Читать онлайн «Загадка Куликова поля, или Битва, которой не было». Страница 22

В завершение Повести автор, отвлекшись от Дмит­рия с его бесконечными молитвами и благодарения­ми, вспоминает про Ягайла Литовского и Олега Рязан­ского. Вот тут-то и выясняется, куда делись литовцы. От них москвичей «Бог избавил, ибо не поспели немно­го к сроку, на один день или меньше». Вроде бы уже были на поле боя, но потом почему-то с него удрали, чтобы вернуться, но возвратиться по какой-то при­чине все-таки не успели. И тут не обошлось без Все­вышнего. Вот только про «хитрого сотонщика» Олега Бог как-то забыл, и тот оказался предоставлен самому себе.«Поведали князю великому, что князь Олег Рязан­ский посылал Мамаю на помощь свои силы, а сам на реках мосты разломал. А кто с Донского побоища по­ехал восвояси через его отчину, Рязанскую землю, боя­ре или слуги, то тех приказал он хватать и грабить и обобранными отпускать». Далее слово в слово по­вторяется текст Краткой повести о челобитье рязан­ских бояр и московских наместниках в Рязани.

Также по Краткой повести освещена в простран­ном изложении печальная судьба Мамая. Он вновь собирает рать для мести Дмитрию Московскому, но вынужден с этим войском идти против некого царя с востока из Синей Орды Тохтамыша. Тохтамыш побеж­дает, Мамай бежит в Кафу, где и находит свой конец. Русские князья шлют подарки Тохтамышу.

Нет ни малейшего сомнения, что Пространную повесть писал не летописец, живо интересовавший­ся современной ему жизнью и писавший Повесть из желания донести потомкам по возможности точную и подробную информацию о важных происходящих на родине и в мире событиях. Автор Пространной по­вести – монах, абсолютно оторванный о мира и ре­альности, ничего не знающий о действительной Кули­ковской битве, где бы и какой бы она ни была, а по­тому руководствующийся единственно имеющимся в его распоряжении «документами»: Краткой пове­стью о Куликовской битве и, вероятно, какими-то ма­териалами житийного плана, речь о которых еще впе­реди. Цель писания – ни в коей мере не стремление передать потомкам правду о народном подвиге или доблести великого князя. Повесть писалась исклю­чительно с целью прославления Бога, утверждения православной веры и возвеличивания русской церк­ви. Для автора любой сюжет, неважно реальный или выдуманный, – лишь средство продемонстрировать божественную силу и дать читателю назидание упо­вать исключительно на Бога, действовать мольбой и молитвой и даже побеждать на поле брани только и исключительно силой небесного воинства. Недаром Повесть напичкана цитатами из всегда находивше­гося под рукой автора Ветхого Завета и, несмотря на пространность, с «фактической» стороны целиком и полностью повторяет свою краткую предшественни­цу, не дополняя ее никакой конкретикой, но сущест­венно разбавляя авторскими фантазиями вполне оп­ределенной направленности. Дополнительный текст пространного изложения Летописной повести пред­ставляет собой главным образом стереотипные опи­сания плачей и молений вперемешку с назойливой дидактикой.

Итак, ни в одной из Летописных повестей мы на самом деле не находим ничего по-настоящему лето­писного, ничего существенного и конкретного о Ку­ликовской битве: ни численности войск, ни описания далекого похода (в пространном изложении вообще скорее перелета буквально за несколько часов) на Дон, ни благословения Сергия Радонежского, ни пе­реодевания Дмитрия, ни поединка Пересвета с Челубеем, ни хода и подробностей битвы, ни «стояния на костях». Более того, по сравнению с «Задонщиной» ис­чезли города Щуров и Михайлов, Куликово поле, бра­тья Ольгердовичи и многое другое.

Единственный вывод, который можно сделать, прочитав обе Повести, очевиден и печален: ни крат­кий, ни пространный варианты Повести не являются описаниями некого действительного сражения и не сообщают нам никаких реальных данных о нем. Если Краткую повесть еще можно посчитать неким «лето­писным» осмыслением «Задонщины», попыткой вос­создать свойственное летописям описание великого судьбоносного сражения по художественному про­изведению, то Пространная повесть далека даже от этого. Пространность изложения оборачивается в ней лишь множественностью молитв и обилием про­литых великим князем слез. Единственная цель Про­странной повести – показать величие и могущест­во христианской православной веры на материале Краткой повести, соответствующим образом отобран­ном и полностью целенаправленно переработанном в духе Ветхого завета. Победа над врагом, над невер­ными достигается не полководческим талантом, не ге­роизмом воинов, а единственно слепой верой в Бога и преданием себя Его милости в беспрерывных мо­литвах и слезных мольбах о спасении. Для победы над Мамаем не требуются талантливые полководцы и мудрые воеводы, не нужны умелые бойцы и воинская доблесть – судьбу битвы все равно решает Господь Бог Своим небесным воинством и огненными стрела­ми, поражающими неверных.

