма вероятно, Летописную повесть. Так вместе с дюжиной вымышленных бело­зерских князей на Куликово поле затесался былин­ный белозерский разбойник с татарским прозвищем.

Далее «Сказание» кратко сообщает, что Дмитрий Московский решил сам дополнить устроение пол­ков своего волынского тезки и «отослал князь вели­кий брата своего, князя Владимира Андреевича, вверх по Дону в дубраву, чтобы там затаился полк его, дав ему лучших знатоков из своей свиты, удалых витя­зей, твердых воинов». Но, видимо, не слишком дове­рял великий князь брату и «еще с ним отправил зна­менитого своего воеводу Дмитрия Волынского и дру­гих многих». После этого осталось только вдохновить войско на битву: «Когда же князь великий пересел на лучшего коня, поехал по полкам и говорил в великой печали сердца своего, то слезы потоками текли из очей его: «Отцы и братья мои, Господа ради сражай­тесь и святых ради церквей и веры ради христиан­ской, ибо эта смерть нам ныне не смерть, но жизнь вечная; и ни о чем, братья, земном не помышляйте, не отступим ведь, и тогда венцами победными увенча­ет нас Христос-Бог и Спаситель душ наших»». Само собой, вновь агитация за веру и святые церкви, вновь упование исключительно на Бога.

На этом, похоже, функции главнокомандующего оказываются исчерпанными, и приходит время пере­одевания: «Укрепив полки, снова вернулся под свое зна­мя черное, и сошел с коня, и на другого коня сел, и сбро­сил с себя одежду царскую, и в другую оделся. Прежнего же коня своего отдал Михаилу Андреевичу Бренку и ту одежду на него воздел, ибо любил его сверх меры, и зна­мя свое черное повелел оруженосцу своему над Бренком держать. Под тем знаменем и убит был вместо великого князя». Интересно, что за «царские одежды» были на Дмитрии в то время, когда он агитировал сво­их воинов биться «ради церквей и веры»? И вот такая она царская любовь «сверх меры» – подставить вме­сто себя на верную смерть любимчика, кстати сказать, еще одного, судя по прозвищу, брянца.

Во время переодевания (небыстрая, надо пола­гать, это была процедура) Дмитрий получает грамо­ту от Сергия Радонежского с довольно странным тек­стом: «Великому князю, и всем русским князьям, и всему православному войску – мир и благословение!». Бла­гословение, ладно, пусть уже и четвертое по счету, не помешает. Но мир, мир-то при чем? Почему-то нико­му не приходило в голову, что такая «грамота» должна по сути дела восприниматься как последняя попытка Сергия, продолжающего линию Киприана на мир с Мамаем, предотвратить побоище. Если, конечно, сама «грамота» радонежского старца имела место в дейст­вительности. Однако в «Сказании» грамота Сергия на­оборот подхлестывает Дмитрия, и он, как водится, обильно прослезившись, первым рвется в бой, но не предводительствуя своим войском. Войско ведут дру­гие воеводы, вероятно в соответствии с устроени­ем Дмитрия Боброка: «Правой руки полк ведет Микула Васильевич с коломенцами, а с левой руки полк ве­дет Тимофей Волуевич с костромичами». Интересно, что передовым полком командуют на пару какие-то неизвестные истории князья, братья Дмитрий и Вла­димир Всеволодовичи. У этих выдуманных личностей обращает на себя внимание совпадение имен с име­нами основной Куликовской пары «братьев», князей Московского и Серпуховского, а также очевидная па­раллель с князем Владимиром (в крещении Дмитри­ем) Всеволодовичем, считающимся исторически пер­вым (в районе 1213 года) московским князем.

В «Сказании» бой начался, как и положено, поедин­ком Пересвета с безымянным печенегом «пяти сажен высота его и трех сажен ширина его», а затем сошлись основные силы: «И сошлись грозно обе силы великие, твердо сражаясь, жестоко друг друга уничтожая, не только от оружия, но и от ужасной тесноты под кон­скими копытами испускали дух, ибо невозможно было вместиться всем на том поле Куликове: было поле то тесное между Доном и Мечею». Стоит отметить, что бой происходил на тесном поле между Доном и Мечей. Так как от Куликова поля до Красивой Мечи на самом деле полсотни километров, то, ясное дело, география «Сказания» вновь не хочет согласоваться с реальной географией донского правобережья.

Шесть часов продолжается сеча. «Когда же настал седьмой час дня, по Божьему попущению и за наши гре­хи начали поганые одолевать. Вот уже из знатных му­жей многие перебиты, богатыри же русские, и воеводы, и удалые люди, будто деревья дубравные, клонятся к земле под конские копыта: многие сыны русские сокру­шены. И самого великого князя ранили сильно, и с коня его сбросили, он с трудом выбрался с поля, ибо не мог уже биться, и укрылся в чаще и Божьею силою сохранен был». Наконец-то мы узнаем некоторые подробности битвы. Вообще-то шесть часов непрерывного боя не выдержит никто. Не выдержали его ни простые вои­ны, ни великий князь. Войско подалось под натиском татар, а раненый Дмитрий вообще сбежал с поля боя и спрятался в чаще. Но в восьмом часу побоища «ве­тер южный потянул из-за спины нам, и воскликнул Волынец голосом громким: «Княже Владимир, наше вре­мя настало и час удобный пришел!»». Тоже любопыт­ный момент. Если южный ветер подул в спину нашему засадному полку, то он прятался не в дубраве к севе­ро-востоку от поля боя, как принято в классическом сценарии «Руси защитник», а где-то на юге, прямо в тылу у татар, за Красным холмом. Нонсенс? Пожалуй, если бы не маленький нюанс: по версии Н. Бурланкова, о которой шла речь в сценарии «Мокрое место», во время битвы на реке Воже именно южный ветер должен был бы дуть в спину засадному полку, одно­временно выполнявшему роль боевого охранения и ударившему в тыл ордынцам как раз с юга.