Так в результате из одного фантома создался дру­гой фантом с попутным порождением неких «лето­писных подробностей».

«Слово о житии и о преставлении великого князя Дмитрия Ивановича, царя Русского» обычно не вклю­чают в число произведений Куликовского цикла, но оно совершенно необходимо для понимания вошед­ших в этот цикл «исторических» документов, в первую очередь Летописной повести.

Хотя ряд авторитетных исследователей прошлого, включая А. Шахматова, полагали, что «Слово о житии» появилось непосредственно после кончины Дмитрия Ивановича, а его автор присутствовал при погребе­нии князя, более вероятным с учетом исследований В. Адриановой-Перетц и М. Салминой представляется все же появление этого произведения где-то в первой половине XV века. А слова «царя русского» в заглавии и обращения в тексте подвластных Дмитрию князей к нему как царю вообще дают возможность отнести произведение скорее к XVI веку. То есть в лучшем слу­чае начальный вариант «Слова и житии» – пример­ный ровесник Краткой летописной повести. Может быть, он появился еще раньше, так как описание Ку­ликовской битвы в нем даже более скудное, чем в ле­тописи. Мамаеву побоищу посвящен всего один аб­зац: «И восприняв Авраамову доблесть, помолившись Богу и призвав на помощь святителя Петра, ново­го чудотворца и заступника Русской земли, пошел князь, подобно древнему Ярославу, на поганого, на злочестивого Мамая, второго Святополка. И встретил его в татарском поле на реке Дон. И сошлись полки, как сильные тучи, и заблистало оружие, как молния в дождливый день. Ратники же бились врукопашную, по долинам кровь текла, и вода Дона – реки с кровью смешалась. А головы татарские, словно камни, пада­ли, и трупы поганых лежали подобно посеченной дуб­раве. Многие же благоверные видели ангелов божиих, помогавших христианам. И помог Бог князю Дмит­рию, и родичи его, святые мученики Борис и Глеб; и по­бежал окаянный Мамай перед лицом его. Треклятый Святополк на гибель побежал, а нечестивый Мамай безвестно погиб. И возвратился князь Дмитрий с ве­ликой победой, как прежде Моисей, Амалика победив. И наступила тишина в Русской земле. И так враги его были посрамлены. Другие же страны, услышав о побе­дах над врагами, дарованных ему Богом, все призна­ли силу его; раскольники же и мятежники царства его все погибли». Весь фактический материал о сражении в «Слове о житии» – река Дон даже без Непрядвы и «татарское», пока еще не Куликово, поле. Все осталь­ное – все те же молитвы, заступничество отечествен­ных святых – митрополита Петра и князей Бориса и Глеба,  – а также традиционно помогающие христиа­нам Божьи ангелы.

В отличие от прочих «Слов» и «Повестей» мы не будем совместно читать все «Слово о житии» велико­го князя Дмитрия Ивановича. Не потому, что оно фор­мально не входит в Куликовский цикл, а исключитель­но с учетом исчерпывающей характеристики, данной этому произведению В. Адриановой-Перетц [17]: «...цер­ковная власть для канонизации или хотя бы местного прославления как святого светского лица, требова­ла от него не только общественно-государственных подвигов, но и выдающихся христианских добродете­лей. По этим именно причинам поздние редакции кня­жеских житий XI—XIII вв. стремятся подогнать сво­их героев под общий тип «святого» – христианского подвижника, пользуясь для этого привычными шабло­нами агиографического стиля за неимением реально­го биографического материала... Биография Дмит­рия Донского, сложенная после его смерти, пошла по тому же пути стилизации героя Мамаева побоища в духе житийно-панегирической литературы конца XIV—XV вв. Всеми атрибутами святого оказался на­деленным в этой биографии князь, не только не кано­низованный, но и не причислявшийся никогда к мест­но почитаемым церковью деятелям... [Написано до канонизации Дмитрия Донского. -В.Е.] Биография Дмитрия Донского положила начало новому типу ис­торических панегириков, которые характеризуются преобладанием в них элементов житийно-панегири­ческого стиля и скупо подают исторические факты». Следуя принятым в Академии наук этике и стилю, Адрианова-Перетц скромно замечает, что рассматри­ваемое «Слово о житии» исторические факты «подает скупо». Более точно, хотя и не в академическом духе, следовало бы сказать, что жития в целом и «Слово о житии» Дмитрия Донского в частности вообще не по­дают никаких исторических фактов. Они им просто не нужны. Не та цель, не те средства. Именно поэтому бессмысленно читать «Слово о житии» в намерении выудить из него какую-либо информацию о Куликов­ской битве. И все же мы уделим некоторое внимание этому третьему «Слову» с совершенно иной целью.